Жалею ли я, что я сделал «Платформу» именно такой — местом полной творческой свободы и местом, где себя могли реализовать множество творческих людей? Нет. Жалею ли я, что бухгалтерия «Платформы», которая является предметом всех этих судебных заседаний и расследований, была так ужасно организована? Конечно, жалею. Но, к сожалению, ни повлиять на это, ни изменить это тогда я не мог: я ничего в работе бухгалтерии не понимал и не понимаю, я занимался бесконечным выпуском и организацией мероприятий, я не занимался финансами.
Абсолютно понятно, что «Платформа» — это не только бухгалтерия, это прежде всего то, что сделано на площадке «Винзавода»: это 340 мероприятий, это тысячи зрителей, которые воспитывались нами, это десятки молодых профессионалов, которые состоялись и повысили свою квалификацию в рамках нашего проекта. И меня возмущают попытки отменить значение «Платформы», меня возмущают лживые утверждения, что мы что-то не сделали или сделали не за те деньги. Обвинение врёт, они защищают свои мундиры и тех, кто это дело затеял.
Люди, которые работали с нами на «Платформе», приходили в суд и свидетельствовали за нас, это делали даже свидетели обвинения. В «театральном деле» нет ни одного свидетельства, ни одного доказательства моего нечестного поведения, моего незаконного поведения, моего желания материально обогатиться за счёт денег, выделенных на проект.
Есть полная уверенность, что артистическая жизнь «Платформы», за которую я отвечал, была актом общего усилия со стороны честных, талантливых, ярких людей в своём поколении, тех прекрасных ребят, ради которых я всё это и придумал. И 340 мероприятий «Платформы» — это то, чем, уверен, они тоже гордятся.
Юмор, и довольно горький, нашей ситуации заключается в том, что это обвинение построено на показаниях бухгалтеров и тех знакомых бухгалтеров, которые обналичивали деньги «Платформы». На них давили следователи, и они, опасаясь за себя, оговаривали нас, врали. На их вранье следователь Лавров и его команда сфабриковали «театральное дело». Лучшие друзья следователей — это обнальщики. Увы, таков парадокс.
Совершенно ясно, что бухгалтерия проекта велась из рук вон плохо, этого никто не отрицает. Это стало понятно, в том числе, и из аудита, который я начал в 2014 году. Никто и не удивился бы, если бы разбирательства велись именно в этой плоскости, если бы следователи разбирались в том, как бухгалтеры обналичивали наши деньги через собственные фирмы. Но «театральное дело» — это не про бухгалтерию, это про то, как люди, которые делают успешный театральный проект, из-за изменений в общественном климате бездоказательно объявляются преступной группой, это про то, как государство (ведь министерство культуры пострадавшее наше — это государство) отказывается от того, что сделано и создано им же самим на деньги налогоплательщиков, на деньги бюджета, — всё это в угоду конъюнктуре момента.
Отличие современного искусства от госзаказа, от пропаганды именно в том, что оно очень остро, критично, парадоксально реагирует на современность, на текущую жизнь, реагирует современными медиа, честным, принципиальным разговором, реагирует через свободную рефлексию, через искусство. На нашу работу реагируют преследованием, судами и арестами. В этом смысле проект «Платформа» и продолжающееся три года преследование тех, кто его сделал, очень точно маркирует то, что с нами всеми происходит, и в этом смысле проект, конечно, продолжает свою работу: фиксирует время, точно определяет положение вещей.
Чувство несправедливости не покидало меня всё время, пока длится «театральное дело». Мне казалось, что мы все вместе, и я в частности, сделали что-то очень настоящее и важное для нашей страны, создав проект «Платформа», и он стал одним из мостов между Россией и миром, он стал инструментом вовлечения нашего отечественного искусства в актуальные процессы, которые происходят в мировом искусстве. Именно для этого он и создавался, а не для обналичивания. А те, кто сочинил дело и обвиняют нас в какой-то гадости, они как раз сделали всё для того, чтобы Россия предстала сегодня местом, где можно три года издеваться над людьми без всяких доказательств и обвиняя их в том, чего они, в общем, не делали.
Уверен, «Платформа» повлияла на театр, на исполнительское искусство, медиа-арт, танец, современную академическую музыку в России. Эта моя убежденность основана на том, что опыты «Платформы» — и практические, и теоретические — продолжаются и сегодня, почти десять лет спустя, на других сценических площадках, на других проектах, в работах многих современных художников.
Время всё расставит на свои места. Проект «Платформа», его документация в суде Российской Федерации — это теперь часть новейшей истории российского искусства. Видимо, злой умысел тех, кто это затеял и сочинил, был в том, чтобы дискредитировать нас, обвинив в том, что никто из тех, кто придумал делать «Платформу», конечно же, не совершал, и этим как бы уничтожить память о проекте, свести его к отвратительной работе бухгалтерии. Но этого не выйдет. Претензии полностью бездоказательны и поэтому смехотворны, сколь бы огромные цифры обвинение ни написало в этих всех документах.
Совесть, честность, профессиональная и человеческая порядочность, творческое бесстрашие, свобода — именно это утверждалось как главные ценности в работе «Платформы», в той её части, за которую отвечал я. Я, разумеется, не об этой чёртовой бухгалтерии. Об этом в суде говорили участники проекта и те, кто был среди его зрителей.
Творческие люди остро чувствуют несправедливость, они чувствуют — кто честен, а кто врёт, кто вор, кто мошенник, а кто — нет. И я благодарен творческому сообществу, все эти годы поддерживающим нас, приходящим в залы суда, писавшим материалы в нашу поддержку. И хоть эту ложь, клевету и беспредел нельзя победить коллективными письмами, нам было приятно, что вы делали хотя бы это.
Время «Платформы» — это прекрасное время творчества и радости от того, что поколения молодых художников могут работать, получая за это и достойное вознаграждение, и удовлетворение от того, что даже их самые безумные идеи могут быть реализованы.
У людей слабых есть прекрасные и выученные назубок оправдания собственной беспомощности — «такое нам дали указание», «нам так велели», «всё решено не нами», «ну вы же понимаете»… Такова российская банальность зла. Проект «Платформа» воспитывал всех — и зрителей, и участников — сопротивляться этой выученной беспомощности, быть ответственным за свои действия, действовать, созидать. И в этом смысле я полностью отвечаю за художественную программу «Платформы», за все эксперименты, по которым мне и моим товарищам выставлен этот судебный счет.
Юность всегда выбирает свободу, а не стойло и не стадо. В этом смысле «Платформа» давала надежду и художникам, и зрителям на то, что идеи свободы рано или поздно станут основой всего нашего бытия. Я уверен, что это и есть один из уроков «Платформы», ценность для тех, кто хочет изменения жизни, и причина яростных и агрессивных нападок тех, кого устраивает существующий порядок вещей.
Всегда говори правду — так меня учили родители. Проектом «Платформа» мы говорили стране и миру о молодой честной стране, в которой живут честные люди, готовые к тому, чтобы быть авторами своей жизни, быть свободными авторами.
Абсолютно ясно, что те цели, которые государство ставило перед «Платформой» на тот момент, — то есть развитие и популяризация современного искусства, — мной, нами, теми, кто делал проект «Платформа», выполнены с максимальной отдачей, выполнены полностью.
Мне жаль, что «Платформа» стала роковым моментом в судьбе для моих товарищей по судебным разбирательствам. Мне совершенно не жаль, что годы жизни я посвятил развитию искусства в России, пусть это и было связано с трудностями, с преследованиями, с клеветой. Я никогда не делал ничего во вред живых существ, я никогда не совершал нечестных поступков. Я работал в Москве, в России много лет, я поставил много спектаклей, я снял несколько фильмов, я старался быть полезным людям моей страны. Я горжусь каждым днём, который я посвятил своей работе в России, в том числе и теми днями, в которые я делал проект «Платформа».
Вы знаете, интересно, что одна экспертша не нашла в наших мероприятиях финального события «Платформы», сказала, что не было какого-то вывода. И вторая тоже — вообще не увидела мероприятия, которое так и называлось «Конец прекрасной эпохи», она его не учла. Поэтому я в качестве восполнения прочитаю вам «Конец прекрасной эпохи» [Бродского]. Оно небольшое.
Потому что искусство поэзии требует слов,
я — один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, —
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, —
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто; туалеты невест — белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей —
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объём валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих