столь велик, что Тони дает мне фору в шесть-восемь очков на игру, и все равно я почти всегда проигрываю. Когда разрыв слишком увеличивается, Тони поворачивается ко мне, хмурится, сводя кустистые брови, и велит мне поднажать.
— Поднажми, — говорит он сейчас (счет 14:7 в его пользу). — Я сегодня прям машина. Ну-ка, постарайся!
Самые иронические свои реплики Тони всегда подает на полном серьезе. Или так — или он не считает их ироническими? Может, и правда думает, что он сегодня — «машина». Мне кажется, порой он забывает про условия, благодаря которым ему удается выигрывать. Тони любит соревноваться и биться об заклад. Он бы и на эти матчи ставил деньги, если б я согласился. А как тут согласишься, если я не знаю, кто выиграл очко, пока Тони не сообщит мне? Но мы заключаем другие, не имеющие отношения к ракетболу пари, хотя в них я тоже мало что понимаю. Сестра Тони живет в Тампе, он следит за игрой «Буканьеров Тампа-бей» и каждый сезон изобретает очередную безумную схему, как ставить на них. В прошлом году он предложил мне выбрать любую команду, а он возьмет буканьеров. Двадцать долларов — на то, у какой команды будет лучший результат по итогам сезона.
— Ладно, — сказал я. — Беру «Рейдеров Оукленда».
— Их ты не можешь взять, — остановил меня Тони. — Это должна быть равная по силам команда.
— Равная «Тампа-бей»? — переспросил я, уже теряя нить.
— Любая сопоставимая команда.
Выяснилось, что я могу выбрать любую не слишком талантливую команду. «Морских соколов» Сиэтла, нью-йоркских «Джетс» или «Рэмс» из Лос-Анджелеса.
— Все равно пока не понимаю. На что мы ставим?
— На лучшую команду, разумеется, — объявил Тони так, словно подозревал, будто я умышленно туплю.
— А если они не встретятся в матче?
— Общий результат, — пояснил он. — Игра друг против друга не считается.
— Как же не считается, если они будут играть? — запротестовал я, пытаясь использовать бритву Оккама. — Разве такой матч не разрешит сразу наш спор?
Но он не хотел об этом и слышать. Чем дольше он размышлял, тем больше добавлял условий. Если буканьеры попадут в плей-офф, а моя команда вылетит раньше, тогда я плачу ему вдвое (и он мне в аналогичном случае тоже, нехотя согласился Тони).
— Обещаешь сказать мне, если я выиграю? — поинтересовался я, когда Тони закончил инструктаж.
— Все просто. Слушай внимательно, — сказал он и повторил условия пари во второй раз, добавив еще пару оговорок. Я выбрал «Чарджерс», которые проиграли в первом раунде плей-офф, а «Буканьеры» так и не поднялись с нижней строчки. Тони даже заплатил мне, хотя здорово был недоволен тем, что я не согласен поднять ставку и выиграть вдвое или проиграть все в следующий сезон. Он бы снова позволил мне выбрать любую команду («Чарджерс» перешли в разряд тех, кого брать нельзя), а он — своих буканьеров. Я взял его деньги и сунул их в карман.
— Поднажми! — крикнул мне Тони. — Какой смысл играть, если ты не стараешься.
Он гонял меня по всему корту, я был замучен и зол и мечтал сдаться. К тому же опять требовалось помочиться.
— У нас решающий мяч, — напомнил мне Тони и взмахнул ракеткой.
Я сильно отбил, мяч отскочил от передней стены, идеальная, запретная для меня подача — далеко за пределами радиуса, который назначил себе Тони.
— Победа! — сказал Тони. — Моя.
Я вскинул руки, признавая поражение.
— Слава богу! — Я уж привык, что самые мои удачные удары означают для меня проигрыш.
— Давай еще одну, — предложил Тони.
— Нет, — ответил я.
— Еще одну, — повторил он.
Мы сыграли еще одну. На этот раз я играл лучше, то есть проиграл с большим отрывом. Мой противник назвал мое окончательное поражение унизительным. Сам я не очень понимал, какие чувства это у меня вызвало.
Тони — вот кто всегда знает, какие у него чувства. Под душем он всегда распевает «Риголетто». Ему плевать, что кто-то может услышать. Сопутствующая победе потребность исполнять арии так сильна, что он не станет ее подавлять, кто бы на него ни таращился. Сегодня мы одни, только я и таращусь, как всегда не до конца веря в реальность этого персонажа.
— В последнее время я много думаю о женщинах, — сообщил Тони, когда мы вытирались. Ему нравятся такие переходы, с пропущенным промежуточным звеном. — О совокуплении с ними, точнее говоря.
Я знал, что отвечать Тони, когда он в такой манере вводит новую тему, нет никакой нужды, и потому продолжал возиться с замком своего шкафчика — его заедает, и обычно приходится два-три раза вводить правильный код.
— Знаешь ли, сейчас я совокупляюсь намного лучше, чем в восемнадцать лет.
Я сообщил Тони, что рад это слышать.
— Чистая правда, — продолжал он совершенно серьезно. — Я стал намного выносливее, желание сильнее, техника отточена. Я многое могу предложить женщинам.
Да уж, у Тони имеется репутация по этой части. Помимо жен молодых членов кафедры, среди его трофеев немало студенток, хотя он постоянно заверяет, что не затаскивает их в постель и даже на свидания не приглашает, пока не проставит последние оценки. Несмотря на такую щепетильность, эти шалости помешали Тони получить звание профессора, что, кажется, совсем не огорчает его.
— Акт совокупления определяет нас, — провозгласил он, надевая трусы-«жокеи» и тщательно расправляя их содержимое, — более, чем какая-либо другая деятельность. Это известный факт. Все данные указывают на то, что у меня впереди еще немало славных лет.
С пятого раза наконец-то открылся замок.
— Совокупление — акт в первую очередь духовный, а не плотский, — распинался Тони. — Большинство женщин знает это, но лишь немногие из мужчин. Вот почему всегда такой спрос на мужчин вроде меня. Ты смеешься! — спохватился он.
Это правда. Я смеюсь — не столько над чистосердечным хвастовством Тони, сколько над тем, что сам он не считает свои слова хвастовством. Раз уж он затронул эту тему, то не видит никаких причин не раскрыть ее во всей полноте, как если бы интерес его был в чистом виде научным, аналитическим.
— Ты единственный среди знакомых мне мужчин отваживаешься утверждать, будто знаешь, чего хотят женщины, — сказал я.
— Нет ничего таинственного в женских желаниях, — возразил Тони. — Они хотят всего. В точности как мы. Интереснее другое: чем они удовлетворятся. А еще интереснее то, что зачастую они удовлетворяются мной.
Он сделал паузу, вынуждая меня всмотреться в эту загадку.
— Вот не знаю, удовлетворятся ли они тобой, — добавил он.
— Ну-у…
— Разумеется, оргазм уже не столь интенсивен, — признал Тони, словно ожидал услышать от меня такое возражение. — В первый раз это случилось со мной в тринадцать лет, в Бруклине. В нашем доме жила одна женщина. Она пригласила меня к себе днем, после обеда, и у меня приключился невероятный оргазм прямо посреди ее гостиной, она еще и лифчик не успела снять.
— Не уверен, что это засчитывается как совокупление.
— Такой позиции придерживался и мой брат, — кивнул Тони. — Когда я ему рассказал, он вправил мне мозги. Я даже вернулся к этой женщине, чтобы извиниться.
— Как она это приняла?
— Что «это»? — спросил Тони. — Аккуратнее с местоимениями, или нам придется сменить тему. Совокупление требует точности.
— Не говоря уж о терпении, — сказал я.
— Не говоря уж об опыте, выносливости и чувствах, — подхватил Тони. — И о множестве других вещей, которых ты по молодости не разумеешь. Но что касается твоего вопроса: она приняла «это» целиком и очень мило.
Одевшись, мы посушили остатки своих волос под настенными фенами. У Тони волосы черные с отливающей сталью сединой, у меня песочного цвета и легкие, как у младенца. Глядя на нас, никто бы не догадался, о чем мы только что рассуждали.
— По правде говоря, — сказал Тони, убирая расческу в задний карман, — я бы не возражал против небольшого совокупленьица сегодня вечером, после ужина. Только вот слишком много накопилось дел, которые я все откладывал. И наш друг Джейкоб попросил меня возглавить комиссию по собеседованию с кандидатами на вашу кафедру.
Отражение Тони наблюдало в зеркале за моим отражением, многозначительно вздернув бровь. Я изо всех сил постарался разочаровать его, как Грэйси разочаровала меня, не отреагировав на мой фальшивый нос.
— Он спросил, смогу ли я быть объективным, учитывая, что я дружу с тобой.
— И что ты ответил?
— Я сказал, конечно, смогу, я не считаю тебя своим другом. Сказал, что мы никогда не были друзьями.
Я не удержался от усмешки. Представил себе, как Тони заявляет такое Джейкобу Роузу, который прекрасно знает, что это неправда.
— Лучше бы ты отказался, — сказал я. — Неблагодарная работенка.
— Я бы отказался, но прошел слух, что наверху хотят… сношать вас, если ты меня понимаешь.
— С какой стати кому-то нас сношать? — спросил я, чувствуя себя полным дураком от того, что вторю метафоре Тони. — Мы уж так энергично сношаем сами себя, дальше некуда.
Прихватив сумки со снаряжением, мы вышли на улицу, где еще не вполне угас дневной свет. Дни уже стали длиннее. Почти все студенты разошлись по столовым и общежитиям, но на той стороне пруда, в зоне для важных шишек, припарковался фургон с логотипом местной телестудии. Торжественное начало строительства корпуса технических наук, спохватился я.
— Вся эта куча жалоб, исков, — снова заговорил Тони. — У английской кафедры пятнадцать неразобранных жалоб — на тебя, на декана, на ректора. Больше, чем у всех остальных кафедр нашего факультета вместе взятых. Вот и говорят: поскольку вы не способны ужиться друг с другом, нужно вас всех отсношать.
— На мой взгляд, эти жалобы — единственный признак жизни, какой иные люди подают из года в год. Неужто мы бы предпочли, чтобы эти люди впали в спячку?
Тони пожал плечами:
— Надо учитывать рынок. Всех наших старых пердунов можно заменить молодежью и платить вдвое меньше. Рынок перенасыщен молодыми преподавателями.
— У нас постоянные контракты, — напомнил я. — Иначе откуда бы мы черпали отвагу, чтобы сначала засыпать, а затем просыпаться обозленными?