Но, конечно же, я иду. Надеваю простое черное платье до колен с длинными рукавами, скрывающими ожог, собираю волосы заколкой в прическу «классический беспорядок», и даже наношу легкий макияж. Я и правда худая, и тазовые кости немного оттопыривают ткань. Те самые пресловутые кости из поговорки, на которые «мужчины не собаки» не бросаются.
Я опаздываю на час, а то и больше, потому что только с третьей попытки чудом втискиваюсь в битком набитый вагон в метро, а потом пешком, два квартала, мысленно радуясь, что догадалась оставить туфли в офисе, а в моих любимых «дутиках», я как танк, который не боится грязи.
И возле самого крыльца наталкиваюсь на Алекса. Он в коротком пальто, со стильным полосатым шарфом вокруг шеи и с переброшенной через плечо сумкой от фотоаппарата.
— Здравствуйте, Кира, — улыбается он от уха до уха, и я невольно улыбаюсь в ответ. У этого человека просто заразительная улыбка, из тех, на которые невозможно не ответить. Тычет пальцев сторону небоскреба и говорит: — Буду сегодня собирать компромат, но в счетах это обзовут «оплатой фотоуслуг».
— Тогда я буду держаться от вас подальше, — делано пугаюсь я.
— Предлагаю просто быть моей парой. — Он галантно подставляет локоть. — Я готов подписать договор на салфетках, что обязуюсь не использовать ваши фото ни в каких корыстных или порочащих вас целях. Только, — он поправляет очки, — для личного удовольствия.
Я беру его под руку и дарю благодарную улыбку, потому что Алекс понимающе подстраивается под мой черепаший шаг. Только что я почти пробежала пару кварталов, легкие до сих пор до отказа заполнены еще по зимнему холодным мартовским воздухом.
Ступенька, еще ступенька.
Поднимаю взгляд — и на крыльце появляется Габриэль. Делает пару шагов вниз, нам навстречу. Останавливается, смотрит прямо на меня, скользит взглядом ниже, на локоть Алекса, за который я держусь двумя руками. Этот взгляд сходит на нас, будто лавина. Наверное, и Алекс что-то такое чувствует, потому что мы одновременно останавливаемся.
Эл «не в форме»: вместо костюма — темные потертые джинсы, белый свитер «в облипку». В широком вороте-«лодочкой» видны ключицы, на крепкой шее — короткий кожаный ремешок с синим плоским камешком.
Габриэль укладывает ладони в передние карманы джинсов, опускает голову, так, что темные волосы наглухо прячут взгляд. Мы проходим мимо: Алекс сдержанно кивает, я одними губами мямлю «Добрый вечер». Сил хватает только, чтобы продолжать улыбаться своему спутнику и держать спину ровно, словно меня позвоночником насадили на вертел.
— Ты снова ни хрена нормально не питаешь, Кира, — слышу знакомое бешенство в голосе.
— У меня все хорошо, — отвечаю я. Зачем? Какая разница, что он так говорит, это все равно лишь очередная порция оскорблений.
— Я так не думаю, грязнуля.
Понятия не имею, как у него это получается: одним словом снова заставить себя ненавидеть, жалеть, что я вообще думала о нем все эти дни и изо всех сил желать, чтоб он под землю провалился.
— Кира со мной, — спокойно, но уверенно встревает Алекс.
Габриэль дико усмехается, как будто аватар злого божества, и наклоняясь прямо к Алексу, раненым диким зверем хрипит:
— Тронешь ее — и я сыграю на твоих костях в «Ударь суриката».
— Большой злой мужик? — зачем-то продолжает его злить Алекс.
— Большой злой мужик, который будет ее трахать этой ночью, — огрызается Эл. — Но сначала, блядь, накормит, потому что с такими «кавалерами» она скоро будет тарахтеть костями.
— У тебя все нормально? — подается вперед Алекс. — Выглядишь каким-то больным уродом.
— Я замерзла, — пытаюсь влезть меду ними я. — Алекс, прости, у нас старые обиды, ты ни при чем. Давай зайдем внутрь?
Эл успевает вынуть руки и схватить меня за плечи, будто я — всецело его собственность.
Разворачивает, делает шаг вниз, полностью загораживая свой спиной. Если бы захотела — я бы запросто могла вцепиться зубами ему в затылок, потому что почти воткнулась в него носом.
— А теперь попробуй протянуть к ней руки, — бросает вызов Алексу. — И посмотришь, что я с ними сделаю.
Нормальная женщина на моем месте прямо сейчас взяла бы сумку и отлупила Крюгера по чему придется, и я в шаге от того, чтобы позволить себе эту выходку, но в памяти всплывает наша последняя встреча, и звук удара, и красная полоса на лице Эла.
Пальцы до боли сжимаются на сумке, пытаюсь выдохнуть, найти, за что уцепиться, чтобы сохранить равновесие и не сделать еще хуже. Я знаю, на что способен Габриэль Крюгер. И он нарочно провоцирует Алекса, чтобы превратить драку в огромное бетонное препятствие между нами. Придумал себе, что у нас с Алексом отношения, и теперь пытается просто испортить мне жизнь. Снова позорит, снова говорит глупости, как и не было этого месяца. Господи, неужели это я еще утром переживала, что мерзавец Эл даже не глянул в мою сторону? У мня случилось помутнение рассудка из- за болезни.
— Ты же не ее парень, — делает шаг к Габриэлю Алекс. Теперь они друг напротив друга, разделенные несколькими сантиметрами воздуха, в котором трещат невидимые молнии. — Ты же Габриэль Крюгер, да? Ты вообще женат, мужик, остынь.
— Ты слишком много разговариваешь, — бросает Эл и я вижу, как под тканью свитера напрягается его спина, мышцы перекатываются по плечам. — Просто вали на это странное веселье. Один.
— Но я не один, — не сдается Алекс.
— «Я не один» и «я с Кирой» — разные вещи, так что пошел на хуй отсюда, — неожиданно стеклянным голосом, говорит Эл. Только что бушевал — и вдруг, словно Океан забвения, совершенно спокоен.
— Хватит! — все-таки срываюсь я.
Нужно держать себя в руках, не забывать, что рядом — Эл, который тут же расковыряет любую моя слабость до размеров Вселенной, с удовольствием набросает туда мусора и раскаленной ненависти, а потом обильно польет презрением.
— Алекс, спасибо большое за помощь. — Пытаюсь вложить в улыбку всю мою искреннюю благодарность, которая действительно безгранична, но вряд ли получается хорошо. Челюсти сводит от желания вцепиться зубами в проклятый затылок Крюгера. — Я скоро подойду, хорошо?
— Уверена, Кира? — с сомнением переспрашивает Алекс.
— Да, конечно. — На самом деле я ни в чем не уверена, потому что, когда рядом Эл, произойти может все, что угодно: либо совсем ничего, либо катастрофа уровня пришествия всадников Апокалипсиса. — Со мной все будет хорошо.
— Она врет, придурок, — бьет холодом насмешки Эл, — я ее сожру с потрохами. Во всех самых поганых смыслах этого слова.
Алекс взвинчивается, и мне стоит больших усилий не дать ему сорваться. Минуту, длиной в бесконечность, мы с Алексом просто пересматриваемся, но он все-таки уступает. Кивает мне, не Габриэлю и обещает, что если я не появлюсь через пятнадцать минут, он вызовет полицию и ему плевать, что имя Крюгер оскандалится в прессе. Эл издевательски хмыкает. В самом деле, какая пресса, какой скандал? Он уже подгреб под себя все крупные издательства, телеканалы и радиоволны. А те, что остались, просто утонут в громком голосе той информации, которой Эл прикажет забить весь эфир. Именно поэтому Дима всегда обходил его стороной: кто владеет средствами массово информации, тот владеет миром, и тому нечего делать — испортить карьеру перспективному политику.
Стоит Алексу пропасть из поля нашего зрения, как Эл поворачивается ко мне.
Я ему до плеч, но сейчас стою выше на пару ступенек, поэтому наши лица на одном уровне.
Надеюсь, прямо сейчас небеса разверзнуться и меня отрезвит ударом молнии, потому что я просто тону в янтарной злобе его глаз.
Глава двадцать седьмая: Габриэль
Я и правда хочу ее сожрать. Как какое-то бешенное животное, в конец озверевший маньяк.
Как херов дракон положенную ему девственницу!
Вот только Кира не девственница, и наша сказка больше похожа на сюр, в котором мы словно две звезды, то сходимся, то расходимся, и снова схлестываемся, уничтожая все, что существует в пределах наших орбит.
«Я скучал по тебе, дрянь!» — орет в груди скованное цепями сердце.
Мне тошно от себя самого, от того, насколько слабым она меня делает. И не важно, вижу я ее или нет, чувствую ли поблизости ее бесплотный призрак. Каждый день — как война с собой. Бесконечные атаки на мозг, который не устает подбрасывать партизан: а, может, плюнуть на все и просто забрать ее для себя? Или поиметь так, чтобы орала до сорванного горла?
Никогда в жизни меня не интересовало мнение женщины. Не плевать ли, что там думает очередная подстилка? Главное, что она получит свое — я щедрый мудак — и отвалится, как грязь с обуви. Мне не нужна любовь бумажных салфеток, предназначенных для ежедневных физиологических потребностей.
Но мой мозг кипит, стоит вспомнить те ее бесцветные слова: «Ты мне противен».
И только они удерживают меня от поцелуя. Потому что в эту минуту, в этом грязном марте, я хочу просто ее поцеловать. Хочу сделать это так, блядь, нежно, что лучше бы меня выкрутили, как тряпку, выжали из меня всю эту ванильную хрень, потому что я не такой.
— Ты идешь со мной, — приказываю Кире, почти не сомневаясь, что она снова превратится в упрямую ослицу и тогда у меня хотя бы будет повод до нее дотронуться.
Закрою глаза и устрою себе охуенно липовый самообман, в духе: «У меня просто не было другого выхода».
Конечно, грязнуля упрямиться.
Конечно, я тут же стискиваю ее талию двумя руками, как долбаный гигантский краб.
Она такая худая! Такая… маленькая.
— Я тебя снова ударю и больше не буду извиняться, — предупреждает она, занося руку.
И эти криптонитовые глаза вспыхивают так ярко, что хочется зажмуриться, чтобы не ослепнуть. И мой Титаник с беззвучным треском врезается в фатальный Айсберг.
— Ударь, — предлагаю я, как маньяк ждущий от нее хоть чего-нибудь. Все, что угодно, я приму из рук Киры даже пытки и яд, только бы стереть из памяти мертвое безразличие ее голоса. — Покажи, что ты слабачка, Кира, хоть мы оба это знаем. Или перестань корчить целку и делай, что я скажу.