знают что-то. Тайны. Они вели себя так, будто им известно нечто, другим недоступное. И это казалось таким настоящим… Иначе как бы они добились всего, чего добились? Но в конце концов я понял, что это просто часть имиджа.
— Наверное, ты разочаровался.
— Даже не знаю, что хуже, — Мэтт бросил пустую банку на землю, потому что не было никакого смысла в поддержании порядка. — Решить, что это бред, или признать, что в этом что-то есть и эти придурки были единственными, кто до такого додумался?
В следующие дни состояние Бисли оставалось стабильным, но слухи о произошедшем просочились за пределы больницы. Подобное не скроешь. Каждый житель Таннер-Фоллс был кровно заинтересован в том, чтобы Бисли выжил, а его настойчивые попытки умереть посеяли новую волну тихой паники.
Кто-то думал, что они уже давно прошли этот этап? Как бы не так.
Утром в свой выходной Бетани выглянула из окна на шум: семья Хендерсонов, живущая через три дома на противоположной стороне улицы, набивала седан вещами. Семейная пара средних лет и сын за двадцать, продолжавший жить с родителями, так как работать ему было особо негде. Они в спешке таскали вещи, спорили и бранились. Блеснули напоследок задние фары — и семья уехала.
Будто они первые.
Если это началось в ее районе, значит, и в других страх гонит жителей попробовать еще раз, уповая на мантру всех отчаянных: «Может, в этот раз все будет по-другому».
Что ж, блаженны верующие.
За последние двадцать лет почти каждый, кто был на это физически способен, хотя бы раз пытался покинуть город. Попытки провалились, все до единой. Первые еще ничего не подозревали и просто ехали за лучшей жизнью. Последние бежали в ужасе, подстегиваемые самой невозможностью других уехать и расползающимися слухами о том, почему город отвергал любые попытки осовременить его и привнести перемены.
Люди перепробовали все — от спланированного отъезда на фургонах до импульсивного побега с рюкзаком на плечах. Они уезжали на автомобилях, автобусах, мотоциклах. Самые смелые уходили пешком, будто надеясь, что нечто, которое ждет и наблюдает за ними, готовое в любой момент загнать обратно в загон, словно заплутавшее стадо, не услышит их шагов и пропустит.
Пожалуй, каждый житель проверил это лично и неоднократно.
Завтра они будут дома.
Хендерсоны снова будут дома.
Пока Мэтт спал, Бетани приготовила кофе и устроилась на крыльце — наблюдать за округой. В ночной прохладе пели сверчки. Разве не такой должна быть самая обычная ночь? Вот только рядом с ее креслом лежала аптечка первой помощи. На всякий случай.
Луна преодолела уже половину небосвода, и тут началось: фонари замигали и потускнели. Как бы эти сущности ни передвигались, они явно создавали электромагнитные помехи. Вряд ли это был лишь визуальный эффект. Некоторые предполагали, что дело в измерениях. Эти существа перемещались между измерениями.
Бетани никогда такого не видела.
В один момент их тут не было, а в следующий они уже появились — высокие деревья, возникшие на лужайке Хендерсонов. Но деревья не перемещаются в пространстве и не пользуются ветвями, как руками. Они стали видимыми лишь на несколько мгновений, скорее тени, нежели четкие силуэты. Внутри дома они бы не поместились, поэтому трое из них конечностями-кронами разбили окна на втором этаже и втиснули внутрь свой груз, после чего отошли и исчезли из виду, будто и не появлялись вовсе.
Заметили ли они ее? Одно «дерево» ненадолго остановилось и повернулось к ней, хотя определить, были ли у них лица и тем более глаза, не представлялось возможным.
Удивительно, но видели их лишь немногие, хотя почти всех они принесли так же. Люди пришли к общему мнению, что эти существа — представители Тысячного Потомства, оставленные для соблюдения договора.
Бетани подхватила сумку с аптечкой и поспешила к дому Хендерсонов. Интересно, далеко ли их пропустили, где осталась машина, найдут ли ее и вещи, которые люди брали с собой? Да и заботят ли «деревья» все эти предметы? Транспортные средства, похоже, не входили в договор о сохранении местного миропорядка. Главное — люди.
Утром, при отъезде, Хендерсоны заперли переднюю дверь, а вот про черный ход забыли, чем она и воспользовалась. Дом встретил ее темнотой и тишиной, потом она нащупала выключатель в кухне и услышала звуки наверху: люди просыпались. С каждым шагом по лестнице причитания, переходящие в крики неверия, становились громче. Люди плакали не от боли. О, эти крики она знала по себе. В каком-то смысле это даже хуже. Боль можно облегчить. Чувство отчаяния и обреченности находится намного глубже, чем нервные окончания.
Люди лежали кучей на осколках стекла. Царапины, порезы и синяки — вот и все повреждения. С этим она в состоянии справиться. Куда больше времени займет восстановление после психологической травмы.
Безумный старик Дональд точно умрет раньше.
Дела у города обстояли так же, как у Хендерсонов.
Мало что распространяется так же быстро, как паника, и вряд ли кто-то может оценить последствия лучше, чем врачи. Новая волна страхов относительно смерти Дональда Бисли по обыкновению повлекла за собой стремительный рост количества происшествий, и те, кто привык топить страхи в алкоголе, делали то же, что и всегда.
Предполагал ли Бисли с остальными в своем эгоизме, что будет так?
Количество самоубийств тоже стремительно выросло… или, правильнее было бы сказать, попыток самоубийств. Этот способ никогда не работал. Самоубийц привозили бригады скорой помощи и перепуганные родственники, а иногда они сами приходили в весьма непрезентабельном виде: люди, которым не было места среди живых — со сломанными костями, вскрытыми венами, проломленными черепами, — тела которых почему-то не покидала жизнь. Не было ничего хуже, чем приводить в порядок человека в истерике: ему следовало лежать в морге, и он это понимал, а в простом желании покинуть этот мир ему было отказано.
Пытаясь сохранить город, который они, по собственному утверждению, любили, Бисли и остальные предполагали, что будет так?
Жители продолжали умирать от естественных причин, а вот жульничать им не позволяли. Впрочем, отчаянные не оставляли попыток. Они отказывались признавать их бессмысленность так же, как и те, кто пытался бежать из города, но последние хотя бы не наносили себе увечий. Совершить задуманное самоубийцам не удавалось, зато они медленно убивали в Бетани чувство сострадания, и с каждым разом она все больше их ненавидела.
Только взрослых.
Сегодняшнюю пострадавшую — пока что — ненавидеть не получалось. Девочку звали Эллисон. Она повесилась на заднем дворе своего дома и провисела там всю ночь; к утру, когда тело обнаружил отец, ее тонкая шея вытянулась на несколько дюймов. Пока нельзя было сказать, сможет ли она когда-нибудь самостоятельно держать голову. Ей было пятнадцать.
Бетани просто делала, что могла. Помогала пациентам. И пыталась не заразиться от них отчаянием.
Так жить было невозможно. Никто и не мог.
Дел наваливалось все больше, и, едва основной поток схлынул, Бетани сбежала проветриться в больничный коридор. Вскоре по нему поплыл и запах сигарет. Ей даже стала нравиться их вонь, сопровождавшая короткие моменты передышек с доктором Ричардом.
— В этом больше нет смысла, — сказал ей человек, который две недели назад клялся, что скорее вскроет грудную клетку Бисли и будет качать сердце руками, чем позволит тому умереть.
Впервые в жизни Бетани пожалела, что не курит, потому что в такой момент отчаянно хотелось курить. Она указала на дымящийся окурок в его пальцах:
— Знаешь, от этого умирают.
— Если бы, — он явно задумался, не потушить ли сигарету, но передумал. — На то и был расчет. Однако рак обходит меня стороной.
— Те, кто умер от естественных причин… Как думаешь, им удалось избежать грядущего? Или их просто забрали раньше нас?
Он пожал плечами.
— Сложно сказать. Попробовать-то стоило.
Окна выходили на парковку, за которой начинался район старинных особняков, а за ним, в свою очередь, старый город, где заметно выделялся отель «Таннер» с неизменной опостылевшей табличкой. Самое высокое здание в округе. Откуда ни посмотри, все равно упрешься в него взглядом.
— Знаешь, я никогда не считал, что жизнь надо сохранять любой ценой. Меня за это называли еретиком люди, чье мнение для меня ничего не значило, — поделился Ричард. — Я никогда не понимал, зачем изо дня в день героически бороться за жизнь пациента, если таким образом мы лишь продлеваем страдания. Для меня определяющим всегда было качество жизни. В какой-то момент я об этом забыл. — Пока они смотрели в окно, где-то вдалеке вновь завыла сирена. — О каком качестве жизни тут может идти речь?
— Мэтт, мой муж, предлагает скататься на пятнадцатое шоссе, закрасить указатель «Добро пожаловать в Таннер-Фоллс» и написать сверху «Камера смертников», — сказала Бетани. — Но это, конечно, сочтут за перемену.
— Не позволят, — недовольно цокнул Ричард. — Разве большинство пациентов на смертном одре не хотят сами выбирать, когда умрут? Мне кажется, хотят.
— Это последнее, что они могут выбирать. По крайней мере, так должно быть.
— Вот именно. Пора мне поговорить с мэром.
Бетани буквально ощутила груз ответственности, давящий сверху, из палаты Дональда Бисли на третьем этаже. Было бы здорово наконец скинуть его с себя.
— Неужели ты ведешь к тому, о чем я думаю? — спросила она.
— Посмотрим.
Ну, вот и все. После секундного замешательства она с удивлением осознала, что смирилась. Затем вспомнила медсестру Джанет, выполняющую роль сиделки у человека, которого люто ненавидит весь город. «Я бы начала с его глаз…»
— Мало предложить людям выбор, — Бетани и сама удивилась своим словам. Но ведь действительно — все. — Дайте им катарсис.