й персик — один. Мгновение я присматривался к персику, затем переключился на записку Рейчел: моя подруга Боди Пай с отделения женской проблематики пыталась со мной связаться. Ткнув пальцем в переговорное устройство, я попросил Рейчел зайти.
— Извините меня за звонок прошлой ночью, — заговорил я, дождавшись, чтобы она закрыла за собой дверь. — Если вы и Кэл решили помириться, это же прекрасно.
Поскольку она молчала, я продолжил:
— Нельзя было звонить так поздно, и конечно, я не вправе был говорить, что он мне не по вкусу. Это недопустимо.
Рейчел уткнула взгляд в руки и рассматривала их, пока я произносил свою речь. Интересно, нравятся ли они ей так же, как мне? Это не девичьи руки, они испорчены мытьем посуды, порезами от бумаг, ожогами во время готовки — и все же изящны, прекрасны, я бы хотел подержать ее руки в своих.
— Мы вовсе не? — произнесла она, и на этот раз ей удалось сбить с толку меня. — Не собираемся мириться?
Как глупо — эта мощная волна облегчения, захлестнувшая меня. Я пытался себя уверить, что чувствую к Рейчел лишь благопристойную привязанность, но, по правде говоря, как-то это не совсем благопристойно. Слишком Рейчел красива для благопристойной привязанности. Хотя вроде бы совсем неблагопристойной ее тоже не назовешь. Существует ли нечто более-менее посередине между благопристойностью и неблагопристойностью? Есть ли имя для промежуточного царства? Королевство трусости? Княжество альтруизма? Сады Академа?
В царстве реальности Рейчел продолжила:
— Иногда, выпив, он вспоминает, что у него есть сын? А еще он любит заезжать к нам по вечерам, проверить, не появился ли у меня кто-то?
— Я не хотел вторгаться, — сказал я. Ложь.
— И в итоге он засыпает? — завершила она и поспешила уточнить: — На диване?
Глаза ее налились слезами.
— Возьмите отгул хотя бы с обеда, — предложил я. — В самом деле. Такой уж сегодня день — дальше будет еще хуже.
Рейчел пожала плечами и вытерла уголок глаза рукавом.
— Он, может быть, еще там?
— Тогда оставайтесь здесь — Я попытался усмехнуться. — Ладно, я отправляюсь в Ватикан.
Так именуется административное здание с тех пор, как главным администратором четыре года назад сделался Дикки Поуп. Глянув на часы, я обнаружил, что самое время пройтись через кампус к начальству.
— Вы же не позволите им вас уволить?
— Ни за что, — ответил я. — Раньше сам уйду. Постарайтесь раздобыть мне новую промокашку, — добавил я, пряча персик в карман пиджака. Я неоднократно бывал в административном здании и каждый раз жалел, что при себе нет чего-то, что можно подбрасывать. Старую промокшую промокашку я вручил Рейчел с изрядным смущением. Выглядит так, словно тут совершился сексуальный акт, хотя это всего лишь завуалированное приглашение.
— Надо бы вам перепрятать ключ от кафедры.
— Все злятся на меня, если не могут его найти?
— Само собой. Вот только я — единственный, кому полагается знать, где он, и я же единственный, кто этого не знает.
— Я вам говорила? Вы опять забыли?
— Рейчел! — вздохнул я. — Вы правы. Проблема во мне. Если позвонит Лили… — Но тут я споткнулся, не зная, что ей передать. Что сказать моей жене, зависит от ряда переменных — например, от того, видела ли она меня в передаче «Доброе утро, Америка». И от того, я причина того мрачного тона, что я услышал нынче утром по автоответчику, или не я.
— Вы любите ее больше жизни? — спросила Рейчел.
— Хорошо, — сдался я. — Если она услышит такое от вас, может быть, даже поверит.
Дверь в кабинет Билли Квигли была приоткрыта. Я попытался проскочить, но он меня отловил, заставил войти и закрыл за мной дверь.
— Я немного спешу, — пробурчал я, нехотя садясь.
Кабинет Билли отделан в ирландском духе. На стенах портреты Йейтса, Джойса, О’Кейси. А в нижнем ящике стола — бутылка доброго ирландского виски. Он хотел налить мне, я отказался. Порой я готов пропустить рюмочку с Билли, но не с утра. И не после такой ночи.
— Меня вызвали на казнь.
— Опоздаешь — ничего страшного, — сказал он. — Что они тебе сделают? Убьют дважды?
— Ага, — подтвердил я. — В том-то и прелесть университетской жизни. Умираешь снова и снова.
Билли глотнул ирландского виски.
— Я хочу поговорить с тобой насчет Мег.
Я всмотрелся в его лицо. С виду он был совершенно трезв, непривычное для Билли состояние. Сунув руку в карманы пиджака, я наткнулся на нежный персик и поспешно ее вынул. Судя по скрючившей меня судороге вины, мой отец был прав: лучше уж съесть персик, раз ты в любом случае будешь чувствовать себя виноватым. Судя по сигналам, которые посылала мне моя закоротившая совесть, флиртом с возлюбленной дочерью Билли я предал самого Билли, и собственную жену, и секретаршу.
— Окажи мне услугу, — потребовал он, пригвоздив меня взглядом налитых кровью глаз — не вывернешься. — Скажи ей, что не сможешь продлить ее контракт осенью.
— Ничего себе услуга, Билли! — воскликнул я.
— Хэнк! — Голос его осел, выдавая смущение. — Я стараюсь делать для детей все, что в моих силах. Остальные… никому другому я бы этого не сказал, только тебе… Остальные берут деньги и сматываются. Вовсе не плохие дети, нет. Не в этом дело. Но Мег — у нее есть шансы. Я поговорил с парнем из Марквета, он сможет устроить ее ассистенткой с осени.
— И какую часть платы за аспирантуру это покроет?
— Существенную.
— А остальную существенную часть внесешь ты?
— Я должен вытащить ее отсюда.
— В Милуоки тоже есть бары, — сказал я, поскольку Билли переживал из-за того, что Мег слишком часто шатается по здешним злачным местам.
Но он меня словно и не слышал:
— Мне бы только вытащить ее из этого города!
Его голос замер, и наступила тишина. Билли держал паузу лучше, чем я.
— Послушай, — не вытерпел я, — давай мыслить поэтапно? У меня же нет пока бюджета.
— Скоро получишь! — ухмыльнулся он криво, показав порченые зубы, которые давно мог бы вылечить, если бы готов был тратить деньги на что-то еще, кроме платы за учебу и общежитие. — Убьешь утку — ты же настоящий террорист, — и они сдадутся.
Я невольно улыбнулся в ответ.
— Так не сработает. Этих людей не прогнешь. На самом деле нет. На миг их можно ошеломить, но и только.
— Ладно, сформулируем по-другому. — Билли прищурился злобно. — Если ты этого не сделаешь, я тебе никогда не прощу. Финни и чертов иезуит хотят сковырнуть тебя, и на этот раз я проголосую вместе с ними, плевать на все!
Впервые Билли попытался мне соврать. Голос его сочился неуверенностью, как голос Грэйси — лицемерием. Билли, хотел бы я ему сказать, если тебе на все плевать, бросил бы ты бутылку, удрал из города и двинул в южные края, прихватив Финни, где катался бы как сыр в масле.
С Финни-человеком, не Финни-гусем.
Глава 15
Из-за Билли Квигли я на десять минут опоздал на встречу с главным администратором кампуса, и, опять-таки спасибо Квигли, это означало, что мне предстояло торчать в приемной всего пятнадцать минут вместо двадцати пяти, которые пришлось бы ждать, приди я вовремя. Дикки Поуп — он просил всех нас звать его Дикки, и большинству это удавалось — не держит у себя в приемной никакого чтива. Стены драпированы бирюзовой тканью. С другой стороны, католиков же не обеспечивают чтивом в очереди на исповедь, а те, кто является в Ватикан Дикки Поупа, — тоже либо кающиеся, либо молящие. Очевидно, время ожидания следует использовать для обдумывания своих грехов и желаний.
Но без развлечения я не остался. У меня в кармане лежал прекрасный персик, так что я уселся на диван и принялся подбрасывать персик, проверяя, насколько близко к потолку смогу его добросить, не задев при этом плитку. Все шло как по маслу, пока не пришлось рвануться с места, ловя мой падающий мяч, — тут я задел люстру. Дверь из кабинета Дикки открылась как раз в тот момент, когда я вцепился в абажур, а персик плюхнулся на ковер. Из кабинета вышли трое, и все уставились сначала на люстру, потом на меня и, наконец, на персик. Что не сходится в картинке?
Рядом с Дикки Поупом стоял глава университетской службы безопасности Лу Стейнмец, невзлюбивший меня еще с тех пор, как я пришел сюда на работу в семидесятые. В ту пору я носил длинные волосы и бороду, и хотя наш университет в протестах против войны практически не участвовал, Лу каждый вечер смотрел новости, видел, что происходит в других местах, и составил военный план на тот случай, когда неприятности доберутся до кампуса Рэйлтона. Годы спустя, смирившись с разочарованием, он показал мне свои схемы, предусматривающие разные ситуации. На этих схемах несколько входов в кампус перекрывались. На футбольном поле и на теннисном корте в южной части кампуса наготове стояла национальная гвардия. Потом, по команде Лу, нацгвардейцы прошли бы намеченными маршрутами, гоня бунтующие массы перед собой на запад, к беговым дорожкам и трибунам, — трибуны должны были послужить импровизированным загоном. Показал мне Лу эту красоту в начале восьмидесятых, но глаза его все еще блестели от возбуждения.
— Но беспорядков же не было, — сказал я исключительно из вредности.
— Тем лучше, — многозначительно произнес Лу, приподняв брови, и что-то мне подсказало: эти схемы он показал мне не потому, что рассчитывал вызвать сочувственный интерес, а потому, что в воображении ему представлялось, как я веду ораву неистовых студентов, только что спаливших главное здание. Он хотел, чтобы я понимал: я чудом избежал кары.
Третьего члена этой несвятой троицы я опознал не сразу. Теренс Уоттерс, главный юрист университета. Я видел его только по телевизору, когда требовалось затушевать неудобные для университета факты или ситуацию. Он высок, ухожен, и его лицо ничего не выражает. За такой маской любые убеждения мрут.
— Итак, — опомнившись, сказал Дикки, — деликатность, джентльмены. — И добавил: — Лу, полагаюсь на вас, — будто намекая на общеизвестный факт: деликатность не входит в число добродетелей Лу Стейнмеца. Ему бы хорошую схему — и за дело, пусть патронов подвезут.