Дворянское общество в трех его разновидностях — основная среда, в которой протекает жизнь главных героев пушкинского романа. Жизнь дворянского общества в присущих ей собственных формах образует основной фон романа. Основной, но не единственный. Сравнительно меньшее, но объективно важное место в романе занимает изображение других сторон действительности: это картины народной жизни, тоже важный содержательный компонент романа-энциклопедии. Вместе с тем это и превосходный материал для уяснения позиции поэта: мы вполне можем учиться у Пушкина принципам широкого мышления.
В слове «народ» Пушкин не «сливает» понятия «нация» и «демократия» (Б. В. Томашевский). Зато его сознание объемлет все оттенки понятия. В его позиции нет никакой предвзятости, она широка и универсальна. Для нас драгоценно, что эта позиция включает демократизм. Широта подхода заявлена сразу, начиная с первой главы.
Художественная структура изображения народа аналогична общим формам изображения фона: представлены бытовые зарисовки, групповые портреты, эпизодические и второстепенные персонажи.
В первой главе исключительное значение имеет строфа XXXV. По контрасту праздной жизни Онегина она воссоздает сценки жизни трудового Петербурга:
Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтинка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.
Композиционная структура отрывка довольно обычна: общая посылка («Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден») — и расчленение ее, детализация. Стилистическую природу этого отрывка хорошо показал С. Г. Бочаров («Поэтика Пушкина»): здесь неукрашенное, «голое» слово противостоит игривой, стилистически украшенной, прихотливой речи, рисующей Онегина. Простое слово как бы адекватно простой действительности.
Даже и такая картинка — об Онегине, но без Онегина:
И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,
И вас покинул мой Евгений.
Здесь ничего не показано, лишь приоткрыта завеса над стороной жизни героя, которую ни герой, ни автор не афишируют, но которая существенна — и попала в поле зрения автора как маленькое звено резких контрастов холодного столичного города.
Совместным восприятием автора и героя фиксируются детали пейзажа белой ночи на Неве, важнейшая из которых — плывущая лодка с певцами и рожочниками: в прекрасный пейзаж вливается народное искусство.
Интересна панорама Тверской, по которой несется возок Лариных. Здесь в калейдоскопе «живого» восприятия мелькают бабы, мальчишки, бухарцы, купцы, мужики, казаки, но совсем нет представителей аристократической публики (они пешими по улице не ходят); аристократия обнаруживает свое присутствие лишь косвенно, через неживую деталь: дворцы, львы на воротах, магазины моды (рифмуется — рифмой уравновешивается — с «огороды»).
Пушкин лишь отчасти использует восприятие героев как способ изображения объективной действительности, он от своего авторского имени набрасывает в своем романе широкую панораму русской жизни. Автор в «Евгении Онегине» воистину универсален. Именно автору, неуклонному спутнику своего героя, мы обязаны не только картинами жизни высшего общества, но и лаконичными, зато броскими зарисовками быта низших слоев Петербурга — извозчиков, хлебников, лакеев, кучеров, швейцаров. При этом поэт, отнюдь не скрывающий своего аристократического происхождения и ничуть не открещивающийся от него, в то же время нисколько кастово не ограничен и видит жизнь в различных ракурсах, в том числе снизу вверх, т. е. подчеркнуто демократически:
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони…
Мал золотник, да дорог. Немного подробностей, но каждая выразительна. Как контрастирует внешне похожий жест у тех, кто в зале, и у тех, кто на морозе!
Заслуживает внимания, что восьмая глава, возвращающая действие в Петербург, полностью свободна от зарисовок «низкого» быта, встречающихся в главе первой. Единственная мелкая деталь, напоминающая об ином Петербурге: в числе крохотных услуг, которые Онегин счастлив оказать Татьяне, — «или раздвинет / Пред нею пестрый полк ливрей»; Онегин перед своей любимой смешивается в толпе лакеев. И это — все. Пушкину понадобилось вторично обратиться к изображению высшего света, причем новые краски куда более саркастичны, чем вначале. Но уже в первой главе на фоне аристократической столицы поэт показал трудовой Петербург. Эти два мира резко разобщены, промежуточные звенья, их связующие, опущены. Этот другой Петербург обозначен однажды, и обращаться к его дорисовке поэт не считает нужным: эти зарисовки эскизны, но отчетливы, они помнятся, они поэтичны, их эмоциональное восприятие не меняется. Больше того, отсутствие подобных зарисовок лишь подчеркивает холодную и чопорную отчужденность аристократического Петербурга: это ощущение драматизировано переживаниями Татьяны, рядом с которой нет ее няни — и нет человека, который заменил бы ее. Надо учесть и то, что восьмая глава густо насыщена сюжетными эпизодами.
Может даже сложиться впечатление, что, начав в первой главе с резких социальных контрастов в жизни столичного города, в «деревенских» главах Пушкин социальные контрасты, замечая их, тем не менее смягчает. Сам этот факт реален, он лишь требует своего объяснения. Дело, конечно же, не в ослаблении демократизма в позиции Пушкина, но в изменении ракурса восприятия. Уже вызревал вывод, что в «деревенских» главах усиливается общефилософский и общечеловеческий элемент восприятия. Перед лицом «вечной» природы и бесконечной череды поколений поэт активно мыслит категориями более широкими, чем категории социальные. Заслуга поэта тем значительнее, что именно в пору, когда идея народности обнаружила явственную тенденцию к расслоению на «национальное» и «демократическое», Пушкин, отдавая должное и этой тенденции, односторонне не увлекся ею, не отказался от идеи синтеза.
На природе
В «деревенские» главы самостоятельным «героем» вступает природа: жизнь природы образует наиболее широкую раму, куда составными элементами входит все остальное. Картины сельской жизни, составляющие основной объем романа, богаче и на эпизоды народной жизни. Эти эпизоды преимущественно входят составляющими, с одной стороны, в пейзаж, с другой — в бытовые зарисовки.
Пейзаж в романе представлен двумя разновидностями — пейзажем безлюдным и пейзажем жанровым.
Настала осень золотая.
Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана…
Вот север, тучи нагоняя,
Дохнул, завыл — и вот сама
Идет волшебница зима.
В подобных этюдах природа выступает одухотворенной, как бы живущей самостоятельной богатой внутренней жизнью («сама / Идет волшебница зима»). Однако такие этюды перемежаются описаниями человеческого присутствия. В частности, приведенный здесь обрамлен изображением переживаний Татьяны. Она любуется «веселой природой» «быстрого» лета, но приходящая «сама» сверкающая и обычно любимая зима на сей раз страшит ее в связи с предстоящими переменами в ее судьбе.
В пейзажные картины вплетаются и авторские рассуждения, и людские портреты; пейзаж переходит в жанр. Такова развернутая на целых три строфы (XL–XLII) картина осени и зимы в четвертой главе. Здесь с полным равноправием в общую картину вписываются «живые» детали «неживой» природы: солнышко, таинственная сень лесов, туман, морозы, веселый снег; животный мир: гуси пролетающие, крикливые и домашний тяжелый гусь, волк с волчицею голодной и дорожный конь; люди: мальчишек радостный народ, путник осторожный, пастух, девушка-пряха.
Жанровые сценки (хотя бы их детали) — постоянный спутник пейзажей:
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий.
В пейзажных картинах мы встречаем и «голое» слово (отмеченное С. Г. Бочаровым «выходит на дорогу волк»), но ничуть не реже — стилистически украшенные перифразы (например, убогая лучинка названа возвышенно: «зимних друг ночей»). В авторском повествовании подчеркнуто (потому что специально оговаривается в примечании) равноправно употребляются высокое «дева» применительно к крестьянской девушке и просторечное «девчонки» применительно к дворянским барышням.
Новые реалистические позиции Пушкина особенно наглядно проступают там, где поэт обращается к традиционным предметам изображения. Таково, в частности, описание памятника Ленскому, соприкасающееся с излюбленным мотивом сентиментальной поэзии.
В авторских рассуждениях, предшествующих этому описанию, есть элемент стилизации под романтическую речь Ленского. В самом же описании резкое различие с характером сентиментальной поэзии: здесь перед нами две самостоятельные картины в одной картине — пейзаж и быт. Для сентименталистов посещение могилы — повод для размышления о бренности жизни; здесь же акцент делается на том, что возле памятника своей обычной чередой идет вечная жизнь; в стилистике ее описания — сочетание высокого («звонкие кувшины») и обыденного («пестрый лапоть», да еще в сочетании с непоэтичной рифмой «капать»).
Весьма показательно и вторичное описание этого места:
На ветви сосны преклоненной,
Бывало, ранний ветерок