Глава 15. Враг не дремлет
г. Куйбышев, ул. Чапаевская, 80
Посольство Японии
Возле трехэтажного каменного здания, построенного в псевдорусском стиле еще в XIX веке, медленно прохаживался невысокий человек в немного странной для советской России верхней одежде. В сумраке уходящего ноябрьского дня увидев его щуплую фигуру, одетую в плотное пальто с каракулевым воротником и высокий цилиндрический головной убор, можно было смело принять его за чиновника одного из губернских департаментов времен Российской Империи, который после рабочего дня возвращается домой.
Однако никто из снующих по улице людей – ни серьезные красноармейцы, ни усталые рабочие – не удивлялся этому человеку, являвшемуся послом Японии в Советском Союзе. Последнюю неделю после переезда из Москвы в Куйбышев посол Наотако Сато регулярно совершал свой вечерний моцион, прохаживаясь возле посольства и наблюдая за людьми.
– Поберегись! – когда он подошел к углу здания, оттуда неожиданно вынырнула исходящая пеной лошадиная морда. – Куда прешь! – прямо на посла заорал мордастый малый, снова стегнувший лошадь и умчавший дальше по улице. – Тетеря…
Посол, не говоря ни слова, остановился и, вытащив носовой платок, стал невозмутимо очищать попавшую ему на пальто грязь. На лице его в этот момент не отражалось ни единой эмоции, словно его нисколько не тронуло такое лихачество.
Когда его платок стал серым от грязи, а пятно почти исчезло с поверхности одежды, он вдруг почувствовал, как проходивший мимо мужчина неловко его коснулся. Сато повернулся, но увидел лишь спину уходящего совершенно обычного мужчины, каких на улице встречались десятки.
Цокая языком, посол покачал головой и пошел к парадному входу в посольство.
Сложенный грязный платок Сато хотел было засунуть в карман, но его рука наткнулась на что-то, чего там совершенно не должно было быть. Это определенно был сложенный листок бумаги.
Не показывая никакого удивления, он таким же размеренным шагом, что и до этого, дошел к дверям и, открыв их, исчез внутри.
– Двери закрыть! Никого не впускать! – посол кивнул двум встретившим его служащим. – Господина Минамото в мой кабинет. Живо.
Через несколько минут, когда в кабинет вошел его помощник, посол показал ему на лежащий на столе сложенный в несколько раз листок бумаги.
– Это только что мне засунули в карман. Похоже действовал опытный карманник. Я почти ничего не почувствовал, – Наотако Сато начал осторожно разворачивать листок бумаги. – Пока раздуй огонь в жаровне. Если это провокация НКВД, то…
Договаривать он не стал. Запнулся. Его расширившиеся от удивления глаза смотрели на первые строчки письма, написанные на русском языке. «Гавайская операция должна начаться не позже 5 декабря 1941 г. 7 декабря на базе Перл-Харбор не будет ни одного авианосца. Задачей должно стать уничтожение не только кораблей противника, но и крупнейшего военного нефтехранилища на Тихом океане и единственного в этой части мира крупнотоннажного дока, способного принять корабли класса “линкор”».
От прочитанного сердце заколотилось с такой силой, что он схватился за область грудины.
№ ГКО-2341
12 сентября 1941 г.
Москва, Кремль
Об организации работы по совершенствованию кинематографического искусства в СССР
1. ОБЯЗАТЬ Мосфильм (директор Грошев) активизировать работы по производству кинематографической продукции, обеспечив…
2. НАЗНАЧИТЬ тов. А.А. Михайловского уполномоченным по развитию советского кинематографа.
Все, наконец-то случилось-то, чего я все время опасался. Я устал! Эта безумная трехнедельная беготня по бесчисленным шарашкам, военным институтам, каким-то конструкторским бюро, которые в последние дни у меня вообще слились во что-то непонятное, окончательно вымотала мой организм. Позавчера и вчера я уже с трудом поднимался с постели, воспринимая начинающий день как начало каторги или тюремного затворничества. А ведь эти дни действительно чем-то напоминали тюрьму. Я почти не видел открытого пространства, все время меня сопровождала толпа. Да за все это время я толком-то настоящей Москвы не видел. В автомобиле из крошечного окошка много ли увидишь?
Нет, я, конечно, понимал, что делаю очень нужное и важное дело! Естественно, понимал! Пожалуй, только это и помогало мне вставать с постели и вместе с «батей» ехать на окраину Москвы на очередной объект, где снова и снова, как в плохом спектакле, играть уже давно опостылевшую роль великовозрастного сынка важного ученого-эмигранта. Если еще в самом начале эта роль вызывала во мне не только улыбку, но и интерес, то по прошествии времени все это притворство мне стало казаться безумно выматывающим.
И вот я лежу и бездумно пялюсь в потолок и, словно Леонардо да Винчи, пытаюсь рассмотреть в трещинках и пятнах на нем что-то необычное. Однако все мои усилия хоть как-то «завестись» были тщетными. Вставать не хотелось. Напротив, меня охватило дикое желание свернуться клубком и, завернувшись в одеяло, забыть обо всем.
– Эх-ма, спим? – скрип двери в мою комнату больно резанул по ушам, походу, «батя» решил поинтересоваться, а какого лешего его кровиночка никак не встанет. – Боец, а чего это мы разлеглись? Сегодня такой день, просто ух! По радио передавали, что под Минском немцам хорошо врезали. Кажется, даже одного генерала в плен взяли. Представляешь, немецкого генерала?
Я по-прежнему молчал, не открывая глаз. «Б…ь, новость! Генерала взяли! И это после десятков тысяч пленных?! А сколько мы генералов просрали, уж и вспоминать не хочется! Писал ведь, говорил про все это… Нет, не верили! – я даже заводиться начал, вспоминая некоторые фразы Самого. – Да как так можно?! Наша армия потом и кровью встанет… Вот тебе и встала, мать его! Тысячи убитых и еще больше пленных. А что будет, если Он еще про Киевский котел не послушает…»
– Ладно, Димка, вставай. Знаю, досталось тебе сильно последние дни, – кровать скрипнула, когда «батя» присел на кровать. – Вон как похудел… Слушай, а давай-ка сегодня изменим наше расписание? Знаешь, куда пойдем?
Услышав изменение в голосе, я навострил уши. «Походу, новость о моей хандре еще вчера ушла наверх. Значит, “батя” что-то приготовил интересное. Хорошо бы хоть немного развеяться. А то чувствую себя как вывернутый наизнанку. Мехом вовнутрь…»
– А пойдем мы… – «батя» выдержал небольшую, уж точно не мхатовскую паузу и выдал. – Кинематограф смотреть…
Я открыл глаза и увидел улыбающееся лицо. «А чего это он так лыбится? Это всего лишь кино…» Правда через какое-то мгновение меня осенило. «Вот же я гоблин! Это для меня кино всего лишь кино. Телек вообще стал предметом мебели, уступая популярность интернету. Тут же большой экран вообще вне конкуренции. Это король и император в одном флаконе! Здесь в кино ходят массово и как на праздник… Черт, надо хоть попробовать улыбку изобразить». Я приподнялся и чуть оскалился, что должно было хоть немного напоминать улыбку.
– Вот и отлично, – Михайловский поднялся с кровати. – Давай собирайся, потом завтракать и едем… Посмотрим на все это действо.
Вставая, я не особо обратил внимание на последнюю брошенную фразу, смысл которой раскрылся мне несколько позже, в автомобиле.
– Сейчас едем на московскую киностудию. Будем смотреть, как снимаются фильмы, – Михайловский обернулся ко мне и подмигнул. – Может, увидишь кого из знаменитостей.
Я же в ответ вновь скорчил гримасу, изображая несусветную радость от намечавшейся встречи со знаменитостями. «Знаменитости… Я почти каждый день вижу одного из самых могущественных людей планеты – человека, о роли которого в истории нашей страны – да и планеты! – будет ломать копья не одна сотня ученых. Вот это я понимаю – знаменитость. А эти… Ну ладно, хоть развеюсь немного».
Вновь из окошка автомобиля мне так толком ничего и не удалось разглядеть. Мимо проносились какие-то темные мрачные здания, накрытые мешковатой дерюгой памятники и строения, длинные заборы. Где и по каким улицам мы передвигаемся, понять было практически невозможно.
Наконец наш кортеж из трех автомобилей начал останавливаться перед высокими воротами, которые почти сразу же распахнулись и пропустили нас внутрь огромного двора. Здесь уже было несколько тупоносых грузовиков с открытыми или полуоткрытыми кабинами, какой-то апокалиптического вида трактор с просто гигантским двигателем и еще множество больших коробов. Похоже, киностудия собиралась эвакуироваться, отметил я.
– Поглядим-поглядим на советский Голливуд, – еле слышно забормотал я, выбираясь из автомобиля и догоняя вышагивающего к огромному корпусу Михайловского. – Пока, правда, несильно впечатляет…
Откуда мне тогда было знать, что это высокое дощатое здание, напоминающее громадный сарай, было лишь летним павильоном и одним из десятков зданий московской киностудии. Не знал я и о сотнях сотрудников «Мосфильма», добровольцами ушедших на фронт, что практически полностью парализовало киноиндустрию Союза.
– Тихо-тихо, товарищи, – на нас сразу же шикнули, едва только мы вошли вовнутрь. – Идет съемка. Пожалуйста, не шумите, – встретившая нас девушка в темно-сером пиджаке с испугом глядела на сопровождавших нас сотрудников госбезопасности. – Иван Александрович очень ругается, – она легонько показала на высокого мужчину с каким-то болезненным изможденным лицом.
«Интересно, что это там снимают?» Я стал осторожно пробираться через какой-то реквизит, стоявший перед нами настоящими стенами. «У них тут, конечно, свалка… Черт, они же собираются эвакуироваться. Точно! Понятно теперь, откуда здесь эти завалы». Я сделал еще несколько шагов, чтобы видеть лучше.
– Ого-го, – едва не вырвалось у меня, когда я вышел из-за ящиков на открытое пространство. – Что это у них такое? Пытают, что ли, кого? Девушка вроде… Уж не Зоя ли Космодемьянск