Вошел Дикки, и мы пожали друг другу руки — слишком крепко для такого случая, хотя, по правде говоря, я еще толком не знал, зачем я здесь и какой у нас «случай». Это обычная ежегодная встреча главы кафедры с главой университетской администрации или та встреча, насчет которой меня предупреждали, — где мне сообщат о грядущих чистках? Или ни то ни другое — все сметено в сторону желанием обсудить со мной вчерашнее появление на телеэкране и в какое затруднительное положение я поставил тех, кто платит мне жалованье?
Дикки Поуп редко носит пиджак и галстук, не надел он их и в этот раз. Рукава голубой оксфордской рубашки изящно завернуты на четверть. Серые слаксы — чудесный образчик ладно подобранных брюк, а мокасины из цветной дубленой кожи выглядят так, словно он купил их нынче утром по пути в кампус. Изысканно-зауряден наш Дикки и мал под стать своему уменьшительному имени.
Рухнув на край дивана, тянувшегося вдоль стены напротив книжных полок, он жестом пригласил меня сесть с другого края.
— Юристы и копы. Копы и юристы. А я-то мечтал быть педагогом, — трагически простонал он, внимательно при том меня изучая.
Несомненно, тактика, рассчитанная до мелочей. Я же с кафедры английского языка и литературы, и Дикки полагает, что я не питаю особой любви к копам и юристам. В данный момент не питает к ним любви и Дикки. Установим общую систему ценностей и поговорим как друзья. Может, даже до чего-то договоримся. Кто знает? Минут через десять или двадцать мы оба уютно устроимся рядышком на его конце дивана. Или таков его план, или Дикки в самом деле недолюбливает копов и юристов.
— Меня не предупредили, что университетская жизнь — сплошное безумие!
— Я-то догадывался, — сказал я. — У меня оба родителя работали в университете.
Эта простейшая ремарка вышибла из Дикки дух.
— Неужели? Я и понятия не имел! — воскликнул маленький обиженный гендиректор.
— У вас тут стоит одна из книг моего отца. — Я взял Деверо Старшего с журнального столика и протянул Дикки.
— У меня есть и ваш роман, — ответил Дикки, бегло глянув на Старшего.
Это он только так думает. На самом деле Деверо Младший покоится в кармане моего пиджака, твердым корешком тычется в ребра. Меня лишь слегка разочаровал тот факт, что Дикки, похоже, имеет некоторое представление о книгах, стоящих на его стеллаже, то есть рассказ Джейкоба Роуза о том, как эти книги были приобретены, — гипербола, если не просто ложь.
— Скажите мне одну вещь, — заговорил Дикки, отбрасывая Старшего на столик несколько наглым жестом, как показалось мне, по крайней мере, для человека, кто сам книг не пишет и потому не рискует подвергнуться такому же обращению. — Что вы думаете о Лу Стейнмеце?
Я прикинул, как ответить на такой вопрос.
— По-честному, — потребовал Дикки. — Строго между нами.
— Что ж, он нашел работу себе по душе, — сказал я моему новообретенному приятелю Дикки. Ему таки удалось создать атмосферу взаимного доверия. — И он, вероятно, причиняет здесь меньше вреда, чем мог бы в другом месте, где стреляют настоящими пулями.
— О, пули-то настоящие! — заверил Дикки.
— Неужели? — Настал мой черед изумиться. — Ого! А я-то изводил его столько лет, пора мне остепениться.
— Ну, — сказал Дикки, скрещивая отглаженные брючины, — насколько я понимаю, вы провоцируете всех.
Надеюсь, я изобразил естественный переход от изумления к наивному неведению, — впрочем, моя аудитория вроде бы ничего не заметила.
— Между нами, — продолжала моя аудитория (мы стремительно продвигались, миновали доверительность и перешли к задушевности), — вчера, когда я увидел вас по телевизору, я подумал: а не меня ли он вздумал провоцировать?
— Но потом поняли, что это не так, — вставил я. Отчего-то почувствовал потребность закончить его сюжет.
Он задумчиво поменял местами ноги, скрестив их на новый лад.
— Я даже спросил жену: «Как по-твоему, этот парень издевается надо мной?»
— А! — сказал я. — Так это она догадалась?
— Во всяком случае, — одним движением руки он отмахнулся от всей этой истории кто-над-кем-издевается, — угадайте, кто позвонил мне сегодня ровно в семь утра?
Поверить не могу, чтобы он в самом деле предлагал мне угадать. Но когда я не предложил отгадку, Дикки тоже не дал ответа и продолжал ухмыляться мне так, словно я должен знать, и я принял вызов:
— Ректор.
— Вот именно! — подтвердил он, явно довольный собой. — И знаете, чего он хотел?
Я снова принял вызов:
— Выяснить, существует ли способ уволить профессора с постоянным контрактом?
Дикки напустил на себя обиженный вид: я его разочаровал. Сначала проявил такую проницательность — а теперь вдруг обнаружил недостаток воображения.
— Он хотел извиниться и заверить меня, что в ближайшее время бюджет у меня будет. Хотел, чтобы я донес до вас всю сложность нашего положения. У вас нет бюджета, потому что у Джейкоба нет бюджета, потому что у меня нет бюджета и так далее вплоть до ректора, у которого нет бюджета, потому что бюрократия тянет время. Как обычно. Ректору обещали бюджет в начале следующей недели, и он хотел заверить меня, что к концу недели бюджет будет и у меня.
— Отличные новости! — сказал я. — По утке в день — это значит, что мне придется убить всего четырех или пятерых, а у нас их там без малого тридцать.
Дикки счел это забавным и залился неумеренным смехом. Я оставался неумеренно строг. Если Дикки и смутился, обнаружив, что смеется в одиночестве, он ничем этого не обнаружил.
— Нет, честно, — сказал он, — вы для всех нас доброе дело сделали, Хэнк. Прошлой ночью — да, признаю, я готов был воткнуть вам в горло нож для колки льда, но чем больше я думал об этом, тем яснее понимал: мы можем это использовать.
— Нож для колки льда? — переспросил я. — В горло?
Ведь мы же сидим тут на кожаном диване Дикки в кабинете руководителя института высшего образования, так близко к средоточию цивилизации, как только можно оказаться, не перебираясь в университет получше.
Дикки как будто и не слышал.
— То есть сначала я осыпал вас всеми мыслимыми ругательствами. Я твердил: «Что этот так его хрум-хрум-хрум-хрум-хрум делает со мной?» — Дикки выдержал паузу, словно предоставляя мне возможность сосчитать «хрум» за «хрумом» и подставить на их место брань, дабы я вполне осознал, как именно он меня обзывал. — Но чем больше я думал об этом, тем яснее понимал: это забавно.
Поскольку Дикки Поуп никогда не проявлял ни малейшего чувства юмора, я мог сделать только один вывод: он вовсе не считает это забавным или разве что в том смысле, в каком было бы забавно воткнуть мне в горло нож для колки льда. Под этой маской Дикки, осознал я, все еще бесится.
— И вдруг я расхохотался, просто живот надорвал, это же так-перетак забавно. Из-за чего я переполошился? — спросил я себя. Из-за небольшого унижения? Небольшой неприятности с конгрессменом? Ну мы же все взрослые люди, верно?
Я счел это очередным риторическим вопросом, но, видимо, ошибся.
— Верно? — повторил Дикки.
— Абсолютно! — заверил я его.
— Итак, я сказал себе: надо это использовать. Всякая проблема содержит в себе решение. Это первое правило, которое усваивает каждый администратор.
— Сколько правил всего? — спросил я.
Я не так уж наивен, но могу играть эту роль.
Дикки пропустил мой вопрос мимо ушей. Игнорировать ехидные вопросы — вполне возможно, еще одно правило.
— И к тому же нельзя сказать, что у нас нет более серьезных проблем.
— Никак нельзя этого сказать, — согласился я.
— И раз уж мы об этом заговорили, — сказал Дикки так, словно новая мысль только что пришла ему в голову, — эта ваша буйная кафедра. Сколько жалоб уже накопилось?
— Только на меня? — уточнил я. — Или считая вместе с теми, которые подавали на Тедди, пока он заведовал?
Дикки пожал плечами, само великодушие:
— На обоих.
— Я сбился со счету, — признался я. — Пятнадцать? Двадцать? По большей части мелочные придирки.
— Придирки! — повторил Дикки и подался вперед, чтобы ткнуть изящным указательным пальцем в мое обтянутое твидом плечо. — Вот именно. Самое точное хрум-хрум слово для них. И профсоюз, который их вскормил, — такие же мелочные придиры, хоть вы со мной и спорите.
С этим ясно. Куда-то мы начали продвигаться. Дикки не стал бы произносить таких речей без предварительной подготовки. Вчера он решил выяснить, кто я такой — парень, которому он хотел бы воткнуть в горло нож для колки льда. Кем-то же я должен быть, так кто же я, черт побери? Он сделал пару звонков и узнал, что я выступал против представительства от профсоюза, когда по этому вопросу проходило голосование лет десять назад. Он, возможно, даже слышал, что я открыто и многословно критикую тот дух эгалитаризма, который растекся по университету с тех пор, как тут появился профсоюз. Или он уже какое-то время знает это обо мне. Может быть, прошлой осенью поинтересовался, кто такой, черт побери, Счастливчик Хэнк, пишущий в газету сатиры на университетскую жизнь. Может быть, этому Счастливчику Хэнку он бы тоже воткнул в горло нож для колки льда. В любом случае, раз он потрудился выяснить мое отношение к профсоюзу, он заодно узнал, что я человек непредсказуемый, слабое звено в команде. И хотел бы выяснить, насколько слабое звено. Стоит ли обзаводиться таким союзником?
— Все это ходит по кругу, — предпочел я ответить. — Любой академический профсоюз следует разогнать после первых пяти лет. — И прежде, чем улыбка Дикки чересчур широко расползлась, добавил: — А после следующих пяти лет разогнать университетскую администрацию и проголосовать за новый профсоюз.
— Как-то цинично, — пробурчал Дикки, словно уж чего-чего, а цинизма от меня вовсе не ожидал. — Вот я верю в преемственность и видение будущего.
— Видение будущего — что может быть лучше! — откликнулся я.
— Посмотрите на наше заведение. Может, вы и правы насчет того, что все идет по кругу, — снизошел он. — Этот профсоюз-придира, как вы говорите, держит наш университет за хрум-хрум уже очень давно. И каждый, кто имеет видение, — он указал на свой правый глаз, многозначительно его прищурив, — понимает, что ситуация меняется. Силы природы, Хэнк, действуют просто и ясно. Поколение бэби-бумеров только что закончилось. Это десятилетие переживут те университеты, которые сумеют действовать дешево и сердито. Эффективно.