— Черт! — Грэйси снова дернула дверь женской уборной, проверяя, не ошиблась ли в прошлый раз. — Ладно. Пойду в тот, на первом этаже.
Снова распахнулась дверь мужской уборной. Вышел Финни.
— Извини, Финни, — сказала Грэйси. — Я ничего не видела.
— А вот теперь ты всерьез задела его чувства, — сказал Джейкоб.
Распахнулись двойные двери, обозначив уход со сцены Грэйси.
— Не понимаю, куда он подевался, — повторил свою реплику Тедди.
— Он сошел с ума, — сказал Финни. — На прошлой неделе я поймал его у двери в мою аудиторию, он корчил рожи студентам.
— До чего ж он завладел вашим воображением, — сказал Джейкоб. Теперь все они удалялись от меня по коридору. — Грэйси он видится на потолке, тебе — возле твоей аудитории.
— Будь у нас декан, способный воспринимать такие вещи всерьез… — завел Финни.
— Такой декан давным-давно покончил бы с собой, — закончил его фразу Джейкоб.
— Давайте съезжу в Аллегени-Уэллс и проверю, как он, — без энтузиазма предложил Тедди.
Снова где-то в коридоре открылась и закрылась дверь.
— Джейкоб! — сказал Билли Квигли. — Ты в курсе, что Грэйси направо и налево рассказывает всем, что ты на ней женишься?
— Я попросил нашего друга Хэнка быть шафером, — подначкой на подначку ответил Джейкоб. — Но если он и дальше будет убивать уток и ползать по потолку, придется поискать замену.
— Думаю, он не убивал гуся, — с искренним сожалением ответил Тедди.
— Ты же не считаешь, что он для этого слишком нормален? Слишком эмоционально стабилен? — Голос Пола Рурка.
— Что это за розовые пятна у тебя на рукаве? — спросил Джейкоб (очевидно, у Финни).
— Их видно? — всполошился Финни.
— Только когда на них свет падает, — успокоил его Джейкоб.
— Разве Грэйси не замужем? — спросил Билли Квигли, успокоив тем самым меня, потому что этот вопрос вертелся у меня на языке. Голоса почти растворились в отдалении.
— Это формальность, — ответил Джейкоб, и двойные двери в конце коридора распахнулись, а потом закрылись, отрезая их разговор.
Я осторожно приоткрыл дверь женской уборной и выглянул. Коридор пустынен и тих. Я посмотрел на двойные двери в конце коридора, за которыми скрылись мои коллеги. В каждой двери небольшое прямоугольное окошко, но они слишком далеко и освещение в коридоре слишком тусклое, чтобы я мог разглядеть, прижаты ли к этим окошкам лица. Я решил рискнуть. Выскочил из женской уборной, пронесся по коридору в свой кабинет, схватил портфель и работы, которые надо прочесть к завтрашнему семинару творческого письма. И вниз по задней лестнице.
Снаружи, к моему облегчению, уже сгущалась тьма. Я выбрался из корпуса современных языков и пробежал через лужайку к парковке, где дожидался меня «линкольн». В столь поздний час на пространстве в два акра осталось всего с полдюжины машин, и, вероятно, мне бы следовало удивиться тому, что одна из них припаркована вплотную к моей, но я не обратил внимания. Слишком длинный был день, чтобы еще вдумываться в мелкие загадки, малые статистические аномалии. Тем более что ни в той ни в другой машине никого не было, насколько я мог судить с расстояния в пятьдесят метров. Я отпер свою, залез внутрь, вставил ключ в замок зажигания. Краем глаза я увидел, как соседняя машина слегка покачнулась и поднялась чья-то голова. Я пришел к тому же выводу, к какому пришел бы и Уильям Оккам, ведь и Уильям был когда-то молод и откликался на призыв весны, тем более весны запоздалой. Без сомнения, я помешал какой-то юной парочке, решившей, что на дальней парковке ее никто не побеспокоит. Теперь молодые люди небось жалеют, что не отложили свидание до наступления полной темноты. Я начал помаленьку сдавать назад, но тут в соседней машине загудел сигнал, я невольно оглянулся и увидел в окне взлохмаченную голову моего зятя Рассела. Я затормозил. Рассел вылез из машины, зевая и потягиваясь. Я перегнулся и открыл пассажирскую дверь, Рассел сел рядом со мной, все еще потирая глаза.
Запах разбудил его.
— Ого! — воскликнул он и уставился на меня в изумлении. Дверь он за собой не закрыл, свет в салоне не погас, и Рассел все хорошо разглядел. — Господи, Хэнк, что с вами? Неужели еще один поэт?
— Преподавание литературы теперь не такая чистенькая работа, как бывало, — ответил я. — Хотя многие люди этого пока не понимают.
Он высунулся наружу, судорожно глотая воздух.
— Извините, — пробормотал он — кажется, и впрямь виновато. — У меня сильный рвотный рефлекс. Может стошнить от запаха вареной капусты.
— А как насчет орального секса? — спросил я.
— Боже, Хэнк! — Он так и цеплялся за дверь, этот мой зять-чистоплюй, который то ли поставил, то ли нет моей дочери фингал под глазом. — Помилосердствуйте!
— Я про вообще. Не про нас с тобой.
Он вылез из машины. Вид и впрямь больной.
— Что ты тут делал, Рассел?
— Вас ждал. Больше часа просидел. Думал, может, поедем куда-нибудь выпить пива. Поговорим.
— Хорошо, давай.
Он уставился на меня, пытаясь понять, всерьез ли я соглашаюсь.
— Но сначала я бы хотел принять душ и переодеться, если ты не против.
— Еще бы.
— Поедешь к нам домой?
Он засомневался.
— Джули там?
— Возможно, но, скорее всего, нет. Думаю, она сейчас у себя дома. У вас то есть. Теперь, когда она сменила замки.
— Боюсь, я пока не готов к встрече с ней, — вздохнул он.
— Ты женат на ней, Рассел. Вам придется увидеться.
Похоже, информация про замки прошла мимо его ушей.
Он все еще пристально смотрел на меня. Поморщился:
— Вы правда так уделались, преподавая?
Он поехал следом за мной в Аллегени-Уэллс. Так каждый из нас провел пятнадцать минут в одиночестве. Рассел, возможно, потратил эти пятнадцать минут, соображая, разумно ли обращаться за советом насчет супружеских передряг к пятидесятилетнему мужику, убивающему уток и мочащемуся в штаны. Я же использовал поездку в одиночестве для того, чтобы поразмыслить о наихудшем, как мне кажется, изъяне моего характера — о том, что когда я сталкиваюсь с серьезными фактами жизни, с ее злобной мелочностью, с трагедией и отсутствием внятного смысла, ко мне так легко возвращается хорошее настроение. Тьма сделалась почти сплошной к тому времени, как мы добрались до Аллегени-Уэллс. Свет фар лишь царапал по наружной оболочке Пенсильванского леса на границе узкого хребта. Нетрудно вообразить, как в непроницаемой глубине леса рыщут волки, сбиваются в стаи, сужают круги, завывая и скрежеща зубами. Возможно, они уже так близко, что услышали, как я хихикаю.
Приняв душ и одевшись, я вышел на веранду и обнаружил Рассела в кресле, Оккам мирно сопел у его ног. Автоответчик телефона почти переполнился, зеленый огонек вспыхивал, как сигнал тревоги, но так не хотелось портить хорошее настроение — включать записи и выслушивать коллег. Большинство хотело просто поговорить о том, что произошло на кафедральном собрании, но черт подери, я тоже там был. Было бы интересно сопоставить их версии друг с другом и с истиной, но, откровенно говоря, не до такой степени интересно, так что я надел куртку и пристроился на веранде рядом с зятем. Волки, сужавшие круги в моем воображении, похоже, на что-то отвлеклись. Я понюхал воздух, проверяя, нет ли их поблизости. Ничего не учуял. Возможно, в душе я смыл с себя след, по которому они бежали.
Рассел сообщил, что пока я мылся, телефон звонил несколько раз. Я отмахнулся, разложил шезлонг. В холодильнике есть пиво, сказал я Расселу.
— Держи карман шире! — откликнулся он. — Я проверил.
— Точно?
— Точно.
Я призадумался.
— Джули пьет пиво?
— Конечно.
— С каких это пор?
— С шестнадцати лет, как все люди, — ответил Рассел. Зятьям нравится знать то, о чем их тести понятия не имеют. И делиться своими знаниями они тоже любят.
Вечер был неожиданно теплый. Не настолько, чтобы сидеть на веранде без куртки, но достаточно, чтобы мечтать о лете. Мы с Лили давно — за годы с тех пор, как построили свой дом, — привыкли таким способом привечать скорый приход лета: терпели легкое неудобство, причиняемое медлительной весной, подменяли реальность надеждами, зная, что наши дни движутся в верном направлении. Нынче ночью, согласно прогнозу, через Пенсильванию пронесется стремительный холодный фронт. Температура должна резко упасть, но к утру тепло возвратится.
Рассел заметил, как я ласково поглаживаю подлокотники шезлонга.
— Мы собирались купить мебель для веранды, перед тем как деньги кончились.
Я промолчал, и он осторожно продолжил:
— А если честно, скажите: вам нравится ваш дом?
— Я об этом особо не думал, Рассел. Пожалуй, да, он мне нравится. Нам тут неплохо жилось с тех пор, как мы его построили.
Будь с нами Лили, она бы пояснила, что я, как большинство мужчин, не склонен замечать окружающую обстановку. Но я действительно доволен тем, что мы построили дом, где много окон, вдоволь света. И рад, что мы построили его достаточно далеко от университета и меня не могут выдергивать на работу всякий раз, как кто-то забудет погасить на кафедре свет.
— Я спрашиваю потому, — продолжал Рассел, — что я мало что так ненавидел в своей жизни.
— Тебе противен мой дом, Рассел?
Зять уставился на меня в темноте.
— Мой дом, — уточнил он.
— Они идентичны, — напомнил я. — Похоже, ты оскорбил мой дом.
Расселу хватило ума не отвечать на подковырку.
— Я ненавижу сам дом, — перешел он к подробностям, — ненавижу мебель. Ненавижу даже все то, что мы собирались купить, если бы не кончились деньги.
— Дальше ты скажешь, что ненавидишь мою дочь.
Я ожидал поспешного возражения — и не дождался.
— Вот чего я не понимаю, — произнес Рассел.
Слова он выбирал аккуратно — тем лучше для него. Он знал, что я к нему хорошо отношусь, но не знал, как далеко простирается это доброе отношение. Хотел бы использовать мою благосклонность как козырь в своей игре, но боялся, что не выйдет. Или же дело было попросту в том, что приходилось говорить тяжелые вещи.