— Где это? — спросил Аттила.
— Шамони. Французские Альпы.
Мне потребовалось несколько секунд, но я вспомнила: это было одно из тех мест, где случился дождь из птиц.
— А где-нибудь еще это происходит?
— Они пока ищут.
— Посмотрите на Улуру, — сказала я.
Они бросили на меня двуствольный раздраженный взгляд. Видимо, я не знала свое место.
— На Айерс-Рок? — Свиньи колониалистские. — И в Квебеке тоже. Кажется, это место называлось Пон-Руж.
Они вновь склонились над телефоном и принялись бубнить — хуже, чем парочка старух, сплетничающих про соседей. Вскоре они явно что-то обнаружили. Дедуля-извращенец, казалось, сейчас кончит от эйфории, а вот с Аттилой было сложнее. Он хотел верить; но не до конца.
Потому что иногда поверить — значит сдаться.
Аттила посмотрел на меня с чувством, которого я никогда не видела в его глазах. Уважение. До этого он ни разу не смотрел на меня с уважением. Или с сожалением. Но теперь они появились, слитые в неразрывном мучительном единстве. О, что между нами могло быть… но теперь уже слишком поздно.
Он улыбнулся, и совершенно незнакомым тоном сказал:
— Похоже, кто-то занимался внеклассным чтением.
И так же, как в нашу с Сорокой поездку, планеты ненадолго встали в один ряд, распахнув окно в альтернативное будущее, которого я почти могла коснуться. Вне времени, на миг краткий, как вспышка спички, я увидела мужчину, которого могла бы полюбить. Я увидела того, кем он мог бы стать. А в отражении увидела и ту, кем могла бы стать сама, будь я с ним. Целая непрожитая жизнь может промелькнуть перед глазами в одно мгновение.
Но парад планет кончился, окно закрылось, и мы снова стали теми, кем были все это время, пленниками наших прежних «я».
Не позавидуешь мне, да?
Но, возможно, в ту секунду я все равно не стала бы ничего менять.
Не каждый день такой, как я, доводится увидеть, как моментально воплощается в жизнь ее бестолковая инстинктивная молитва. Наверное, я что-то сделала правильно.
Потому что он поднялся из подвала, и прямо сейчас об этом знали только мы двое. Таннер. Мой брат. Мой прекрасный надежный брат, лучший мужчина, которого я знала. Который наверняка к этому времени уже чертовки устал от этой нашей рутины, но ни разу этого не показал, потому что показывал мне лишь любовь, какой она должна быть на самом деле.
Пусть даже иногда любовь причиняет боль. Любовь бывает кровавой.
Ох, Таннер, что они с тобой сотворили?
Что ты с собой сотворил?
От подвала до второго этажа было всего четыре лестничных пролета, и все же он задыхался. Обычно для того, чтобы его легкие начали жаловаться, требовалось куда больше. Так Таннер и понял: он совершит невозможное, если выйдет отсюда на своих двоих. Скорее кому-то придется соскрести то, что от него останется, в пластиковый таз и поставить его на полку рядом с Валом.
Заходя в комнату из коридора, Таннер был готов к убийству первой степени. Предумышленнее убийств просто не бывает. Они стояли к нему спиной. Они умерли бы прежде, чем осознали, кто на них напал.
Но потом Таннер увидел ее и остановился.
На мгновение он подумал, что плачет, потому что ощутил поток чего-то теплого и мокрого, но потом понял, что это лопнула кожа у него между глаз.
Ее звали Дафна, и он снова полюбил ее с первого взгляда. Давным-давно он убил ее, убил их обоих — тех, кем они должны были стать. Но все же они уцелели. Изменились, но уцелели.
Теперь Таннер наконец-то мог признать, что в какой-то момент она стала казаться ему не сестрой, а скорее добычей, которую ему приходилось ловить и отпускать, раз за разом, в течение десятка с лишним лет. Но он никогда не видел ее такой уверенной в себе, как сейчас, в этом преддверье ада. Возможно, все, что он делал, было зря, и Дафна прекрасно справилась бы и без него.
Но кем бы он был без нее?
Сидевшие на диване Аттила и Дезмонд заметили, что она смотрит на что-то позади них. Что ж, ему хотя бы удалось их удивить, когда они обернулись. Нет, он не был Грегором. Но у него был с собой кусочек Грегора. Таннер швырнул его, а Дезмонд поймал, прежде чем понял, что это такое — подкова из зубов и кости, рваного мяса и лопнувших связок, завернутая в окровавленную черную мочалку бороды. Испуганно взвизгнув, Дезмонд выронил ее на пол.
Аттила не был ни дураком, ни тугодумом. Что-то очень серьезно пошло не так, и он не мог понять почему. Но для человека его размеров… Той ночью, когда против него было двое, может, ему и нужны были топоры. В схватке один на один Атилла победил бы без особого труда.
Он все равно кинулся к топорам.
Аттила был ближе к стене, на которой они висели, но Таннер все же оказался у нее раньше. За скорость пришлось заплатить — на бегу у него порвалась икроножная мышца. Он врезался в стену и успел восстановить равновесие, прежде чем Аттила набросился на него. Когда Таннер пнул его в бедро, это причинило боль им обоим. Удар отдался в колене, и что-то в нем не выдержало и хрустнуло, когда Аттила поскользнулся на полу.
К тому времени, как он снова бросился в атаку, у Таннера уже было по топору в каждой руке. Не та пара, которой Аттила убил Шона, а другие, большие, с лезвиями-полумесяцами и устрашающими шипами на обухе, узкими и острыми, точно клювы воронов. Боевые инстинкты Аттилы не изменяли ему даже в напряженной ситуации: сражайся с противником, а не отбирай у него оружие. Аттила пытался уронить его, схватить его за руки — что угодно, лишь бы нейтрализовать замах и дистанцию удара. Он вцепился в плечи Таннера и явно удивился, когда его руки соскользнули. Даже Таннер не сразу понял почему и почти не ощутил, как под рубашкой отслоился от мышц лоскут кожи.
Аттила увернулся от удара, пригнулся и обеими руками обхватил его за талию. Он сумел прижать к боку левую руку Таннера, пока та была опущена, но упустил правую. Он снова выпрямился, и подошвы Таннера мгновенно очутились в трех футах от пола. Один бросок — и для него все будет кончено. Таннер обрушил свободный топор вниз, мимо плеча и позвоночника Аттилы, и вогнал шип ему в почку.
Аттила задохнулся и уронил его; топор остался торчать у него в спине, потому что Таннер, падая, выпустил его из руки. Повалившись на пол, он размахнулся вторым топором и погрузил его глубоко в лодыжку Аттилы. Пока тот оседал на колени, Таннер кое-как поднялся и плашмя ударил его лезвием по голове.
А потом вернул Аттиле удар, полученный в тот вечер. Перехватил топор под головку и саданул его рукоятью по челюсти так, что Аттила опрокинулся на спину, а потом на бок из-за засевшего в спине топора.
Судя по всему, в ближайшее время он подниматься не собирался.
Таннер пошатнулся; комната закружилась вокруг него, остановилась, и он подумал, что скорее всего никогда уже не сможет твердо стоять на ногах. Да и оставалось того «никогда», похоже, совсем немного. Кровь сочилась из стольких мест на его теле, что он с тем же успехом мог бы ею потеть. У него не получалось полноценно, глубоко вдохнуть, и он чувствовал такую слабость, что не мог вспомнить, каково это вообще — быть сильным.
Последние пять минут были вечностью.
Дафна? Все еще здесь, все еще стоит, одетая в кардиган, который ей не впору. Она смотрела на Таннера так, словно впервые увидела по-настоящему, и это разорвало ей сердце пополам. Его собственное сердце екнуло, когда он не увидел Дезмонда, но Дафна уловила его испуг и указала на пол перед диваном, где корчился, хватаясь за дряблое горло, старик. Он еще и обоссался.
Хорошо. Что бы она с ним ни сделала — хорошо.
— С ними еще женщина, — сказал он.
— Уже нет.
Дафна подбежала к Таннеру прежде, чем он упал, и подвела к креслу. Она обнимала его так, словно больше всего на свете хотела прижать к себе, но понимала, что это плохая идея. Таннер улыбнулся, отчего у него немедленно лопнула нижняя губа, но он был не в силах сдержаться. Руки Дафны были нежными, глаза — мокрыми, и не было в мире в это мгновение ничего сильнее, чем ее сердце. Она сохранила в себе все те давние черты, которые Таннер помнил, за которые всегда держался и которые едва не забыл, потому что так давно их не видел. Но они существовали. Он никогда не терял веру в то, что они существовали.
— Дурья ты башка. — Дафна поцеловала его в лоб мягкими губами, и они окрасились алым. — Кажется, времени осталось мало.
У него? Это было очевидно. Но Дафна, похоже, мыслила масштабнее. Здесь все мыслили масштабнее.
— Для чего?
— Для всего. — Она показала ему чей-то телефон.
Как только Таннер осознал, на что смотрит, он понял, о чем она говорит. Она говорила о невообразимом. Они придут и покончат с этой бесполезной ебаной планеткой и создадут из ее праха что-то настоящее.
Вот только… они этого не сделали. Они потерпели поражение.
Он услышал стон и шорох, потом стук дерева о дерево. Аттила поднялся на локте и тянулся за спину, пытаясь ухватить рукоять топора.
— Лучше пусть торчит, где торчит, — сказал Таннер. — Он у тебя в почке. Я знаю, что тебе неприятно, но пока что это затычка. Выдерни ее — и никто из нас не сможет остановить кровь.
Судя по звуку, смеяться Аттиле было больно.
— С чего такая забота, старший братец?
— Последнее таинство. Не хочу, чтобы ты умер без причастия.
Таннер подковылял к нему, опираясь на второй топор как на импровизированную, чересчур короткую трость. Но у него все же получилось. Ему казалось важным сделать это без помощи Дафны, да и вообще он предпочел бы, чтобы она держалась в стороне. Если она думала, что скрывает, как больно ей видеть Аттилу в таком состоянии, — она ошибалась. Ее лицо никогда не было той маской, которой оно ей казалось.
Таннер выудил из нагрудного кармана три бесформенных и пожеванных куска плоти — те, что сумел достать из своего ведра. В первое мгновение они напоминали синюю фланель, потом стали похожи на его руку — рябая кожа, забрызганная кровью.