— Чего? — обернулся к ней Рурк.
— Ничего.
Рурк фыркнул, давая понять: из этого источника он ничего, кроме «ничего», и не ждал.
Пока что он словно и не заметил моего присутствия, не смотрел на меня — тем лучше. Многие годы, с тех пор как он швырнул меня об стену на кафедральном Рождестве, мы избегали открытого конфликта, уклоняясь от прямого разговора. Если бы мы встретились на боксерском ринге, Рурк уступил бы мне весь периметр — пусть трус-легковес вытанцовывает, бегает, прижимается к канатам сколько угодно. У него нет ни малейшего желания, демонстрирует всегда Пол, гоняться за мной, избыточная подвижность неуместна для тяжеловеса. Но если мне достанет глупости сунуться в центр ринга, он быстро со мной разделается. Как и в прошлый раз. Такова его публичная позиция. И ее Пол поддерживает хитроумными оскорблениями, многозначительными ухмылками, изредка — провокациями. Подозреваю, этот похотливый взгляд вслед моей дочери — как раз провокация.
Я не трус, но могу играть эту роль. Я полностью сосредоточился на Герберте и улыбнулся ему дружески-дружески. Его я побью, даже если одну руку мне привязать за спиной.
— Мы рассчитываем, что вы уделите нам полчаса, Хэнк. Поли предложил собраться в его доме, если там удобнее.
— Не-а, — сказал я. — Тут приятнее.
Рурк поиграл желваками, но и только. У меня хороший длинный удар. Иногда удается пригвоздить Рурка даже из угла ринга, сидя на канатах.
— Лили дома? — спросил Герберт.
Видимо, на прогулке в лесу его подготовили, в том числе он заучил имя моей жены.
— То есть Лила? — переспросил я.
Герберт в тревоге оглянулся на Рурка, тот вздохнул.
— Шучу, — сказал я. — Некоторые люди так ее называют.
— Разговор строго приватный, — предупредил Герберт, восстановив душевное равновесие.
— Можно мне войти? — спросила вторая миссис Р., голос ее следовал за нами по пятам в дом.
— Пусть пока поболтает с вашей дочерью? — предложил Герберт.
— Проведут пижамную вечеринку, — подхватил Рурк.
— Джули не очень в настроении, — ответил я.
Оккам нетерпеливо скулил за кухонной дверью, вне себя от счастья: гости! Знай я наверняка, что он ткнет носом в пах именно Рурка, я бы его выпустил, но такой уверенности нет, поэтому я придержал пса за ошейник, давая всем пройти, а затем выпустил его побегать. Вторую миссис Р. я тоже впустил в дом, прежде чем Оккам взлетел на веранду и ткнул носом в пах ее. Она тут же устроилась на кушетке, задрала ноги на журнальный столик и завладела пультом от телевизора.
— Все верно, — сказала она, устраиваясь поудобнее и не глядя на меня. — Тут приятнее.
Я провел Герберта и Пола Рурка в комнату, которую использую как кабинет, закрыл за нами дверь и расчистил пару стульев, чтобы им было где сесть.
— Брак, — высказался Рурк — возможно, в связи с последней репликой миссис Р., — это яйцедавилка, и больше ничего.
— Ты говоришь так лишь потому, что моя жена сейчас этого не слышит, — прокомментировал я.
— Думаешь?
— Ты, конечно, ого-го, — сказал я, — но не настолько.
Герберт, похоже, утомился от нашей пустой болтовни.
— Хэнк, — заговорил он, — вы человек довольно сообразительный, так что, полагаю, вы уже вычислили, что надвигается говношторм…
Он выдержал паузу, то ли чтобы я усвоил сказанное, то ли проверяя мою реакцию. Не знаю, как бы обошелся с таким вступлением Уильям Оккам. Разумеется, это очевидная попытка польстить. Герберт признает меня сообразительным или, по крайней мере, «довольно сообразительным» — по своей занудной шкале. Он также понимает, что мой уровень интеллекта едва ли имеет отношение к делу: впитывать слухи вполне способны и дураки.
— Я слышал про надвигающийся шторм, — не стал скрывать я.
Любопытно и слегка забавно: и Дикки Поуп, и профсоюз, против которого он борется, прибегают (видимо, независимо друг от друга) к одной и той же метафоре.
— Но вы первый сообщили мне о составе ожидаемых осадков.
На это Рурк отозвался одним из своих гаденьких смешков. Поскольку он заявлял (и это занесено в протокол), что забавным я быть не умею, он и сейчас не позволил себе улыбнуться.
Герберт тоже хранил серьезность, хотя, насколько мне известно, он никогда не высказывал свое мнение о том, умею ли я быть забавным.
— Надеюсь, вы понимаете, что это не местное явление. Речь идет не о дождике там и сям. Это будет самый что ни на есть распроклятый потоп. Сорок дней и сорок ночей, в таком роде.
— Уж не совладелец ли вы ковчега? — спросил я.
— Чертовски хотел бы им быть. Чертовски хотел бы. Прежде чем все это закончится, многие пожалеют, что не приобрели местечко на ковчеге. Кто знает, может, и вы пожалеете.
Рурк смотрел в окно с видом человека, уже добравшегося до возвышенности: участь оставшихся внизу представляла в его глазах разве что академический интерес.
— Не собираюсь давить на вас, Хэнк, — продолжал Герберт. — Да, я прошу вас об услуге, но не так уж она велика и при этом вполне разумна, как вы, я надеюсь, согласитесь.
Он снова сделал паузу, и я готов был поклясться (если бы не понимал, как это глупо), что он ждет от меня подтверждения разумности своей просьбы еще до того, как высказал ее.
— Мы знаем, что вы встречались с Дикки, — многозначительно сказал Герберт.
— Неужто в его кабинете стоят жучки?
Герберта, похоже, моя реплика задела всерьез.
— Нам не требуются подслушивающие устройства, Хэнк. Эти паршивцы на весь свет объявляют, о чем болтали на своих встречах. Якобы все делается втихомолку, но на самом деле им плевать. Вот что особенно пугает — их самонадеянность. Любуются, как мы носимся взад-вперед, точно перепуганные насекомые. Упиваются.
— Ничего себе параноидальная гипотеза! — сказал я.
Рурк поднялся:
— Герберт, я тебе говорил. Зря теряем время. Это законченный придурок. Ему на все плевать. Просишь его принять хоть что-то всерьез — а он не может. Если даже что-то сделает, то потом напишет об этом сатиру в воскресный выпуск. Угадай, кто там будет в роли шута.
— Я пытаюсь объяснить, что речь идет и о его собственной заднице, — возразил Герберт.
— И не пытайся, — отрезал Рурк. — Когда и тебя здесь не будет, и меня, и Дикки Поупа, Хэнк Деверо останется в платежной ведомости последним. На то он и Счастливчик Хэнк.
Герберт покосился на меня, словно проверяя, так ли обстоит дело, а я подумал: они разыгрывают номер с добрым и злым полисменом. Может быть, именно такую стратегию они обсудили в лесу.
— Поли, я думаю иначе, — сказал Герберт, тщательно взвешивая каждое слово. — И с твоего разрешения я бы предпочел продолжить разговор с Хэнком наедине.
— Я с самого начала не хотел ехать сюда, — буркнул Рурк, ухватившись за дверную ручку.
— Посмотри, что найдется в холодильнике, — крикнул я ему вслед. — Mi casa, su casa[17].
— Этот парень ненавидит вас, — сказал Герберт, убедившись, что Рурк не вернется.
— Не думаю, — улыбнулся я в ответ. — Я придаю его жизни смысл.
На самом деле, скорее всего, Герберт ненавидит меня, однако эту мысль я придержал.
— Послушайте, давайте выложим карты на стол. Нам обоим известно про ваши многолетние разногласия с профсоюзом. Фактически с самого начала. Это ведь точная оценка? Справедливая?
— У меня и со многими другими людьми были разногласия, — сказал я. — Не одни вы считаете меня занозой.
Он словно и не слышал меня.
— Дело не только в поданных против вас жалобах. Я знаю, причина гораздо глубже. Вы считаете, что мы отстаиваем некомпетентность, бьемся за посредственность.
— Было бы неплохо, если бы вы бились за посредственность. Для нашего заведения посредственность — разумная цель.
Герберт отмахнулся: дескать, соглашаться со мной он не обязан, но и обсуждать этот вопрос сейчас не время.
— Вот что я хочу сказать, Хэнк. Вот что. Многие люди согласны с вами, но на этот раз они на нашей стороне. Например, ваш приятель Поли. Хотя он тоже голосовал против профсоюза, если помните.
— Это было десять лет назад, — уточнил я. — И я не могу помнить, как он голосовал, ведь голосование было тайным.
— Он голосовал против, — повторил Герберт. — Как и вы. Поверьте на слово.
В этом я, пожалуй, мог поверить ему, хотя нам обоим было немножко неловко от того, что мы оба так отчетливо помним то, что следовало знать лишь одному.
— Вот я о чем: никто и не рассчитывает, что вы присоединитесь к профсоюзу. Победим в этой битве — и возвращайтесь к привычной жизни. Будьте занозой в заднице, как выражается Пол Рурк, если это вам нравится. Я вас за это не виню. Приятно, когда тебя обхаживают, не считают заведомым союзником. Я вполне понимаю.
— Герберт! — попытался возразить я, но он поднял руку, останавливая меня и как бы намекая, что разбирается в моих побуждениях лучше, чем я сам, не стоит и спорить.
— Мы зовем вас на свою сторону, потому что сейчас это правильная сторона и потому что вы нам нужны. После того как вы сумели подать себя на телевидении, я вижу вас в роли нашего главного спикера, если захотите. Или соберете собственное войско. Ведь у английской кафедры больше голосов, чем у любой другой.
— Вот только у нас ничего не выходит делать заодно, — сказал я ему.
— Может, на этот раз получится. Черт, я только что говорил с Тедди и Джун. Когда такое было, чтобы они объединялись с Поли и Финни?
Он не сводил с меня глаз, наблюдал, как я приму это известие. Я знал, что подтекст нашего разговора существенно отличается от произносящихся слов. На поверхности, словами, Герберт утверждал мою необходимость для общего Дела. Но между слов давал мне понять, что моя кафедра, мои друзья уже сплотились против меня. Либо я соглашусь быть их героем, либо меня сотрут с лица земли. Риторическая изощренность Герберта наилучшим образом проявлялась в том, что текст и контекст с виду не противоречили друг другу. Как будто разницы нет.