После похорон Дрю она пообещала себе — и ему, если он слушал, — что выждет как минимум год, прежде чем хотя бы подумает о свидании с другим… но прошло едва-едва шесть месяцев, а она уже перескочила этап свиданий, не задержавшись на нем даже для очистки совести. В тот раз, проснувшись рано утром, она не могла понять, как это произошло, и клялась, что больше такого не случится… но было уже слишком поздно. Петли, так сказать, были смазаны. Во второй раз, трезвой, согласиться на это оказалось проще, чем в первый, после вина.
Трой был совершенно не похож на Дрю — быть может, поэтому все и получилось так легко. Дрю был плотным, а Трой — худым и жестким. Дрю был огромного роста, а Трой — невысоким. Дрю был брюнетом, а все тело Троя покрывали светлые волоски. Дрю готов был смеяться над чем угодно, а Трой находил юмор в более тонких вещах. Дрю нравилось жить в сердце города, а Трой предпочел поселиться здесь, на окраине, в бывшем фермерском доме, к которому уже несколько десятков лет не прилагалось фермы — с тех пор, как до него добрался разросшийся Данхэвен.
Со стороны казалось, что Трой подходит Бейли гораздо больше, чем ей когда-либо подходил Дрю. Но эти отношения никогда не зайдут дальше нынешней стадии. Она не могла представить Троя отцом, а уж тем более отчимом. И это, пожалуй, служило предохранителем.
— Скажи мне правду, — попросил он, когда все закончилось — в очередной раз — и они лежали, глядя в потолок. — Чего ты хочешь от этой ночи? Ты правда надеешься, что он вернется?
Как ответить на этот вопрос, чтобы не внушить ему надежду и не показаться бессердечной сукой?
— Если бы не Коди? Не знаю, попыталась бы я вообще.
— Вот как?
— Это может ему помочь, — сказала она. — Его не было дома, когда у Дрю остановилось сердце. И я рада хотя бы тому, что Коди не пришлось это видеть. Но это лишило его шанса попрощаться. Утром, когда он уходил в садик, у него еще был папа, а когда он вернулся — уже не было. Так что эта ночь может ему помочь.
Трой провел пальцем по мягкому светлому пушку на ее виске, и это было приятнее, чем ей хотелось бы.
— А как насчет тебя?
Она не могла подобрать слов, и это, конечно же, говорило о многом.
— Если ты сомневаешься, я могу тебя понять, — сказал он.
— У тебя с Анджелой было так же?
— И да и нет. Обстоятельства не могли отличаться сильнее. Мы так многого не знали о том, что с ней случилось. У нас было так много вопросов, на которые мы хотели услышать ответы. Естественно.
Естественно. Например: «Кто похитил тебя, Анджела? Кто тебя убил? И где все остальные части твоего тела?»
Тогда она еще не знала Троя — ни лично, ни даже в лицо. В первый раз она увидела его на Хеллоуин три года назад, когда Трой вместе с сестрой Анджелы Пембертон стоял на коленях возле пугала, в первом ряду, который по традиции отводился для надеющихся. Но та ночь принадлежала кому-то другому — видимо, Анджела решила хранить молчание вечно.
Одного взгляда на ее сокрушенную разочарованием сестру хватило бы, чтобы понять, насколько эта ночь жестока. Стараясь оставаться незамеченной, Бейли смотрела, как Трой утешает Мелани, и он казался таким добрым и заботливым, что ей подумалось, будто эти двое могут со временем стать парой. Но этого не случилось, и теперь она понимала, как наивна была тогда. Основой таких отношений всегда оставались бы смерть и скорбь.
Теперь она понимала, что на самом деле происходило той ночью. Трой, сам того не зная, засевал собой ее сердце.
— Конечно, — продолжал он, — когда ты узнае́шь о том, что здесь происходит, или вырастаешь с этим знанием, тебе кажется, что это потрясающий опыт. Ты думаешь: ух ты, какая потрясающая возможность, как повезло этому городу. И да, наверняка в некоторые годы для некоторых людей все и правда оказывается именно так, как они надеялись. Но в глубине души я боялся. Мне хотелось, чтобы это случилось для Мелани — в конце концов, Анджела была ее сестрой, — а вот что до меня самого… Чем ближе была эта ночь, тем меньше я об этом мечтал.
Бейли ловила каждое слово. Вот оно. Вот о чем никогда не говорили жители Данхэвена, по крайней мере на публике, хотя каждый октябрь это можно было увидеть в их глазах. Увидеть тревогу, увидеть опасения. Увидеть взгляд человека, который не отказывается от задуманного, хотя уже начал в нем сомневаться. Во всем этом они никогда не признавались. По очевидным причинам: кому захочется стать первым, кто признает себя неблагодарным уродом?
— Чего ты боялся? — спросила она.
— Я наконец сумел принять то, что Анджелы больше нет, — сказал Трой. — Что она не вернется. Я сумел принять то, что мы можем никогда не узнать, что с ней случилось. И понял, что больше не хочу знать. Не хочу знать, как она страдала. Но…
Ему трудно давались слова, но Бейли подумала, что может продолжить и сама:
— Но все остальные ожидали, что ты на одну ночь об этом забудешь, а это проще сказать, чем сделать?
Трой кивнул.
— Именно. Кому, как не тебе, меня понимать?
— А после этой ночи они снова уходят — и как нам справляться с болью от того, что мы снова их потеряли?
Он засмеялся — очень быстро, очень тихо.
— Ты явно над этим долго раздумывала. Как будто это касается тебя напрямую.
— Но я хочу, чтобы это случилось, — ради Коди, — решительно сказала она. — Вот и все. Это единственное, что имеет значение.
— Тогда я надеюсь, что так и выйдет. Надеюсь, что это будет он. — Трой всегда говорил «он». И никогда не называл Дрю по имени. — Ты знаешь, кто у вас в соперниках?
Точно Бейли не знала. Она могла только вспомнить тех, кто умер за минувший год, и попытаться сопоставить этих людей с анонимными дарами, лежавшими пока что у креста с пугалом. Перчатка и ноты, медаль и торт.
— «Пурпурное сердце»… Готов поспорить, что это медаль Ларри Хьюи. Он, должно быть, привез ее из Кореи. Не помню, чтобы в этом году умирали другие ветераны.
— О боже, — сказала Бейли и представила себе, как несчастная вдова Ларри оставляет медаль на траве. — Кэндес Хьюи, наверное, уже за восемьдесят. Ей должно бы повезти уже по праву старшинства.
— Вот уж нет, — отрезал Трой. — Если ты чувствуешь себя из-за этого виноватой, немедленно перестань. Каждый год, в который везет кому-то из стариков, потрачен зря. Это как когда пенсионеры выигрывают в лотерею — понимаешь, о чем я? Еще года три — и они все равно умрут, так какой в этом смысл?
Ей не хотелось над этим смеяться, но сдержаться она не смогла.
— Боюсь, за эту шутку ты отправишься в ад.
— А если тебе повезет, я вернусь и расскажу тебе, каково там.
Бейли больше не смеялась и не могла понять, почему вообще развеселилась. Это ведь были не пустые слова — только не в Данхэвене. Здесь такие разговоры вполне могли обернуться правдой.
— Ад — это другие люди, — проговорила она без всякой на то причины, просто потому, что эти слова пришли ей на ум. Впрочем, в большинстве случаев у таких вещей причина все-таки была. — Знаешь такой афоризм? Не помню, кто это сказал.
— Нет. Но кто бы это ни был, я бы поставил ему выпивку.
Они еще немного побездельничали — сначала в постели, потом выбравшись из нее, — а затем перекусили: первый завтрак для Троя, второй для Бейли. Они ели в маленьком закутке у эркерного окна, выходившего на выцветающие осенние деревья, высокие и уже достаточно облетевшие, чтобы казалось, что они царапают подбрюшья асфальтово-серых туч. Это было словно сидеть на улице, под холодным и непредсказуемым ветром, в этот день, когда по миру бродили призраки.
И когда настала пора уходить, Бейли одновременно хотела этого и не хотела.
— Ты будешь там сегодня ночью? — спросила она.
— А должен? Ты хочешь, чтобы я там был?
Кто мог сказать, что именно понимают призраки и на что они готовы закрыть глаза? Если они видят, что ты живешь своей жизнью, хотя их собственная закончилась всего каких-то восемь месяцев назад, — не становится ли это для них еще одной разновидностью ада?
— Я не знаю, насколько это хорошая идея, — призналась Бейли.
Он кивнул.
— Уверен, что услышу обо всем завтра.
Когда она ушла, каждый шаг от его двери к машине казался очередной ступенью перехода между мирами — на сей раз Бейли возвращалась туда, где ей придется отодвигать свои потребности на второй план, потому что так должны поступать матери. Хеллоуин был идеальным днем для этого ощущения, для постоянной перемены масок, такой быстрой, что Бейли сама уже не понимала, какая из них более реальна.
В Данхэвене выпрашивание сладостей проходило под надзором родителей; дети перемещались группками, которые сопровождал как минимум один взрослый, а лучше два. Невозможно было не умиляться ими и их энтузиазмом, их костюмами и готовностью бежать куда угодно — но нельзя было позволить им бесконтрольно блуждать по городу, забыв о времени. Для всех будет лучше, если дети вернутся домой до темноты, до наступления комендантского часа, после которого Хеллоуин становился куда более взрослым днем.
Бейли хотела быть в числе родителей, которые сопровождали детей. Она предлагала свою кандидатуру снова и снова, но другие матери и те несколько отцов, что вызвались помогать, не желали об этом слышать. Говорили ей: нет, конечно же нет, тебе в этом году и так есть о чем беспокоиться. Как будто не понимали, что в этом-то все и дело — сегодня, именно сегодня, ей нужно отвлечься, вместо того чтобы постоянно думать о том, что случится или не случится после захода солнца.
Поэтому после того, как она забрала Коди с вечеринки в церкви святого Айдана, переодела его в карнавальный костюм и отвела в спортзал начальной школы, где готовилась выдвигаться зарядившаяся сладостями армия, возвращаться домой было нельзя. У нее не было никакого желания сидеть и ждать звонка в дверь, чтобы она могла провести следующие несколько часов, подкидывая миниатюрные «сникерсы» чужим детям.
К тому же пора было проверить оставленные утром подношения.