Потому что никто не пришел сюда с пустыми руками.
Мы — художники и фотографы. Мы — музыканты, механики и писатели. В одиночку и парами, тройками и четверками, мы поднимаемся по лестнице, огибая голиафов, которые могли бы раздавить нас, если бы были живыми, и приближаемся к двери и глубокому каменному залу, в который она ведет. Мы несем фотографии и картины. Мы несем слова. Мы несем музыку во всех форматах, какие смогли вспомнить. Мы несем образы и звуки мира, который знали, рожденные из тех любви и ненависти, с какими он к нам относился. Мы несем то, чем мы были, то, что мы видели, слышали и чувствовали, и оставляем это в гробнице, и отпускаем навсегда.
Оказывается, это возможно — хоть и нелегко — одновременно скорбеть и торжествовать.
Форсайт наблюдает за нами, сидя на ноге великана. Он готов обнять любого, кто в этом нуждается, улыбнуться, кивнуть или подмигнуть тем, кто не нуждается. Кажется, ему достаточно просто наблюдать.
Моя очередь? Еще рано. Еще рано.
Я все еще смотрю в объектив.
Однажды сюда кто-нибудь придет. Вот в чем идея. Кто-нибудь придет. Пусть это место расположено посреди горного хребта, посреди континента, кто-нибудь обязательно придет и обнаружит, что он здесь не первый. Быть может, далекие потомки тех из нас, кто пройдет через следующее бутылочное горлышко. Быть может, потомки тех, кто сделал из планеты фабрику, а потом оставил ее работать вхолостую. А может, кто-нибудь, не обладающий контекстом, в который все это можно поместить.
Но мы оставили им столько, сколько смогли.
Пусть через век от наших домов сохранятся только груды развалин, но эти стражи все еще будут стоять. Пусть через пятьсот лет от тех, кто здесь жил, не останется ни следа, но наши восхитительные чудовища будут стоять. Пусть через тысячу лет исчезнет и само озеро, а их каменные глаза будут созерцать ледник или пустыню, но они все еще будут стоять…
Насыщенные всеми чувствами и знаниями, что мы сумели им отдать за это короткое время, прежде чем начался дождь из пепла.
Я заканчиваю так же, как и начинал, добавляя последние из снятых за лето кадров к ускоренному видео, только теперь меня подгоняет еще более сильное ощущение безотлагательности. Все вело именно к этому, к возвращению в мастерскую нашего общего дома ради одной заключительной рабочей сессии — от импорта последней необработанной записи к окончательному монтажу за один финальный рывок.
Но у меня есть помощники. Каждый может высказать свои предложения. Дом, которому недолго осталось стоять, — не место для тиранов.
Аврора: «Может, задержимся на этом кадре еще на несколько мгновений?».
Райли: «Моя погребальная песнь должна звучать здесь, а не там».
Кларк: «Мужик, чем ты думаешь? Звук тебе здесь вообще не нужен. Все равно ничего не понятно, и он только отвлекает от лиц».
Это наше общее творение, и я чувствую себя так, будто мне снова двенадцать, ведь плохих идей не существует.
Когда отключается электричество, начинается обратный отсчет — у нас есть ровно столько времени, сколько продержатся аккумуляторы. Наверное, это хороший мотиватор, ведь где-то в глубине души я думал, что, если мы никогда не закончим работу, если мы будем откладывать ее, чтобы добавить еще один фрагмент, еще один переход, еще раз сдвинуть последний кусок озвучки, начитанный Райли только вчера, — ничего страшного, время у нас будет всегда.
Я бы предпочел спорить с этими людьми и шесть месяцев спустя.
Но вместо этого, пока последний документальный фильм приобретает свой окончательный вид на нашем столе, я вынужден примириться со всеми его недостатками. С проглядывающими стыками. С невыдержанной цветовой гаммой. С тем, что порой он слишком раздерган.
За стенами яростно воет зимний августовский ветер и сгущаются черные тучи, а молнии сверкают так часто, что один раскат грома накладывается на другой. А с другого берега, на мгновение заставив нас замереть — быть может, просто потому, что мы хотим этого, нуждаемся в этом, — доносится перекрывающий грозу грохот, как будто прометеев молот богини ударяет в долото, способное расколоть мир.
Послесловие:Потому что у черных дыр все-таки есть излучение
Вы только что закончили читать — если, конечно, не сжульничали — мой пятый сборник рассказов… в версии 2.0. Довольно долгое время у него было другое название, немного другой порядок текстов и совершенно иной финал.
Но не стоит грустить. Нам всем повезло, что в итоге все вышло иначе.
В этом даже есть немножко волшебства.
Не могу сказать почему, но, когда звезды сошлись и мне показалось, что настало время заняться этой книгой, я поддался желанию вернуться к подходу, который хорошо послужил первым двум моим сборникам.
Оба они — и «Фабрика конвульсий» (The Convulsion Factory), и «Падение идолов» (Falling Idols) — были построены вокруг основной темы и завершались текстами, которые я считал якорями этих сборников: новыми повестями, специально написанными так, чтобы повторять и по-новому обыгрывать большинство идей и мотивов из предшествующих рассказов.
И это оказалось правильным решением. Когда я сидел за монитором своего компьютера, эти новые объемные повести стали для меня ценным учебным опытом. Выйдя на бумаге, они — и книги, в которых они жили, — заслужили теплый прием. Я подозреваю, что повесть «Литургическая музыка для нигилистов» (Liturgical Music for Nihilists) стала основной причиной того, что критик Стенли Вайатер назвал «Фабрику конвульсий» одной из ста тринадцати лучших книг современного хоррора. А финальная повесть сборника «Падение идолов», «Что вверху, то и внизу» (As Above, So Below), в конечном итоге представила 1998 год в массивной двухтомной антологии «Лучший хоррор столетия» (The Century’s Best Horror Fiction).
Но к тому времени, как вышли следующие два моих сборника, этот подход больше не работал, хотя в «Лжи и уродстве» (Lies & Ugliness) хотя бы были тематические подразделы. А вот «Собирая кости» (Gathering the Bones)… Этот сборник метался из стороны в сторону, потому что в то время ровно то же происходило и со мной.
Как писатель я склонен проходить через фазы… периоды, в которые мои работы характеризуются специфическим эстетическим подходом, или тематикой, или и тем и другим. Не исключительно — даже Пикассо в свой «голубой период» занимался и другими вещами — но определенные тенденции в них заметны. У меня была индустриальная фаза. Потом религиозная, у которой и у самой была парочка подфаз. Был период, когда я больше склонялся к криминальному жанру. А сейчас я все больше дрейфую в сторону фэнтези.
Последние же несколько лет я в основном пребывал в космической фазе. Большая часть того, что я писал, устремлялась в этом направлении. Иногда получались работы в откровенно лавкрафтовском духе, иногда нет. Я находил в этом не меньшее творческое удовлетворение, чем в прежних своих изысканиях. Для художника нет более масштабного холста, чем космос.
И вот я с реактивным энтузиазмом принялся за амбициозную повесть, которая должна была подарить сборнику свое название: «Непорочная пустота».
А напечатав в три раза больше слов, чем собирался, я обнаружил, что случайно написал роман.
Ощущение триумфа? Оно, безусловно было. Недовольство? И оно тоже. Запланированная книга сделалась… неправильной. Я чувствовал, что она неправильная. Нет ничего более кривобокого, чем сборник рассказов, приваренный к роману. Итогом многих месяцев планирования и работы стал мутант, отчаянно надеющийся, что вы не заметите его гигантскую уродливую ногу.
Когда издатель Бретт Сейвори предложил разбить книгу надвое и издать роман и сборник по отдельности, я испустил такой мощный вздох облегчения, что его упомянули в вечерней метеосводке. «Непорочная пустота» и «Соскальзывая в небытие»… они стали книгами-спутницами, независимыми друг от друга, и каждой из них позволили быть вещью в себе.
Увы, но это означало, что сборник вернулся к прежнему состоянию: с дырой на том месте, где должна была находиться кульминация всего путешествия. Я, конечно, не обязан был ее заполнять. Но это казалось мне неправильным.
И вот тут-то на меня снизошел сладкий поцелуй озарения.
Так уж вышло, что у меня был относительно новый рассказ, который провел почти весь предшествующий год в своего рода чистилище, потому что проект, для которого я его написал, и сам провалился в чистилище. И чем больше я думал о том, каким должен быть финал сборника, тем больше «Еще один, последний год без лета» казался…
Идеальным. Безупречное завершение книги все это время было у меня под носом. Я написал его за десять месяцев до того, как осознал его истинное предназначение.
«Время идет по кругу, — сказал Растин Коул из „Настоящего детектива“. — Все, что мы делаем сейчас или в будущем, повторяется снова и снова».
С точки зрения меня нынешнего, «Фабрика конвульсий» и «Падение идолов» с их повестями-якорями — это ранние работы из невозвратимого прошлого. Их написал в ином месте и ином времени прежний носитель моего имени. Мы с ним до сих пор иногда здороваемся, но в основном не кажем носа за пределы собственных временны́х зон.
И тем не менее, мне было интересно посмотреть, что случится, если я вернусь к придуманному им подходу. Все получилось не так, как мы с ним ожидали, но, несмотря на это, мы сумели забыть о наших различиях и неплохо поработали вместе.
Ведь мы с ним всегда, раз за разом, доверялись процессу.
Это самый верный путь к волшебству, который я знаю.
«Под корень». Примерно в то же время, когда я прочитал дебютный роман Стива Резника Тема «Раскопки» (Excavation), мне на глаза попалось его интервью, в котором он приводил чье-то высказывание о том, что нужно провести вдали от места, где ты когда-то жил, очень много лет, прежде чем ты сможешь написать о нем по-настоящему. Мне тогда было двадцать с небольшим, и в своей наивности и заносчивости я не способен был увидеть истинность этих слов. В качестве опровержения я мог бы помахать перед вашим лицом первыми двумя романами, над которыми в то время работал. «Смотрите! Тут часть действия происходит в моем родном городе, а я ведь в нем до сих пор живу».