— Хотела бы я… — Голос ее замер на полуслове.
— Чего бы ты хотела? Говори! — попросил я.
— Хотела бы, чтобы ты взял академический отпуск. Или даже уволился, если именно этого ты хочешь. Тебе придется сделать что-то похуже, прежде чем они сами тебя уволят, а я не хочу, чтобы ты слишком далеко зашел.
— Думаешь, я стараюсь сделать так, чтобы меня уволили?
— А разве нет?
Я обдумал эту версию.
— Чего я хочу, теперь уже поздно обсуждать. Сегодня утром Дикки сказал мне, что осенью, скорее всего, штаты будут сокращены на двадцать процентов.
— Значит, слух оказался верным.
— Мои коллеги рады поверить, что я их продал.
— Ты объяснил им, что ничего подобного?
— Это же английская кафедра. Они поверят в то, во что хотят верить.
— Нет, Хэнк. Большинство поверит тебе, если ты скажешь им все как есть. Если скажешь прямо.
— Я обещал Дикки не принимать никаких решений, пока не обсужу все с тобой. Очень он на этом настаивал. И, прощаясь, повторил: «Обговорите все с Лилой». Итак, Лила, когда ты возвращаешься?
— Думаю, во вторник.
— Я ждал в понедельник.
— И я так планировала. Но собеседование перенеслось.
— Почему вдруг?
— Послушай, Хэнк, у меня тут… есть проблема в Филли.
И как только она сказала, я понял: это что-то реальное, серьезное, и она была озабочена этим все время, пока мы болтали об университетских делах.
— Давай созвонимся вечером? — предложила она. — Сейчас тебе разве не пора на семинар?
Я сверился с часами и убедился, что семинар как раз начинается — без меня.
— Анджело? — уточнил я, припомнив, что накануне так и не дозвонился до ее отца.
— Да.
— С ним все в порядке? — Дурацкий вопрос. Он давно не в порядке, а сейчас, наверное, вовсе слетел с катушек.
— И да и нет. — Голос ее сделался отчужденным. Не стоит задавать ей вопросов. — Ты побывал утром в моем классе, не забыл?
— Не забыл, — ответил я. — Гвидо интересовался, много ли я заработал на книге.
— Бедняжка Гвидо.
— Бедняжка Гвидо вышибает карманные деньги из тощих белых подростков, — сообщил я ей и добавил, забивая последний гвоздь: — Твой муж и сам был тощим белым подростком. Такие вот бандиты отбирали деньги у меня.
— Господи, Хэнк, был бы ты сейчас здесь со мной. Впервые за сутки ты заставил меня хотя бы улыбнуться.
— А когда-то я заставлял тебя смеяться, — напомнил я. — Во весь голос. Неприлично.
— Ну уж неприлично, — одернула она меня.
— Ладно, — уступил я. — Пусть прилично.
— У нас тогда было больше сил. Для смеха. Для всего остального. И все было для нас внове.
— Ты бы хотела, чтобы все опять было внове?
— Иногда, — ответила она. — Изредка.
— Сладкогласая моя.
Я повесил трубку и приметил какое-то движение по ту сторону двери телефонной будки. Присмотрелся: Лео. Значит, он проследил, как я тайком выбрался из кафедрального кабинета, и последовал за мной сюда. Наверное, так и торчал все время под дверью, пока я разговаривал. Вплотную — ему пришлось отступить на шаг, чтобы я смог выйти. Я всмотрелся в него и подумал: возможно ли, чтобы я в самом деле сожалел об утрате подобной юности? В руке Лео сжимал манускрипт, голос его дрожал от волнения и отчасти, как ни странно, от злобы. Руки ходили ходуном. Он протянул мне печатные страницы так, словно один их конец полыхал — тот самый, который он пытался всучить мне. А я бы предпочел ухватить самого Лео за длинную, как у гуся, шею.
— Прекрасная новость! — заявил он, и я уже ждал, не объявит ли Лео, что Соланж, девица, выпотрошившая его на семинаре, попала под грузовик.
Но истина, как часто бывает, оказалась еще удивительнее.
— Мой рассказ взяли, — сказал Лео. — Его опубликуют.
Глава 20
Посещаемость всегда снижается под вечер пятницы, особенно в конце семестра и когда основная тема — наука убеждать. Но мне пока не удалось убедить первокурсников в том, как важен для них этот навык. Даже Блэр, лучшая моя студентка, — весь семестр я пытался выманить у этой бледной юной девицы какое-то уверенное суждение, — похоже, сомневалась в успехе нашего предприятия. Эта группа студентов, как и многие другие ныне, делится (вовсе не поровну) на бессмысленных краснобаев и задумчивых тихонь. Каким-то образом Блэр и подобные ей пришли к выводу, что главная задача в процессе обучения — избежать насмешек со стороны менее одаренных сотоварищей. Один из способов — молчать. Если бы я взялся научить Блэр искусству быть невидимкой, она бы наверняка заинтересовалась, но спорить она ни с кем не собирается, и кто ее за это упрекнет? Такие, как Блэр, услышали от преподавателей, что наука убеждать, то есть отстаивать свое мнение с помощью аргументов, уже не занимает прежнее привилегированное положение в университете. И если сами преподаватели — феминисты, марксисты, историцисты и сторонники прочих теорий — входят в закрытые и параноидальные интеллектуальные сообщества, предпочитающие не общаться друг с другом, а столбить территорию и отстаивать свои «вопросы», то зачем учиться спору? Хоть я и перетерпел бесчисленные факультетские собрания, а все же не припомню, ко-гда в последний раз кто-то изменил свое мнение по итогам рационального обсуждения. Любой наблюдатель мог бы прийти к выводу, что целью всякой академической дискуссии является поиск оснований для того, чтобы каждый прочнее утвердился в своей первоначальной позиции.
А может, просто я не тот человек, кто способен обучить методам убеждения. В конце концов, список людей, кого я за последнее время не смог убедить, все обширнее. Дикки Поуп, Герберт Шонберг, Пол Рурк, Грэйси и Финни (Финни-человек и Финни-гусь). Я даже Лео не убедил слегка придержать восторг по поводу приглашения опубликовать рассказ в «престижной антологии» новой американской студенческой прозы. Старый трюк. Берем у студента рассказ или стихотворение, уговариваем его оплатить стоимость издания, а потом продаем антологию лопающимся от гордости родичам — хорошенько накручивая цену. Лео прищурился недоверчиво, когда я пустился объяснять, как работает эта разновидность мошенничества, и озлобленная потребность утвердиться переросла в возмущенное подозрение. Подозрение против меня. Написать хоть один рассказ без насилия я тоже его не убедил — боюсь, в следующей главе его романа призрак-убийца явится по душу своего бывшего преподавателя творческого семинара. Я уже читал эту главу, хотя Лео ее еще не написал.
За десять минут до конца пары, которая (спасибо Лео) началась с пятнадцатиминутным опозданием, худший мой студент — он явился только потому, что я пригрозил не аттестовать его за семестр, если будет пропущено еще хоть одно занятие, — откинулся на спинку стула и ни с того ни с сего спросил:
— Так вы убьете эту утку или что?
Плохие студенты почти всегда — источник вдохновения. Чаще всего они вдохновляют наше отчаяние, но иногда подсказывают тему для домашнего задания.
— А вот вы мне и скажете, Бобо, — ответил я. Зовут его иначе, но я прозвал его так. — К понедельнику жду ответ.
От каждого из вас — структурированный и убедительный текст. Два допустимых варианта: либо вы считаете правильным убить утку, либо нет. Не пытайтесь усидеть на двух стульях, не предлагайте мне изувечить утку или ее ощипать.
Послышались горестные стоны, но, к моему удовлетворению, на Бобо бросали более злобные взгляды, чем на меня. Бобо состроил гримасу — мол, я же должен был это предвидеть, я это знал, и что на меня нашло! Все его однокурсники отчетливо сознавали: еще пара минут, и они бы — редкая удача! — отправились на выходные без домашнего задания.
— К понедельнику? — будто не веря своим ушам, переспросил Бобо.
— Я обещал убить утку в понедельник, Бобо, — напомнил я ему. — Во вторник ваши советы будут уже ни к чему.
— В напечатанном виде? — поинтересовался кто-то еще.
На обратном пути я миновал пруд, где вновь царили мир и скука, демонстранты, еще недавно цепочкой надвигавшиеся на меня, разошлись по домам, как и телевизионщики, оставив птиц на выходные без охраны. Для отвращения зла в берег был воткнут одинокий плакат «Остановите бойню». Вряд ли поможет, ведь вот он я, вполне способный, пусть и не готовый пока, учинить разбой. Я заметил Финни (гуся) на берегу примерно в пятидесяти ярдах, и что-то в его наружности показалось мне странным. Подойдя ближе, я понял, в чем дело: на шее Финни был надет корсет из пенопласта, как будто гусь сломал себе позвонок. Финни внимательно следил за мной, словно опасаясь, что я вздумаю над ним грубо подшутить. Животные, я уверен, столь же ревностно оберегают свое достоинство, как и люди, а у Финни сейчас как раз с этим проблемы. В жабо, как мультяшный гусак, — даже в глаза мне смотреть не хочет.
— Финни, — сказал я, оглядевшись, не подкарауливает ли рядом Лео, не подслушивает ли второй мой разговор с гусем. — Que pasa?
Из недр Финни вырвался некий звук, совсем не тот, какой я привык слышать от этой птицы. Громче и тоньше прежнего, очень жалобный. «За что мне это?» — словно вопрошал гусь, а как я мог ему ответить? Рядом скамейка, вот я и присел и слушал упреки Финни, пока вдруг не засвербело в носу, да так, что яростным чиханием я напугал и себя, и собеседника.
Когда я вернулся на кафедру, возле нее ошивались Тедди и Джун Барнс. Притворялись, что у них дело есть, — во второй половине дня в пятницу, как же, как же. Но и сам я, похоже, выглядел подозрительно — по крайней мере, на взгляд Тедди, Джун и Рейчел, которые с тревогой уставились на меня.
— Ты плакал? — воскликнула Джун.
— Глупости! — отрезал я. — Всего лишь с гусем разговаривал.
— Глаза как щелочки, — пояснил Тедди.
— Наверное, аллергия, — сказал я.
Как и было напророчено, вернулись самые скверные симптомы простуды, обрушились приливной волной, если воспользоваться любимой метафорой Дикки. Нелегко мужчине вроде меня четверть века жить с женщиной, которая безошибочно предсказывает его болезни, обожает напоминать, что знает меня лучше, чем я сам, и никогда не лезет в карман за доказательствами. Мужчине вроде меня, для кого столь естественна роль всеведущего рассказчика, возможно, и не следовало жениться на оракуле. Все свое время такой мужчина тратит, пытаясь доказать неправоту оракула, — заведомо