Восьмая глава заканчивается серией прощаний. В русском языке акт расставания словесно закреплен в двух формах, и обе в бытовом общении могут стереть значимый смысл, сохраняя лишь эмоцию, становясь междометием. Тогда обе формы практически равноправны, но порой они могут восстанавливать содержательный смысл, и разница становится ощутимой. Мы говорим «до свидания» — и (если замечаем первозданное значение) слово сулит новую встречу. Мы говорим «прощай» — и нет подобного обещания, нет надежды.
Слово «прощай» как жест расставания, когда вдумываемся в его значимый смысл, обнаруживает глубину и емкость: в этой форме синтезируются два значения — «прощание» и «прощение» (точнее — на прощание испрашивание прощения). Второй оттенок акцентируется заменой «прощай» на «прости». Попросить прощения перед разлукой, не вникая в подробности, — гуманно и благородно.
«Прощальный» характер восьмой главы задан уже эпиграфом из Байрона; в переводе он звучит: «Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай». В заключительной серии прощаний одно из главных — прощание с героями, и они не разделены, а объединены одной формой: «Прости ж и ты… и ты…» Но обозначены герои по-разному: «спутник странный» — «верный идеал». Получается: в сложном и многомерном пространстве романа герои напоследок выведены на одну плоскость, но положение Татьяны — выше. И как всегда — все не просто.
Попробуем понять, что означает для Пушкина дорисовка образа его любимой героини в предсвадебные месяцы его личной жизни.
Сразу же исключим версию, что обновленный, заново прочувствованный идеал женщины служит эталоном, с которым человек сличает реальных своих знакомок. Принять подобную версию означает уподобить Пушкина его героине «с французской книжкою в руках» (с заменой французской книжки на собственное сочинение). Уже этого фантастического предположения достаточно, чтобы отвергнуть подобную версию, однако приведем и не виртуальный, а реальный аргумент: дорисовывая образ Татьяны, Пушкин прощается с ним, а не забирает его с собой в дальнейший путь.
Финал романа в стихах свидетельствует о благодарном характере пушкинской памяти, но и о решительности при расставании с прошлым.
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть.
В «новой» жизни прошлое свято, но мертвым грузом не гнетет.
Для Пушкина «жизнь» и «поэзия» не есть нечто изолированное, в жизненности — исток стойкости пушкинской поэзии перед временем. Наблюдается и обратное воздействие: поэзия, доопытно прорабатывая многие ситуации, становилась средством самовоспитания поэта. Но «жизнестроительство» для Пушкина — процесс гораздо более сложный, чем здесь схематично представленный. Остановив свой выбор на юной красавице, Пушкин не может не учитывать накопленный опыт — и пишет повесть сердца с чистого листа. Он сознательно опирается на традицию (вступает на проторенную дорогу) — и не теряет индивидуальности. Его невеста не похожа на Татьяну; но, надо полагать, поэт был бы не против, если бы невеста позаимствовала у нее одно качество — обучаемость. Поэзия интересна. Не менее интересна сама жизнь.
В первой и в последней главах романа перекликаются мотивы расставания автора с героем. Вначале это расставание носит бытовой характер: «скоро были мы судьбою / На долгий срок разведены». Многозначительно, однако, что и в бытовую тему властно вмешивается трубный глас «судьбы». В конце автор прощается с героем «надолго… навсегда…» Но перед этим пути автора и героя расходятся и содержательно: для поэта — к восстановлению идеалов молодости, к духовному обновлению, для героя — к крушению надежд, к безвременному угасанию. Не надо шутить с судьбой: «преждевременная старость души» норовит оказаться пророческой и грозит преждевременной физической смертью.
И все-таки остается фактом, что перед тем, как вместе с поэтом расстаться с героем, мы видим не предполагаемое, а реальное возрождение Онегина. Казалось бы, откуда и взяться силам души? Силы молодости потрачены впустую, пущены на ветер. «В любви считаясь инвалидом», Онегин недоверчиво, имея на то основания, воспринимает восторженность Ленского. «Нашед свой прежний идеал» в Татьяне, он не спешит вернуться к нему, предпочитая держаться иных ценностей, вне мира чувств. И вдруг любовь, которая становится единственным содержанием онегинской жизни.
В этом состоит одно из чудес искусства: сбывается то, чего не должно было быть, сверх ожидаемого и прогнозируемого. Художник показывает безграничные возможности, скрытые, таинственные резервы человеческой души.
Связанная с образом Онегина нравственно-этическая тема как бы заключена между двумя полюсами. Один полюс — в словах Татьяны, адресованных Онегину: «А счастье было так возможно, / Так близко!..» Другой — в авторском суждении (в черновиках восьмой главы): «Все ставки жизни проиграл». Но первый остается призрачным, а второй реален. Нереализованная возможность счастья окрашивает финал судьбы Онегина.
Да, итог таков, только как к этому относиться: злорадствовать — или сочувствовать?
Прискорбно, что злорадствующих над Онегиным не убывает. И. М. Дьяконов не ослабляет сарказма, даже обдумывая варианты концовки романа: «крайне трудно предположить, что в последекабристский период Пушкин отказался бы от иронически-сатирического отношения к Онегину и готовил ему героический апофеоз, вознеся его над Татьяной»[281]. Надо внимательно читать то, что поэт напечатал, а не подходить к роману с готовой заранее меркой.
Откроем концовку. Не к идеальной героине, но к странному герою в последний раз адресуется поэт. Онегин, каким он изображен в романе, неизменно дорог и близок поэту. Он представлен вначале в тонах сочувственного комизма, но уходит со страниц повествования героем трагического плана.
Давайте перечитаем последние строки восьмой главы.
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
Имя героя оставлено в последней строке: одно это значит так много; но вдумаемся в смысл текста: прощание с героем для Пушкина равноценно самому главному прощанию — с праздником Жизни! Можно ли представить себе более высокое и благородное расставание с приятелем? Закону дружбы Пушкин верен всегда, — и дрогнул от волненья голос поэта, когда имя героя произносится — в черновике перед характерным росчерком, означающим окончание, в печатном тексте перед словом «Конец».
Многому можно поучиться у Пушкина. Поучимся и дефицитному ныне гуманизму.
Приложение
Черновик четвертой главы
Сделана попытка воспроизвести нижний слой черновика, т. е. по возможности максимально приблизиться к последовательности заполнения рукописи. Полностью эта цель недостижима, поскольку невозможно установить последовательность авторской правки, довольно часто неоднократной.
Не воспроизводится расположение текста на странице: Пушкин на поля выносит не только правку отдельных слов, но и фраз, даже иногда строки и ряд строк. Тут опять не угадывается последовательность заполнения страницы.
Орфография, за исключением выведенных из обихода букв, подлинника, по возможности: поэт часто не дописывает слова или неотчетливо прописывает окончания слов. Не сохраняется слитное написание слов (чаще это предлоги, союзы и частицы); орфографического значения этот прием не имеет, применяется непоследовательно; вероятно, порой поэту было удобнее писать, не отрывая пера от бумаги.
Сохраняется авторская пунктуация. Но тут надо учитывать, что в черновике Пушкин редко, видимо, лишь по инерции, расставляет знаки препинания. Орфографическое значение имеют лишь восклицательные и вопросительные знаки и двоеточия. Относительно часто Пушкин ставит тире, но по преимуществу это просто знак окончания строки (строфы).
Активно применяются скобки.
В угловых скобках <> — редакционные дописывания слов и пометки.
В квадратных скобках [] — вычеркнутое поэтом.
В фигурных скобках {} — вычеркнутое и восстановленное поэтом.
Учтена в основном доброкачественная расшифровка рукописи в VI томе академического издания сочинений Пушкина. Но композиция той публикации совершенно неудовлетворительная: она искусственно подтянута к печатному тексту. Фактически скомпонована, на основе черновика, первичная беловая рукопись, какой у Пушкина не было. Варианты черновика вынесены в подстрочные примечания (при этом поэт меняет одно слово — редакторы печатают строку полностью; заменяемое слово надо еще усматривать). Вычеркнутое поэтом в VI томе помечается квадратными скобками только в случае, если вычеркнутому (в черновой рукописи) не найдено замены. Я считаю, что полезно отметить как вычеркнутое, так и восстановленное: поэт нередко после поисков возвращается к первоначальному (ранее поставленному под сомнение) варианту.
В нашей публикации активно используется помета <нрзб> (не разборчиво), и в угловых, и в квадратных скобках: бывает, поэт густо вымарывает написанное, но и не вычеркнутое иногда пишет не разборчиво. Почерк Пушкина изумителен: четкий, каллиграфический. Но черновик пишется скорописью, тут не до каллиграфии.
Я понимаю: обильные пометы нрзб эстетического значения не имеют, но включаю их, чтобы видна была мера пушкинского труда над его «летучими» строками. В некоторых случаях в VI томе неразборчивое заменяется наугад словом печатного текста; предпочитаю пользоваться, по необходимости, если не читается, злоупотребляемой пометой.
Полужирным шрифтом выделены строки, фразы, слова, найденные сразу и вошедшие потом в окончательный текст. Этот прием позволяет видеть, какая огромная работа проведена поэтом при обработке черновика.
В черновике строфы не нумерованы; в угловых скобках дается отсылка к печатному тексту.