В день внеочередного голосования Бетани снова дежурила у кровати Дональда Бисли, слушая писк монитора сердца, подтверждающий, что показатели в норме, и наблюдая, как поднимается и опускается грудная клетка старика. Приборы гудели и пыхтели. Лицо и руки Бисли были испещрены морщинами и трубками.
Бисли не спал и даже был в себе. Он старательно избегал ее взгляда, предпочитая пялиться в стену напротив, но через час такого игнорирования Бетани придвинула кресло вплотную, оперлась на поручни кровати и оказалась так близко, что кислый запах его тела ударил в нос. Игнорировать ее больше не получалось.
— Я понимаю, — заговорила Бетани. — Правда, понимаю. Вы были сильно напуганы. Вы бы не сознались в этом даже друг другу и себе, но дело было именно в этом. В страхе. Взрослые мужчины боялись, как маленькие мальчики боятся хулигана, который отберет у них игрушечный грузовик. — Чем больше она говорила, тем дальше он отворачивал голову к окну с видом на город, который его ненавидел. — Нет, я правда понимаю. Тогда казалось, что мир неотвратимо меняется и вам в нем больше нет места. Молодые люди вроде моего мужа отращивали волосы и сочиняли музыку, которая была вам чужда. Девушки вроде меня принимали противозачаточные и впервые осознавали, что мир не ограничивается кухней и детской кроваткой. Появились наркотики, о которых ваше поколение приверженцев водки и пива даже не мечтало, — Бетани прорвало, остановиться она уже не могла. — А еще черные, которых больше не получалось держать в бесправном положении, так? Сколько бы их лидеров ни перестреляли ваши фанатики, сколько бы ни спускали на них собак и ни поливали их из брандспойтов, они продолжали приходить на ваши земли, и это пугало вас больше всего.
Бисли задрожал под простыней, и Бетани понадеялась, что это от бессильной злобы.
— Вы, диванные патриоты, у вас была война, против которой выступала вся страна, и в глубине души вы наверняка понимали, что те, кто ее затеял, лгали вам, когда это было им удобно, но вы были слишком закостенелы, чтобы это признать. — Бетани хотела добиться от него слез, но, видимо, старость и вправду иссушила его тело. — Вы безнадежно отстали от мира. Тру́сы! Власть ускользала из ваших рук. Может, вы боялись, что если ничего не предпримете, то рано или поздно появится кто-то вроде Чарльза Мэнсона[12]? Я понимаю. И раз вы не могли остановить весь мир, вы решили забиться сюда, в свой идеальный уголок. Не могу вас за это винить, ведь вы тру́сы, а они именно так и поступают. Забиваться в угол — в их природе.
Простыня заходила чаще — поверхностное дыхание Бисли участилось, а монитор сердца показал ускорение сердцебиения.
— Но как от этого вы пришли к тому, чтобы пожертвовать чужими жизнями ради короткого продления своих иллюзий? Это куда хуже обычной алчности. Кучка про́клятых социопатов — вот кто вы такие.
Если бы у Бисли сейчас случился обширный инфаркт, это было бы даже милосердно. Но не случился. И хорошо.
— Это так вы любили город, что заключили сделку с тем, чему не место на земле? Лишь бы оставить все как есть, пока не умрет последний из вашей жалкой группки, а что потом будет с нами — неважно, ведь мы всего лишь… кем вы нас считали, разменной монетой?
Бисли с трудом повернулся к ней и медленно прошелестел:
— Коза. Черная Коза… мы не думали, что она откликнется.
Может, Мэтт и прав и вся эта дикая ситуация началась с дурацкой шутки. Жалкие, так и не повзрослевшие мужчины продолжали развлекаться со шлюхами и притворяться крутыми парнями, отчаянно цепляясь за прошлое, надеясь продлить его еще немного. Хотя бы еще чуть-чуть.
— Вы кое о чем не подумали, — не стоило этого говорить, но Бетани хотелось, чтобы он испытывал такой же страх, как и остальные жители города. — С тех пор как люди поняли, что происходит, они не трогали вас по одной-единственной причине: не знали, что случится с ними в случае вашей смерти. Но всему приходит конец. Так что ты так просто не отделаешься. Знаешь, что сейчас происходит? Весь город голосует за то, что с тобой сделать. Возможно, люди захотят пожертвовать последними днями, неделями или сколько там у нас — у тебя — осталось, лишь бы напоследок выместить на тебе зло.
И вот, наконец-то. Страх в его глазах! То, чего всем так не хватало.
— Я проголосовала перед работой, — сказала Бетани. — Я отдала свой голос «за».
К удивлению немногих, инициатива внеочередного голосования была принята: 3658 голосов «за», 2077 «против» и 5100 или около того тех, кому было все едино.
«Судный день» — вот как окрестили это событие в народе, и пасторы возмущались, впрочем, успеха имели столько же, сколько какие-нибудь юродивые. Город требовал крови и требовал ее сейчас. На божественное вмешательство рассчитывать не приходилось, так что всем хотелось урвать то последнее, что им еще осталось.
Все произошло на городской площади. Тысячи людей наводнили улицы, и еще тысячи остались дома. На лужайке перед зданием суда установили платформу, с которой выступали в День ветеранов, День поминовения и по иным поводам.
Мэр присутствовал как представитель администрации, полиция следила за порядком, и, когда Дональда Бисли привезли на скорой, толпа расступилась, словно вода, пропуская машину. Команду сопровождавших медиков сократили до двух: врача, доктора Ричарда, и медсестры, Джанет Суэйн. И хотя в конце Бисли должен был умереть, задача у них оставалась та же: чтобы он оставался в живых как можно дольше.
Желание Джанет исполнилось. Она пролила первую кровь, вырвав левый глаз Бисли. Его пристегнули к каталке и установили ее вертикально, чтобы всем было видно. При виде пустой глазницы толпа радостно взревела.
Бисли было около семидесяти шести, выглядел он по меньшей мере на сотню, но вопил, как малое дитя.
Бетани стояла в толпе, недалеко от платформы, и в этот момент она опустила глаза и вцепилась в руку Мэтта, чтобы уже не отпускать.
— Хочешь уйти? — спросил он.
Она отрицательно помотала головой:
— Когда голосуешь за такое, нужно прийти и смотреть до конца.
Желающие выстраивались в очередь, тонкой струйкой поднимаясь по лестнице с одного бока платформы и спускаясь с другого, а что происходило между этими двумя точками — зависело только от них. Кому-то было достаточно проклясть Бисли, кому-то — плюнуть в него. Других и это не удовлетворяло. Его били, резали, ему выдернули щипцами ногти. Ему отрезали уши. Выбили зубы. О его лоб тушили сигареты, на коже выжигали узоры пипетками с кислотой.
Радостные крики стихли задолго до конца очереди.
Одни оставались, другие уходили, третьи всхлипывали, вполголоса жалуясь на судьбу. Некоторым стало нехорошо. Другие вставали в очередь по второму кругу. Кто-то начал смеяться — и не смог остановиться.
Бетани в очередной раз вспомнила, каким чудесным был Таннер-Фоллс во времена ее детства. Но стоило поскрести облицовку — и вот что осталось.
Очередь продолжила движение даже после объявления о смерти Бисли — а почему нет? Пусть он лишил их будущего, но не смог лишить их последнего шанса выместить зло на трупе.
Прошло около часа, и небо озарилось одиночной вспышкой — не то зеленой, не то голубой, а может, у этого цвета и вовсе не было названия. Поднялся жуткий ветер и понесся на запад, к источнику вспышки. Однажды здесь уже дул такой ветер.
Бетани до боли стиснула руку Мэтта. Но он и не заметил.
Повсюду вокруг них кричали люди, которых сносило целыми сотнями; и, хотя их толкали со всех сторон, Бетани с Мэттом остались на месте. Бегство еще никого не спасло.
— Прошлой ночью я видел сон, — начал Мэтт, и его голос задрожал. — Такой реальный, будто всё происходило на самом деле. Мне приснилось, что мне дали трубу, чтобы я играл для бога посреди хаоса в центре вселенной.
Вскоре над отдаленными деревьями и крышами домов появилось оно — темное и клубящееся, по виду напоминающее грозовое облако с ртутным блеском. Так вот что они призвали и с чем заключили сделку… Черная Коза Лесов с Тысячным Потомством. Божество из кошмаров, алчущее власти над миром. Куда бы ни бежали люди — на восток, на север, на юг — вскоре там раздавались крики. Таннер-Фоллс наполнился истошными воплями. Многих отставших окружило Тысячное Потомство.
— Может, нам еще повезет, — сказал Мэтт.
Все ближе и ближе, воздух рассекал такой визг, какой издавала бы молния, если бы могла говорить. Звук исходил из множества глоток, которые открывались и закрывались, беспрестанно появляясь на постоянно изменяющемся теле.
— С чего ты взял? — спросила Бетани.
Через три дома оно метнулось к больнице — хранилищу неудавшихся самоубийц, прошло мимо и сквозь нее, и через несколько бесконечно длинных мгновений небо извергло кровавый ливень с кусками мяса.
— Что, если оно могло заполучить нас с самого начала? — предположил Мэтт. — Просто ждало.
Оно надвигалось.
— Зачем ему это?
Оно двигалось к городской площади.
— Может, ему было любопытно. Может, оно хотело посмотреть, что мы станем делать.
Оно надвигалось и забивало своими дымящимися копытами асфальт в землю, будто сваи.
— И, может, сегодня, здесь и сейчас, — продолжил Мэтт, — некоторые из нас наконец стали… достойными.
Когда оно набросилось на них с грохотом и яростью торнадо, Бетани зажмурилась так же крепко, как держала руку Мэтта.
Наконец, после всего, после долгого ожидания…
Они покинут родной город.
Обновленные шрамы
Когда я увидел ее впервые за четырнадцать лет, у меня возникла совершенно нежеланная ассоциация: с теми рекламами, которые пытаются отпугнуть людей от кокаина и кристаллического мета с помощью серии фотографий, на которых катится под откос чья-то жизнь. Женщина — это всегда женщина. От инженю до карги — за шесть или восемь шагов.
На последних трех фотографиях откос неизменно превращается в обрыв, на дне которого — острые камни. Но настоящая драма, настоящая трагедия — на той, что им предшествует. Это фотография поворотного момента, переломной точки, когда эта женщина еще могла отойти от края. Однако следующие три снимка существуют, поэтому ты знаешь, чем все закончилось. Ты смотришь в ее глаза в этот поворотный момент и знаешь то, чего не знает она. Ты знаешь будущее. Ты знаешь концовку.