Что происходит во внутреннем мире Татьяны в то время, когда девица усваивает новую часть идеала (еще не зная, что она именуется «вольностью и покоем») и которое отмечено резким внешним переходом от провинциальной барышни к знатной даме? Натура Татьяны обнаруживает стойкость. Главное — сохраняется ее «двоемирие», только перестраиваются его компоненты.
Значительно раздвигает рамки и тем увеличивает свое значение реально-практический мир. Татьяне-княгине надо выезжать в свет, принимать у себя светских знакомых. Если в деревне Татьяна связана с реальным миром минимально и (применяя к Татьяне авторское словцо об Онегине) «нечувствительно», то теперь бытовая жизнь тяжела для нее, «постылой жизни мишура» ее томит. И все-таки Татьяна идет на компромисс и без видимых усилий выполняет пунктуально и безупречно все свои светские и семейные обязанности. Что дает ей силы для такого самообладания, понять нетрудно.
Татьяна осталась человеком романтического мировосприятия, ее прежний романтический мир потеснен в объеме, но не разрушен. Когда «младые грации Москвы» «в отплату лепетанья» про свои и чужие сердечные тайны требуют ответного признанья, Татьяна
…тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
«Клад и слез и счастья»? Значит, счастье и в безответной любви имеется! Это — по пушкински: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». А безмятежное счастье — сыщи-ка его…
Значение потаенного клада Татьяны огромно. Устроился дорогой уголок души, где она полновластно хозяйничала, на который никто не имел права посягнуть. Там хранилась и ее девичья любовь к Онегину, и няня, и полка книг, и дикий сад, и бедное жилище. Именно этот клад давал Татьяне ту поражавшую всех окружающих внутреннюю силу и стойкость в ее безупречном светском поведении: здесь Татьяна получала целительный отдых души, зарядку энергии для утомительных практических обязанностей.
В жизни Татьяны всегда большое место принадлежало иллюзорному миру. Трудно сказать, как сложилась бы ее жизнь, если бы в деревне Онегин ответил на ее любовь: процесс обнаружения реального в идеальном не исключал бы драматически конфликтных моментов. Но жизнь сложилась иначе. Идеальное и реальное сохранились в мире Татьяны, они только изменили соотношение в пользу реального. И все-таки силу и стойкость Татьяны укреплял ее тайный идеальный мир.
Романтический мир Татьяны не только обладает светлым обаянием идеала, он обнаруживает и свою неизбежную слабость. Опыт Татьяны свидетельствует, что жизнь вторгается даже в тщательно охраняемые уголки. Обычно выпадает из поля зрения драматизм финального положения Татьяны. Между тем «минута злая» для Онегина ничуть не менее зла и для Татьяны. В самой близкой перспективе предстояли бы неизбежные и тягостные объяснения Онегина, а следом Татьяны с ее генералом. Вообще говоря, возникает дуэльная ситуация. Ей вовсе не обязательно завершаться дуэлью, но она неизбежно поколеблет внутренний мир Татьяны. Ее заповедный «заветный клад» «слез и счастья» обнаружен и раскрыт, и это неважно, что он не получит широкой огласки (ай, он же широко растиражирован в литературном произведении!), а стал достоянием только самых близких людей: тайник имел смысл только до тех пор, пока о нем не знал никто.
Татьяну мы оставляем в момент острого духовного кризиса, выход из которого предугадать нелегко. Сколь велика для Татьяны потеря ее «заветного клада»? Может быть, она сможет освоиться уже полностью на почве реального мира. Но, может быть, потеря окажется столь значительной, что подорвет ее физические и духовные силы. А может быть, Татьяна не сможет отказаться от мира иллюзий и на замену разграбленного клада устроит какой-то новый тайник? Не будем гадать, какой вариант реальнее.
А как теперь устроятся (они были весьма достойными) отношения Татьяны с мужем? Это уж полностью сфера гадания, и гадать не будем. Но отношения придется выстраивать заново; это непреложный факт. Сохранят ли они прежний достойный уровень?
Возрастного («толстого») генерала вряд ли интересовала прежняя жизнь молодой жены (равно как и ей не рассказывал о «проказах» прежних лет), он, наверное, не претендовал на пылкие чувства жены, его вполне устраивали спокойные, доброжелательные отношения. У нее нет перед ним вины, но открывшаяся тайная (нынешняя!) любовь Татьяны не может восприниматься равнодушно. Не будем гадать, зарубцуется ли (когда и как) эта сердечная рана.
Романтический мир Татьяны изображен таким обаятельным и поэтичным, что даже неловко указывать на его несостоятельность. И все-таки приходится признать: подмена реального мира воображаемым опасна; она может служить лишь временной формой жизненного компромисса, но таит в себе более или менее острую конфликтную ситуацию и чаще всего оборачивается катастрофой.
Ответ на вопрос, изменилась ли Татьяна, предпочтительнее дифференцированный. Нет, не изменилась, потому что осталась, как и была, человеком романтического склада. Романтическое мировосприятие сохраняется на всех этапах эволюции героини как доминанта. Татьяна и есть тип романтика, человека романтического сознания, мировосприятия (особый вопрос, что тип романтика дан средствами не романтического, а реалистического воспроизведения). Да, изменилась — и очень. Прежде всего, романтизм совсем ушел из ее практической жизни, оказался запрятанным в тайниках ее души. Впрочем, тайну (для всех) представляло содержание внутренней жизни Татьяны; само наличие скрытой ото всех внутренней жизни было доступно внимательному взору; оно придавало пушкинской героине известную загадочность и безусловное обаяние.
Испытание любовью
Когда для Онегина рухнула опора вольности и покоя, герой отбрасывается не на свои стартовые позиции, т. е. к жизни по установкам «науки страсти нежной»: со своим начальным образом жизни герой порвал раз и навсегда. Здесь перед нами трудность особого рода. Человеческие чувства и духовные устремления проявляются в комплексе, во взаимосвязи. Онегинская любовь изображается не сама по себе: она входит компонентом в сложную идейно-эмоциональную структуру произведения как целого и непременно взаимодействует с другими его частями. В пушкинском изображении даже интимные переживания затрагивают в героях очень важные струны, выявляют их главную человеческую сущность, да и попросту неотделимы от их более широких духовных исканий.
В первой главе показано, как разочарование героя в «науке страсти нежной» (в интимной сфере) приводит к всеобщему духовному кризису, отчуждение Онегина распространяется и на его отношения с петербургскими вольнодумцами. В «деревенских» главах Онегин отвергает любовь как счастье и находит ей замену, причем возрождается интенсивность его духовно-идеологической жизни; дольше остается травмированной, заторможенной та часть внутренней жизни, где острее было разочарование. Затем снова наступает универсальный духовный кризис периода странствия. После него быстрее оживает «отдохнувшее» чувство героя. В восьмой главе Онегин движим исключительно любовью. И все-таки важно брать не только самый факт, но и его перспективу. Истинная любовь оставляет глубокий след. Сама безнадежность чувства героя может стимулировать иные проявления жизнедеятельности. Нравственные обретения могут активизировать устремления общественные.
В личном плане Онегина ждало тяжелое испытание. Он вновь встречает Татьяну, причем в состоянии полной безнадежности, при утрате прежних жизненных ценностей. И тут его жизнь озаряет неожиданная и необыкновенная любовь: «„надменный бес“ обращается в несчастного человека…»[221].
Подлинность любви героя несомненна, в чем убеждает одно только пушкинское сравнение, что герой «как дитя» влюблен. Но этюд любви Онегина и Татьяны напрашивается для рассмотрения психологизма как существенного компонента пушкинского романа.
Письму Татьяны Пушкин воздает восторженную хвалу, а о письме Онегина не отзывается никак, просто воспроизводит его «точь-в-точь» (хотя — стихами, которые его герой писать так и не научился). Но выразительность письма Онегина не уступает выразительности письма Татьяны. Письмо Татьяны, несомненно, более книжное; оно и адресовано идеальному герою и никак не свидетельствует о проникновении в его личность, в его внутренний мир. Эту слабость почувствовал Писарев и прибег к форме (ответного) внутреннего монолога Онегина; этот прием не тактичен по отношению к пушкинской героине и не корректен в отношении к художественному тексту, но романтическую отвлеченность представлений Татьяны о своем герое он обнажил эффектно.
Оба письма начинаются одним и тем же мотивом. Татьяна: «Теперь, я знаю, в вашей воле / Меня презреньем наказать». Онегин: «Предвижу всё: вас оскорбит / Печальной тайны объясненье». Но в письме Татьяны действительно только необходимая вежливость: она пишет наугад, рассчитывая отнюдь не на презренье. Онегин — не пророк, но на сей раз не ошибается в своем предсказании; он не столько предвидит, сколько знает наперед: запоздалое признание в любви оскорбит замужнюю женщину, чья девичья любовь была им отвергнута. Не отсюда ли и перифразы, и смягчения выражений, и «некий страх резкого и прямого слова о большом чувстве», и «долгие подступы к теме»[222], которые Г. А. Гуковский относит к «непреодоленной привычке» салонного жеманства, но которые с бóльшим основанием можно объяснить трудным психологическим состоянием Онегина, заранее отчаивающегося быть понятым и пробующего скрыть замешательство в стереотипных фразах светской вежливости.
Но даже здесь, в уклончивых перифразах, речь идет о реальных событиях, пусть в робкой форме, но предпринимается попытка объяснить истинные переживания. А затем отбрасываются все условности и в полную силу звучит подлинный голос онегинского чувства. Зная Онегина по пушкинскому портрету, мы безусловно узнаем его по автопортрету.