— Я приготовил тебе подарочек, Эл, — первая отчетливая фраза, которую я слышу.
И мозг распадается на микрочастицы, ведь мне хорошо знаком этот голос.
— Мне, блядь, сейчас не по себе, — отвечаю я.
Я нажимаю на паузу.
Знакомый голос. Знакомая музыка на заднем фоне. И эта домашняя обстановка. Нет, сука, только не тот сраный день. Что за хуйня?!
Письма продолжаю приходить: значок письма мельтешит перед глазами и хочется затолкать их все в корзину, заблокировать и вообще на хер удалить личный почтовый ящик.
Ненавижу воспоминания, потому что в них слишком много того, о чем хочется забыть.
Но я все равно должен дослушать, хоть теперь точно знаю, что будет в конце. Куча дерьма, от которого не отмыться.
Флеэшбек: Габриэль
Я терпеть не могу домашние вечеринки. Прилизанные, невообразимо скучные мероприятия, где все друг друга знают, облизывают фальшивыми комплиментами и льстят до болезненной оскомины. И как правило — все по парочкам. И одиночка, вроде меня, чужой на этом празднике ванильной любви и розовых пони. Но у нас с Рафом есть общие друзья, и брат уперся, чтобы я поехал с ним.
Хотя, кого я обманываю? Я собирался послать его куда подальше и все выходные оттягиваться в ночном клубе с девочками без комплексов, потому что две недели пахал, как проклятый, пытаясь залатать последние дыры в бизнесе, который шел на дно стремительнее Титаника. Спасибо, любимый папочка. Надеюсь, даже три года спустя тебе все еще неуютно в своей могиле. Хоть ты и был хорошим парнем.
Я не хотел ехать, но в последний момент свернул не в сторону клуба. И даже когда час с лишним добирался до коттеджного поселка, продолжал убеждать себя, что не приторможу, поеду дальше и буду, как дурацкий призрак из комикса, всю ночь колесить по дорогам.
Не смог: остановился, вышел — и почти сразу попал в орущий вакуум музыки. Старье какое-то, в духе итальянского диско эпохи восьмидесятых. Задорный мотив, от которого хочется зажмуриться и еще раз напомнить себе, что крушить чужое имущество — плохая затея.
Рафаэль сказал, что он привезет Киру.
Рафаэль вообще почти все время о не говорит, как будто не знает других тем для разговора. Даже мои грубые попытки заставить брата заткнуться мало что дают: Раф замолкает самое больше на пятнадцать минут, а потом снова та же песня — Кира то, Кира се. И чем больше он о ней говорит, тем сильнее крепнет мое иррациональное желание завладеть его новой игрушкой. Так всегда было: я завидовал ему, потому что думал- у брата всегда все самое лучшее, потому что он младший, потому что он похож на отца, в отличие от меня, которого родная мать любила называть «подкидышем».
Нет ничего хорошего, чтобы слышать подобное от женщины, которая, предположительно, сама меня выносила, и сама же родила. Но стоило Рафаэлю появиться на свет, как мать забыла о моем существовании, и вспоминала только, когда кто-то должен был побить обидчиков Рафа или, когда мы стали старше, вытащить его из очередной передряги.
Поэтому я всегда старался завладеть тем, что принадлежало всеобщему любимчику.
Его игрушками, его радостью, даже его мечтами. Я любил Рафа, потому что больше мне некого было любить, но вряд ли между нами было то, что должно быть между братьями. Скорее, его патологическое желание отравить меня своей радостью, и мое патологическое желание владеть всем, что имел он.
И чем больше Раф говорил о Кире, тем сильнее мне казалось, что он делает это нарочно. Дразнит меня ею, словно сытый мальчишка голодного бомжа, размахивая перед его носом сочной теплой булкой с маслом. И как я ни пытался сопротивляться, брат все-таки отравил меня ею, извратил меня окончательно. Как в диснеевской сказке: повернул, блядь, на сторону зла!
Я убеждаю себя не торопиться заходить в дом. Достаю сигарету, закуриваю, давая себе которое по счету обещание, что она станет последней в моей жизни. Затягиваюсь и лениво выпускаю дым тонкой струйкой. И сизый дымок вспучивается, распускается причудливым узором, в котором я вижу женскую фигуру: длинные волосы, немного сутулые плечи, тонкая талия, аккуратные бедра. Я смахиваю дрянь ладонью, но она никуда не девается, потому что стоит напротив — на крыльце. Кутается в теплую шаль с кисточками, зябко переминается с ноги на ногу.
Кира.
Интересно, как громко она будет орать, если я схвачу ее и брошу на заднее сиденье своей машины? Увезу подальше и обстоятельно, используя солидные аргументы, втолкую, почему она выбрала не того Крюгера и что, хоть она редкостная сучка, мое предложение все еще в силе. Она правда думает, что получит больше, продавая себя младшему? А еще говорят, что у проституток нюх на такие вещи.
Не сразу, но Кира замечает меня. Она и до этого выглядела кислой, а теперь от одного вида челюсти сводит до плевка. Надо бы выхаркать эту дрянь из себя, как отраву, промыть желудок хорошим коньяком и просто сказать — пошло все на хуй.
Но я тянусь за второй сигаретой, прикуриваю. Странно: Кира там, я — возле машины.
Между нами с десяток метров, но кажется, что случился глобальный пиздец и мы остаюсь одни во вселенной. И в принципе можно даже не разговаривать.
Не важно, после какой затяжки у меня зреет и крепнет мысль, в любом случае заполучить эту девчонку. Просто потому, что я так хочу, без всяких подводных камней и глубокой философии. Я тот бездомный, которого жирный мальчишка раздразнил сдобной булкой. Разница лишь в том, что под драной ветошью не сухой старик, а матерый зверь, и я отгрызу эту булку вместе с рукой.
Я отшвыриваю сигарету, твердым шагом иду прямо к Кире, но она успевает быстрее, чем я до нее дотягиваюсь — ныряет в дом и за секунду теряется. Гостей не много, около двадцати человек, но музыка гремит, в воздухе висит удушливый смог алкоголя, сигарет и «травки». Бегло осматриваюсь, прикидывая, где могла спрятаться неуловимая зайка. Брожу по дому, отмечая, что большая часть народа успела прилично набраться. И если я еще полчаса подышу этой дрянью, то схлопочу нехилое отравление.
Ко мне лезет какая-то шмара с когтями, покрытыми ярко-красным лаком. На ум приходит ассоциация с гарпией, так и хочется спросить, что стало с тем несчастным, которого она только что разодрала и забыла смыть кровь. Но я просто грубо отталкиваю ее, прохожу в следующую комнату — и теряюсь, потому что здесь лестница на второй этаж и еще выход на веранду, коридор налево и коридор направо. А, может, ну ее, эту Киру-блядь? Просто в следующий раз, когда Раф откроет рот, чтобы о ней заговорить, я выбью ему парочку зубов в качестве предупреждения почему я больше не хочу ничего знать о его девке.
И я даже успеваю повернуться, когда брат прямо из ниоткуда появляется передо мной, как будто все время был рядом и следил, чтобы в последний момент отрезать пути к отступлению.
— Я приготовил тебе подарочек, Эл, говорит уже порядком пьяным голосом. Хотя алкоголем от него не так, чтобы воняет. Я немного выше, поэтому наклоняюсь — и тут же шарахаюсь. От него несет «травкой». Теперь понятно, откуда это «братик». Вот же малолетний долбоёб.
— Мне, блядь, сейчас не по себе. — Я отталкиваю его смазанную попытку обнять меня и похлопать по плечам. Не люблю я показные нежности, а уж чувства под наркотой тем более не вызывают ничего, кроме желания от них отмыться.
— Да ладно, думаешь, я не вижу? — ухмыляется брат.
— У тебя оба газа на морде, а н на жопе, так что да — ты должен видеть. Только избавь меня от подробностей.
— Я завязал с Кирой.
— Поздравляю.
— Забирай ее себе. — Раф делает широкий жест, словно вместе со своей блядью предлагает мне полцарства в придачу.
Почему-то мне хочется разъебать ему лицо, чтобы рожа превратилась в фарш с кусочками костей. Не могу найти этому желанию рационального объяснения. Я и раньше любил врезать ему, когда Рафа совсем уж заносило, но сейчас я просто хочу его избить. До кровавых, блядь, соплей.
— А твоя зверушка знает, что ты собираешь ее перепродать? — интересуюсь я, нарочно удерживая обдолбаного придурка на расстоянии. Тронет меня еще раз — и я точно много чего здесь сломаю об его рожу.
— Ну… Я не стал посвящать ее в такие подробности. Кира меня достала.
— Плохо дает? — ухмыляюсь я.
— Шутишь? — кривится в довольной ухмылке Раф. — Она просто первоклассно раздвигает ноги. Чтоб ты знал, как просит засадить ей посильнее.
Он смакует подробности: как, в каких позах, частоту и глубину. И я просто… гасну.
Словно упавшая в дерьмо свеча, от меня не остается даже жидкого дымка. Понятия не имею, зачем выслушиваю его хвастовство, почему не затыкаю уши от подробностей.
Просто слушаю, впитываю, как губка, на которой обязательно останется грязь, когда стекло станет достаточно чистым и прозрачным. Кира — просто Кира-блядь. Не лучше и не хуже остальных, и единственная причина, по которой мне хочется ею завладеть — самое обычное братское соперничество. Я и раньше отнимал у Рафа любимые игрушки, и ломал их. Просто так. Потому что хотел и мог. А эту почему-то хотел сильнее прежних.
Может потому, что до Киры мне не хотелось владеть «живыми» куклами Рафаэля, а у коллекционной фигурки «Порше» нет рта, и она не может отказать.
— Пойдем. — Брат тянет меня за пиджак, словно ребенок.
Мы заходим в левый коридор: короткий, заканчивается дверью. Раф чуть не сбивает стоящую в углу кованую подставку с цветочным горшком.
— Она там. — Рафаэль хлопает меня по плечу. — Только учти, братик, у этой суки просто актерский талант. Она тебе может что угодно верещать, чтобы набить цену. Для меня, проставляешь, сочинила сказочку про девственность. Потом отодрал ее, и мы вместе поржали: видимо, денег на «зашиться» не хватило.
— Ты можешь заткнуться? — предлагаю я, и кулаки сжимаются сами собой. Может, я и грязная тварь в своей чистой семейке, но все-таки не половая тряпка, чтобы подтирать мною каждый высер.
Раф прикладывает палец к губам, снова хлопает меня по плечу и снова чуть не сталкивает чертов горшок.