еспубликанскую дорогу вдруг резко выскочил небольшой юркий броневичок, сразу же застывший на самом верху. Расплываясь от марева раскаленного воздуха, он казался нереальным миражом, если бы не раскрытый люк на его башенке и вылезший оттуда потный и красный как помидор лейтенант. Командир несколько секунд широко раскрытым ртом, словно рыба на воздухе, глотал воздух и никак не мог надышаться. Потом судорожно схватив висевший на груди бинокль, начал осматриваться по сторонам.
– Черти их задери, кажется, никого, – дорога по обеим сторонам была совершенно пуста, из-за чего он с видимым облегчением вздохнул. – Давай отмашку! Пусть перебираются быстрее на ту сторону! Давай, давай! – сам же крикнул куда-то внутрь броневика. – Михалыч, выдвинись-ка метров на пятьдесят на запад по дороге. А то там дальше поворот и толком ни хрена не видно. Могут выскочить, а мы тут со спущенными штанами!
Тем временем, получив сигнал от передового охранения, из леса потянулись первые телеги медсанбата комиссара Фомина. Бежавшие рядом со скрипучими повозками возницы, перевязанные бинтами бойцы, с матами и стонами впрягались рядом с лошадьми и тащили телеги на ту сторону, в спасительный лес. Сейчас халтурщиков не было. Пережившие первые дни войны с внезапными бомбежками авиации и стремительными атаками немецких танков, и здоровые, и больные прекрасно понимали, что сейчас спасти их могут лишь они сами.
– Быстрее, быстрее, вашу мать! – прихрамывавший комиссар, шипевший от стреляющей боли в бедре, не выдержал и, выбравшись из легкого автомобиля, подставил и свое плечо к намертво вставшей в колдобине телеге. – Мы тут как на ладони! Не дай бог, эти стервятники заметят.
К счастью, на этот раз все обошлось, и длинный, извивающийся змеей обоз все-таки благополучно и никем не замеченный перебрался через региональную трассу и вновь нырнул в густой белорусский лес, держа путь строго на восток.
Все последние дни они, напрягая все силы, пытались догнать откатывавшиеся на восток советские войска, во множестве бросавшие на своем пути технику с высохшими баками, орудия с пустыми боекомплектами и десятки невысоких земляных могильных холмиков, часто лишенных даже имени.
– Прошли вроде, – на третьей телеге прошептал с облегчением возница, крупный мордастый мужик с густой бородищей, здорово напоминавший разбойника с большой дороги своим фактурным лицом и пудовыми кулаками. – Слава тебе господи! Укрыл нас Милостивец от поганой немчуры.
В этот момент сзади него вновь, уже в который раз, громко и протяжно застонал раненый, обожженный до черноты сгоревшего хлеба танкист. Не отходившая от него ни на шаг девчушка в уже посеревшем от пыли белым и сшитым на подобие пилотки платке тут же начала осторожно прикладывать к его лбу влажную тряпку.
– Отходит, человече… – оглянувшись назад, пробормотал возница и быстро перекрестился.
– Ты что болтаешь, Борода! – возмутился сидевший за его спиной боец, молодой парень с перевязанной грудью. – Выкарабкается братишка. Человек, знаешь, какая тварь живучая?! Он все вытерпит. Это скотина вон мрет как мухи, а человек живуч.
Через мгновение, когда один из них матюгнулся чуть сильнее, на них зашикала медсестра.
– Слышь, доча, ты бы нашего Митюшу позвала, – бородач вновь повернулся, с лицом его в этот момент, что удивительно, произошла самая настоящая метаморфоза – оно словно собралось в кучку всеми своими морщинками и тут же умильно расплылось в улыбке. – Чай, он-то уважит страдальца…
Девушка бросила на мужика возмущенный взгляд и хотела было что-то сказать, но тут танкист снова выдал протяжный стон. Это был полный мучительной боли и отчаяния хрип-возглас человека, который уже просто не мог терпеть. От нестерпимой боли он ломался… Дернувшаяся к нему медсестра с текущими из глаз слезами развернулась на одном месте и понеслась куда-то вглубь обоза.
– Хорошо, умчалась все же егоза, а то не больно-то она его привечает. Ученые все стали… Доктора, врачи… Академии, ниверситеты всякие кончают. А наш Митюша, спаси его Господь, и без всяких академиев на ноги поставит, – удовлетворенно хмыкнул мужик в густую бороду. – Сейчас Митюшенька наш придет… Браток, ты потерпи, – повернувшись назад, негромко проговорил он. – Чуток совсем…
– Эй, слышь, Борода, – парнишка, сидевший сзади, пересел ближе. – Я тут у вас новенький. Что это за Митюха такой? Докторюга, что ли?
Возница чуть повернул голову и неприязненным взглядом прошелся по приблатненному парнишке, на правой руке которого синела вязь татуировки. Он действительно появился у них только вчера – разведчики наткнулись на него, полузасыпанного и оглушенного, в одной из наших траншей.
– Сам ты Митюха, олух! – буркнул мужик, отворачиваясь к дороге и уставившись в задок впереди катящейся телеги. – Это наш Митюшенька! Врачует он. Облегчение всем болезным приносит. Эти костоправы-то все норовят отрезать да оттяпать, а он, милостию Божьей, хвори прогоняет. Понял, тютя?! И не смотри, что он ростом не велик, – возница опять внушительно прошелся взглядом по пареньку. – Че гадкое сотворишь, в миг накажет.
Однако хмыкающий с сомнением парнишка явно не был готов поверить в то, что какой-то Митюша мог облегчить боль у обгоревшего танкиста, больше напоминавшего угольную головешку, чем человека. И когда парень уже собрался и свои пять копеек вставить по этому поводу, с хвоста обоза показалась худощавая фигура подростка, одетого по-городскому – в чуть короткие не по росту брюки, рубашку со странно засученными рукавами. Довольно тщедушный, с лохматой гривой волос, он шел от телеги к телеги и о чем-то переговаривался с ранеными. Время от времени он легко касался то одного, то второго из них, заставляя еще мгновение назад стонавших и скрипевших зубами от боли бойцов улыбаться и с облегчением откидываться на солому. И все он делал как-то легко, невесомо, словно порхающая бабочка.
Да, да, это был Я! И Митюшей, Митюшенькой, Дмитрием и даже Дмитрием Михайловичем называли именно меня. Признаюсь, кое-кто украдкой называл меня и другими именами, странными и не совсем добрыми: колдун, дьявол и, кажется, сатанинское отродье. Ха-ха-ха! Да, звали и так! А всего-то успокоил одного урода в человеческом обличье, которого случайно застал без штанов над маленькой девочкой. Да, я не сдержался! А кто бы сдержался на моем месте?! Тем более, я не здоровый дядя с тяжеленными кулаками и бычьей шей, а всего лишь худенький подросток. Ну и ткнул я его в пару точек из особого списка так называемой черной акупунктуры. Быстро, пока он запутавшись в спущенных штанах, пытался приподняться, я нажал ему на них и все… Ну как все? По хорошему, с этого-то все и началось! Нажатием в одном месте я ему парализовал все, что ниже спины, а нажатием в другом – разбередил ему пару-тройку нервных окончаний. Поганая штука, если кто знает, эти самые нервные узлы. Всего один тычок, даже слабенький, а выворачивать мехом наружу будет дня три, а то и четыре. Словом, когда его принял наш ярый особист и начал «потрошить», тот все и рассказал. И к вечеру на меня уже начали косо посматривать, а кое-кто и обходить стороной. А того урода, что почти сутки орал как резаный из-за непрекращающихся диких болей, на следующее утро расстреляли!
– И кто тут у нас буянит? – я уже давно перестал пытаться не выходить из образа местного, понимая, что все равно буду выделяться. – А, вот ты где.
Я шел рядом с телегой, держась за ее борт и внимательно смотрел на скулившего через зубы танкиста. «Б…ь, как же он обгорел! Как в том фильме. Как там его? Э-э… “Белый тигр”, во!». На его лице, голове, открытой части груди и руках места живого не было – одна запекшая корка плоти. Вдобавок бедолага еще открыл глаза и эти белки с сочившимися слезами с болью уставились на меня.
– …ли, браток, – из черного провала, который с большим трудом можно было назвать ртом, неожиданно для меня раздался полубормотание, полустон. – Не могу больше… – а слезы его, прозрачные-прозрачные, медленно текли по бугристой черной коже, видневшейся вдоль бинтов. – Пристрели.
«Все, амбец! От таких взглядов я скоро и сам точно дуба дам!.. Бляха-муха, его надо наркотой от пяток и до самых бровей обкалывать! Как у него еще сердце только тянет. Такого просто обезболить вряд ли получится…»
– Вижу, худо тебе, земляк, – слезы у того текли рекой. – Ничего, ничего… Поскрипи зубами, порычи, все легче станет. А я тут тебе кое-что нажму… Сейчас… Чуть голову на бок, вот…
«А вот здесь, кажется, его не сильно задело. Кожа вроде здоровая. Значит, попробуем». Слава богу, пальцы подростка обладали просто сверхъестественной чувствительностью. Я сразу же нащупал характерную впадинку чуть ниже уха танкиста, где располагалось одна из главных точек Золотого меридиана Ши-Чи. Если в этом месте нажать со всей силы, то человека можно было запросто отправить на тот свет. А вот несколько ритмичных касаний вполсилы давали совершенно иной эффект – они поднимали сильную эйфорическую волну, лихо прокатывающуюся по всему организму. «Главное, не ошибиться… Раз, еще раз, а потом еще раз… Четкий ритм. Чего там с ним? Дышит вроде. Ого-го, что это у нас такое? Улыбка, что ли…»
– Ха, братва, гляди-ка, лыбу давит! – приблатненный парнишка от удивления чуть не свалился с края телеги, где сидел словно молодой кочет на насесте. – Как это так? Вот малой дает! Нет, ты смотри! Скалится ведь танкист. Вы видите! Сестричка, ты видишь?
И я это видел. Обгоревший действительно робко улыбался, впервые за последние дни вздохнув совершенно спокойно, без дикой, отдающейся во всем теле боли. «Вроде пошла волна. Жаль только ненадолго все это, и скоро его снова скрутит. Вот, конечно, если он сам со своей башкой поработает. Как там у Норбекова или у Алиева, “сконцентрируйся на одной единственной мысли или слове”…» Я вспомнил о целой куче всяких психологических и околопсихологических приемов и упражнений, которые работали с резервами организма. Тонны этой литературы были мной перелопачены в период моего увлечения восточными учениями. Мне даже многое, очень многое, к моему несказанному удивлению, удавалось. Всякие психологические установки, якоря, мнемонические и гипнотические техники, все это в той или иной степени было мною съедено, переварено и в итоге усвоено. Вот сейчас я и хотел попробовать на этом страдальце кое-что из современного или древнего арсенала.