Усмехнувшись, я оскалился, словно пес.
– Это не важно, – продолжал давить я. – Совершенно не важно. Главное другое, комиссар. Для тебя главное – это время! – ошарашенный мужик совершенно ничего не понимал. – Время до первых артиллерийских залпов по крепости!
Я видел его растерянность, его непонимание и прекрасно понимал, что он мой с потрохами. Это была чистая психология с ее специальными вербальными и невербальными приемами, нейролингвистическими прикладными техниками и практиками, которые в это время еще только разрабатываются в головах всемирно известных ученых. Все было словно по методичке – ошарашь человека, выбей его с привычной системы координат и дальше можешь брать его голыми руками.
– Тебе и всем здесь осталось жить ровно до того, как ты, Ефимушка, вместе с оставшимися в живых защитниками крепости попадешь в плен! Время до твоего расстрела…
Глаза комиссара при слове «плен» сверкнули огнем, и он заскрипел зубами.
– Врешь, паскуда! Врешь! – его аж затрясло, и он несколько раз попытался встать с места, но влитые несколько стаканов водки надежно вязали ему ноги. – В крепости больше дивизии бойцов, почти батальон танков и две гаубичные батареи. Любой… любой, кто сунется к нам, получит такой удар, что не соберет зубов!
Честно говоря, в эти несколько мгновений, пока Фомин разъяренным медведем пытался вылезть со своего места, я чуть было не обделался. Уж больно жутким было выражение его лица: перекошенный рот, бешеные глаза, хватающие движения толстых пальцев.
– Ты головой-то подумай, – я отстранился чуть назад: когда перед тобой такое пышущее злостью лицо, лучше быть от него на расстоянии. – Крепость – это каменный мешок, из которого лишь несколько выходов. До границы здесь жалкие километры. Для орудий это раз плюнуть!
Я торопился рассказать ему все, что знал. Нутром чувствовал, что комиссар вот-вот потеряет терпение.
– Немец же здесь каждый камешек знает! Они с 39-го года тут каждый сантиметр зарисовали, каждое здание. А немецкая разведка? Сколько вы непонятных личностей за последнее время ловили? А? – Фомин уже не хватался за стол, а тихо сопел: видимо, что-то из моего рассказа его все-таки зацепило. – А самолеты с крестами не летали? Все ваши склады, все объекты инфраструктуры, – я уже шпарил как по написанному в проспектах Брестского музея, в котором был несколько месяцев назад. – Нанесены на немецкие карты и будут разрушены первыми же залпами орудий. Вы же как на ладони! Полчаса артподготовки, и дом комсостава, склады с продовольствием, оружие и бронетехника превратятся в руины! – я говорил и говорил, быстро, захлебываясь, а перед моими глазами стояли живые картинки кино, где полураздетые красноармейцы с безумными перекошенными лицами бежали в сторону врага. – О чем вообще говорить, если у вас в крепости даже колодца нет! А когда взорвут водопровод, что пить будете? Из речки? Так туда не подойти, все просматривается и простреливается… – выдохнувшись, я замолчал.
Что думал в эти мгновения комиссар, я не знал и не мог знать. Не знал я и того, насколько он поверил в мои предупреждения. Однако я видел, как с него спала вся злость, как опустились его плечи и потухли глаза. «Давай, давай, Ефим, шевели мозгами! Ты же командир, а не пенек с глазами! Думай, думай, крепко думай… Я же ничего не придумал. Сто процентов, все эти соображения и тебе приходили в голову. Наверняка ты уже обсуждал их с другими командирами, но всякий раз вы, скорее всего, отмахивались от своих опасений или получали по шапке за них от вышестоящего начальства».
Так молча мы сидели где-то минут пять-семь. Я буравил глазами стол, давая ему время все осознать. В эти секунды только он должен был принять решение. Ефим же все пытался закурить, но непослушные пальцы никак не могли зажечь спичку. С каждым новым движением очередная спичка ломалась.
– Так, вот что, – наконец комиссар что-то для себя решил. – Завтра я договорюсь с теткой, чтобы вы еще на денек задержались. Что бы вскоре не случилось, ехать к границе вам нельзя. Я попробую уговорить ее ехать обратно… И еще, – он внимательно посмотрел на меня. – Завтра я пришлю за тобой машину. Тетке скажу, что обещал тебе экскурсию. Ей ни слова! Понял?! Завтра решим, что с тобой делать. Если все правда, то я должен доложить наверх… А сейчас, Молчун, иди спать, – он невесело улыбнулся, называя меня Молчуном. – Мне надо подумать. Давай, вперед.
Ничего не говоря, я сполз со стула и, шаркая ножками, пошел к коридору. Уже на выходе из кухни я обернулся и заметил, как комиссар что-то быстро-быстро строчил в своем блокноте…
Добравшись до своего места, я тут же вырубился и проснулся лишь тогда, когда меня кто-то начал сильно трясти.
– Вставай, сонная тетеря. Быстрее. Время уж скоро к обеду, а ты все дрыхнешь, – оказалось, это бабушка нависала надо мной и недовольно трясла меня за плечо. – Там машина из крепости пришла. Боец такой ушастенький внизу стоит. Говорит, от Ефимки. Мол, он тебе экскурсию в крепость обещал. Быстрее поднимайся, негоже служивого ждать заставлять.
После таких слов я буквально подпрыгнул над постелью.
– Ну здравствуй, – внизу меня действительно ждал лопоухий красноармеец, улыбающийся во все свои зубы. – А товарищ комиссар говорит: племянника моего встретить надо. Давай-ка залазь в кабину. Чай, не ездил еще на таком! Машина – зверь! Полторы тонны берет, – не унимался паренек, продолжая болтать. – Держись, сейчас поедем… А что молчишь? Машина не понравилась? Эх же, я дурень! Товарищ комиссар же говорил, что тяжело, мол, тебе пока говорить….
Ну и на этом спасибо! Вздохнул я с облегчением, решив еще немного побыть молчуном. Как выяснилось, в таком случае удается от человека узнать гораздо больше.
И все же я вздохнул с облечением, когда мы добрались до ворот. Судя по характерным башенкам, это были Тереспольские ворота.
Сильные руки красноармейца спустили меня с кабины, и я оказался в нескольких шагах от дощатой поверхности моста, ведущей к красно-каменной твердыне… Брестская крепость.
Словно возникла из средневековья часть крепостной стены вместе с высокой двухэтажной башней. Массивная, приземистая, таращившаяся во все стороны амбразурами окон, она смотрелась грозной преградой на пути любого врага.
– Сильно?! А то! Крэпасц, она, матушка, така, кого хочь напугает, – рассмеялся боец, замечая мой ступор. – Пошли, товарищ комиссар ждет, наверное, уже.
Его голос доносился ко мне словно из тумана. Он был ватным, нечетким. «Что он там гундосит? Бог мой, это же Холмские ворота…» Я шел, еле передвигая ноги, и немигающими глазами всматривался в красную громадину. «Они же совершенно целые!» Было совершенно дико видеть все это целым, абсолютно неповрежденным. Я же прекрасно помнил другими эти ворота и стены, в моем времени покрытые, словно сыр, трещинами, выемками, зазубринами, выщерблинами.
– Отстаешь, боец! – не унимался смеющийся красноармеец, останавливаясь и поджидая меня. – Давай быстрее.
Сейчас крепость казалось картинкой, сверкающей новизной и прилизанностью. Кирпичная кладка и брусчатка под ногами блестели после дождя, контуры бойниц и окон были ярко подведены белой краской. И даже нависавшие над воротами две башенки казались изящными и игрушечными. И в эти секунды, стоя под ярким июньским солнцем, мне даже кощунственной показалась мысль о том, что через пару суток все здесь превратится в самый настоящий филиал ада на земле. И с неба будут лететь снаряды тяжелых осадных орудий, мощные авиабомбы, а выбегавших через ворота крепости станут расстреливать немецкие пулеметчики.
– Вот здеся постой, – мой ушастый проводник довел меня до какого-то двухэтажного здания и, оставив одного на крыльце, исчез внутри. – Я мигом!
«Мигом он… Иди-иди, а я пока осмотрюсь». Я с любопытством таращился по сторонам, с трудом узнавая здания и постройки крепости. Многое, что в моем времени просто не сохранилось, сейчас возвышалось во всей красе. «Казармы… Все блестит, покрашено, побелено, подметено… А это что за здание? Его я что-то не помню. Это же будущая церковь! А сейчас это клуб, и сегодня в нем вроде должны кино про Чкалова показывать… А эти красавцы куда еще собрались?»
Мимо меня с залихватской песней вышагивала колонна красноармейцев. Четко печатая шаг, улыбаясь.
– Колька! Колька, твою за ногу! – раздался вопль позади меня, когда колонна начала исчезать в воротах. – Куды это вас? – мой проводник сломя голову слетел с крыльца и подбежал к конопатому бойцу, маршировавшему последним. – Мы же сегодня Чкалова должны смотреть.
Я тоже подошел к ним ближе.
– В полевой лагерь выводят нас, – огорченно махнул рукой конопатый боец. – Эх-ма, все люди как люди, а мы в поле сидеть будем, комаров кормить. И нагрузили ведь как верблюдов. Лейтенант приказал по четыре боекомплекта на руки выдать.
Ремень его действительно оттягивали не две, как обычно, а четыре поясные сумки с боеприпасами.
– Неделю назад ведь уже выводил нас в полевой лагерь. Теперь вообще очередь второго батальона, – прокричал конопатый и бросился догонять своих, которые уже были на середине моста.
– Да, дела… – задумчиво проговорил мой сопровождавший, встречая глазами направлявшуюся к воротам еще одну колонну бойцов. – Суббота ведь, а тут такое… Да и в штабе какой-то бедлам. Все носятся как наскипидаренные! – пробормотал он, ни к кому не обращаясь, видимо, любил поговорить сам с собой. – Я у них спрашиваю, начальство, что ли, какое к нам в гости едет? А они только руками, как кочеты крыльями, машут… Ух, вот ты где! – его взгляд наконец выцепил меня. – Товарищ комиссар занят. Сказал, чтобы я тебя тут поводил по крепости и все показал. Мол, племяш мой пусть погуляет… Слышал? Погуляем?
Я сразу же ожесточенно закивал. Побродить по крепости в компании такого говорливого сопровождающего – это было именно то, что мне нужно. «Видимо, вчерашняя беседа с Фоминым прошла не напрасно, и он начал суетиться. Вон из крепости часть войск выводит… Интересно, что все-таки он задумал? Чтобы выводить войска, нужен приказ, а его никто не отдаст, пока снаряды не начнут падать им всем на головы! Значит, комиссар решил все взять на себя. Поверил мне… И правда, силен мужик. Не побоялся взять на себя такую ответственность – это много значит… А мне, значит, он сегодня должен устроить допрос по всей форме. Ну что ж, поглядим…»