— Она, э-э… — Голос Джины дрожал. — У нее спина, ягодицы и задняя часть ног все черно-синие.
— Там скопилась кровь. Это нормально. — По крайней мере, непохоже, что она истекла кровью. — Это единственное, что во всем этом нормально.
— Дилан, что я должна искать?
— Раны, травмы… понятно ли, от чего она умерла?
— У нее на бедре очень глубокий порез. И ноги все исцарапаны. И живот. На нем какие-то полосы, похожие, я не знаю… на следы от веревки?
Внутри у меня все сжалось.
— Ее изнасиловали? Посмотри в паху.
— Кажется… все в порядке.
— Хорошо. Прикрой ее снова.
Я осмотрел руки и кончики пальцев Шей. Несколько ногтей были сломаны, под ними виднелась грязь. На ногах ногти отличались друг от друга: на одной они были чистыми, на другой — с такой же грязной каймой, как будто Шей потеряла туфлю где-то между жизнью и смертью. Бабушка привела ее в порядок, это было очевидно, но стала слишком глубоко забираться кончиком пилки. Быть может, ее просто подвело зрение.
Я вернулся к шее сестры, к пятнам на ней. Соедини точки — и это можно будет назвать полосами. Если бы ее кожа была не так бледна, она выглядела бы страшнее — ее охватывали бы синюшные кольца кровоподтеков.
— Судя по тому, что я вижу, ее задушили, — сказал я Джине. — И, кажется, сдавливали при этом не только горло, но и торс.
Кто-то обошелся с ней, как питон с добычей, — стиснул и не отпускал, пока она не перестала дышать.
Мы снова запеленали ее и укутали, чтобы защитить от пыли, и позволили Шей возвратиться к ее долгому, странному сну.
— Что будем делать? — спросила Джина, а когда я не ответил, продолжила: — Милосерднее всего было бы похоронить ее самим. Пусть это будет наш секрет. Никто не должен знать. Что хорошего из этого выйдет, если они узнают?
Первую минуту или две это казалось мне неплохой идеей. А потом перестало.
— А тебе не кажется, что бабушка тоже это понимала? Она ведь не могла не понимать. Если у нее хватало сил, чтобы работать в огороде или чтобы затащить Шей на чердак, у нее хватило бы сил, чтобы вырыть могилу. И еще: за последние восемь лет она ни разу не говорила при мне ничего такого, от чего у меня сложилось бы впечатление, что она ослабла умом. А при тебе?
Джина покачала головой.
— Нет.
— Значит, она держала здесь Шей не просто так.
Мы повернулись к лестнице, потому что еще один день, еще одна ночь ничем бы уже не навредили Шей.
И именно тогда обнаружили конверт, который Джина, должно быть, случайно отбросила, когда в первый раз откинула простыню.
«Как вы отреагируете на мои слова, зависит от того, кто найдет это письмо, — написала наша бабушка Эви. — У меня есть надежды относительно того, кто это будет; если все сложится иначе, я не стану оскорблять остальных, называя имена, если же нет — я думаю, вы поймете, что я говорю о вас.
Начнем с того, что я понимаю, как это выглядит, но то, как что-то выглядит, не всегда совпадает с настоящим положением дел.
Знайте, что правда такова: жизнь Шей отняли не мужчина и не женщина. Проще всего было бы отдать ее родителям, позволить им думать, что это было так, и похоронить ее, и, быть может, увидеть, как какого-нибудь местного парнишку арестуют, потому что шериф решил назначить его виноватым. Я не позволю этому случиться. Здесь многие заслуживают наказания, и, быть может, стало бы только лучше, если бы кого-то из них посадили за то, чего он не делал, но я не могу решиться на подобное, не зная, на кого повесят обвинение.
Если я скажу вам, что Шей убил тот, кого я всегда называла Лесовиком, кто-то из вас, может, мне и поверит, но большинство, скорее всего, нет. Но вера не делает что-то более или менее истинным, она лишь подсказывает нам, как следует поступить дальше.
Если я скажу вам, что Шей можно вернуть, поверите ли вы мне настолько, чтобы попытаться?»
Тем вечером, сидя в кухне за укрытым красной клеенкой столом, мы с Джиной спорили. Спорили очень долго. Для родных братьев и сестер это естественное состояние, но и двоюродные справляются неплохо.
Мы спорили о том, что было правдой на самом деле. Мы спорили о том, чего не может быть. Мы спорили не столько друг с другом, сколько с самими собой и с тем, перед чем нас поставила судьба.
Но в первую очередь мы спорили о том, можно ли зайти слишком далеко, когда дело касается семьи.
«Жить с этим было непросто. То, что случилось с Шей, несправедливо. Когда-то здешние жители знали, что — как бы мы его ни называли — в лесах и полях живет нечто, старое, как само время, и лишь отчасти цивилизованное, хотя удача, или проклятие, увидеть его выпадала немногим. Мы всегда считали, что если мы будем обходиться с ним по справедливости, то и оно будет обходиться с нами по справедливости. Но бедняжка Шей заплатила за чужие грехи.
Она хотела как лучше, я знаю. Не секрет, что этот округ от края до края охвачен чумой. И когда Шей наткнулась в лесу на трейлер, в котором варят этот яд, она не могла не нарисовать карту и не сообщить о нем.
До дня своей смерти я не забуду то лето, когда все мои внуки собрались здесь, и ту ночь, когда малышка Шей рассказала, как видела Лесовика. Не знаю, почему ей в таком возрасте было дозволено узреть то, чего большинство людей не увидит ни разу в жизни, но мне и в голову не пришло, что она выдумывает. Я поверила ей.
Вот единственное объяснение, которое у меня есть: как только Шей решила сообщить об этом трейлере и о том, что в нем происходит, Лесовик ощутил эту решимость и был вынужден покончить с ее намерениями».
Половина воскресенья ушла у меня на попытки отыскать то, что отыскала Шей, но полагаться я мог только на карту, которую она нарисовала. Невозможно было узнать, насколько точно эта карта отражала местность даже в момент создания, а ведь леса живые, они никогда не перестают меняться. Деревья вырастают и падают, ручьи меняют направление, ветви перекрывают тропы, которые когда-то были широкими, как тротуары.
А у тех, кто поставил там этот трейлер, было восемь лет, чтобы его перевезти. Но вот чего у них, судя по всему, не было — так это причины его перевозить.
У меня была с собой карта, и связка веток на спине, и, как у любого охотника, винтовка — не дедушкино ружье, потому что его я до сих пор не отыскал, а мое табельное оружие, которое я по привычке возил в багажнике, — но иногда охотники возвращаются домой с пустыми руками.
Но я хотя бы вернулся с пониманием того, что еще должен захватить с собой, когда снова отправлюсь на поиски.
«Я не хочу рассказывать об увиденном, но его хватило, чтобы понять, что это не человек опутал ее всеми этими лозами и тащит к свиной луже быстрее, чем я могу бежать. К тому времени, как я их нагнала, он ее уже задушил.
Он сделал это не потому, что хотел защитить этих людей как таковых. Я думаю, он хочет, чтобы чума продолжалась, пока не убьет всех, кто ею болен, и на этой земле не останется никого, кроме тех, кто снова станет обращаться с ней как следует.
Поговаривают, что люди, которые принесли сюда эту чуму, считают, будто закон не может до них дотянуться, потому что их укрытия невозможно отыскать. Однако я уверена: дело в том, что Лесовик готовит им судьбу страшнее, чем любой полицейский, и ослепляет тех, кто приходит сюда извне, чтобы их найти.
Но Шей всегда смотрела на эти леса другими глазами».
— Помнишь, как бабушка любила ее называть? — спросила Джина. Я со стыдом признался, что не помню. — «Наш маленький лесной эльфеныш», — сказала она, а потом добавила — быть может, чтобы я почувствовал себя лучше: — Мальчики такое не запоминают. Это больше для девочек.
— Может быть, — проговорил я и снова приподнял одеяло, чтобы взглянуть на лицо сестры. Последние несколько часов я провел в страхе перед тем, что бабушкин чердак пропитан какой-то магией и, когда мы вынесем Шей обратно во внешний мир, те восемь лет разложения, которых она избежала, наконец-то ее нагонят.
Но она все еще выглядела просто спящей.
Вместо этого магия последовала за ней. А может быть, Лесовик, заметив нас с нашим бременем, которое мы несколько миль несли по лесу, ощутил и нашу решимость и открыл перед нами завесу, чтобы мы могли видеть. Так или иначе, я снова пришел к месту, указанному на старой карте, и на этот раз Шей послужила ключом.
— Как думаешь, а наоборот это работает? — спросила Джина.
— В каком смысле?
— Если мы поднимемся, а те, кто там сидит, выглянут наружу, они смогут нас разглядеть? Или увидят только деревья?
— Мне очень не хочется это проверять.
Трейлер был достаточно маленьким, чтобы его можно было прицепить к грузовичку, и достаточно большим, чтобы два или три человека могли провести в нем целый день, не слишком часто спотыкаясь друг о друга. Он угнездился в полости, выкопанной в склоне холма, и был покрыт выцветшим буро-зеленым камуфляжным рисунком. Когда-то хозяева спрятали его под нейлоновой сеткой, сплетенной с ветвями и лозами, но, судя по всему, давно не утруждали себя тем, чтобы ее поправлять, и где-то она провисла, а где-то и вовсе упала на землю. Электричество трейлер получал от генератора, газ — из баллонов с пропаном. Из крыши его торчала парочка труб; с тех пор, как мы сюда пришли, они непрестанно извергали пар, из-за которого вокруг трейлера уже давно ничего не росло.
В конце концов пар иссяк, а несколько минут спустя из трейлера донеслись щелчки открывающихся замков. Дверь распахнулась, и показались двое. Они отошли на несколько шагов, прежде чем снять противогазы и повесить их на шею, с наслаждением вдыхая прохладный осенний воздух.
Я прошептал Джине, чтобы она вела себя тихо и не высовывалась, вышел из нашего укрытия и направился к прогалине; быть может, эти двое и заметили меня позже, чем должны были. На бедре у каждого висела кобура, но у них, похоже, не было инстинкта сразу к ней тянуться.