— раз он здесь, он не может быть там. А он здесь. Это я видел.
Я не стал будить его ради того, чтобы поздороваться, хотя соблазн и был. Не стал, чтобы не лишать его мистического момента следующим утром, когда он проснется, обнаружит меня в камере и не сумеет понять, хоть с бритвой Оккама, хоть без, откуда же я взялся. Он не успокоится, пока ему все не разъяснят, пока не уничтожится вероятность иного мира, отличного от знакомого нам, — иного мира, по которому мы тоскуем.
Я лег на дальнюю от Тони койку и задумался о будущем.
В моем возрасте Уильям Оккам был отлучен от церкви, бежал от мести римского папы, чей авторитет он ставил под сомнение в поджигательских памфлетах, своего рода колонках того времени, с тиражом меньше, чем у рэйлтонского «Зеркала заднего вида». В ту пору не существовало среднего класса, к которому можно было бы апеллировать, да и в любом случае Уильям, давно изгнанный из университета, рассматривал свою миссию иначе, нежели я в Западно-Центральном Пенсильванском университете. Вероятно, большее сродство он бы обнаружил с Уильямом Генри Деверо Старшим, который всегда воображал, будто обращается к немногим избранным коллегам и старшекурсникам, современному эквиваленту средневековых схоластов, носителям знания, арбитрам светского вкуса. В моем возрасте, в пятьдесят лет, у Оккама еще оставалось впереди четырнадцать лет, а по меркам четырнадцатого столетия шестьдесят четыре года — глубокая старость. И самое лучшее: жизнь не утекала из него помаленьку, словно воздух из несильно проткнутой шины. Его унесла Черная смерть, он не предвидел конец заранее, пока смерть не явилась за ним — грязный, грубый, демократичный враг, споривший с Уильямом точными, элегантными силлогизмами, разбивший в пух и прах логику философа и объединивший скорой смертью то, чего не могла объединить жизнь, — противоречивые порывы разума и веры, которые задавали течение его жизни.
Странные мысли для человека в тюремной камере города Рэйлтона, штат Пенсильвания, в два часа ночи, и если об интеллектуальном уровне прежних обитателей этой камеры можно было судить по надписи на потолке надо мной, я тут — единственный, озаботившийся такими вопросами. Глядя на потолок, я сообразил, что во второй раз за день получил совет жрать говно. Я закрыл глаза и уснул, считая вагоны.
Когда я проснулся, Тони Конилья стоял надо мной. Похоже, с ним приключился тот трансцендентный момент, который я предвидел ночью.
— Я просил тебя приехать за мной, а не присоединиться ко мне.
— О чем ты? — Я приподнялся на локте.
— Я истратил вчера ночью звонок, оставив сообщение на твоем автоответчике, — пояснил Тони.
Услышав это, я невольно расплылся в ухмылке.
— А я позвонил тебе! И тебя тоже не было дома.
Я протянул ему упаковку аспирина, которую всегда храню в бардачке «линкольна» и благоразумно прихватил с собой прошлой ночью. Тони вдумчиво разжевал несколько таблеток. Сравнив свои версии событий, мы убедились, что арестовал нас один и тот же молодой коп и ни одному из нас не было предъявлено обвинение.
— Он хотел составить протокол, пока я не сказал ему, что я профессор, — пояснил Тони. — Пока я не сказал ему, что я — Хэнк Деверо.
— Здорово же он удивился, наткнувшись полчаса спустя еще на одного Хэнка Деверо.
— Ты сказал ему, что твой отец вернулся в Рэйлтон? — поинтересовался Тони. — Вот и объяснение.
Я не помнил, когда я сообщал Тони о возвращении моего отца, но, видимо, сообщил, раз он об этом знал. Сегодня мне предстояло нанести визит У. Г. Д. Старшему — долг, с исполнением которого я затянул.
— Когда нас выпустят, как думаешь? — спросил я, спуская ноги с койки. Хотя новый день сулил не больше веселья, чем предыдущий, почему-то мне уже хотелось его начать.
— Когда тут подают завтрак, как думаешь? — вопросом на вопрос ответил другой Хэнк Деверо.
Глава 32
Забрав машину, я потащился в Аллегени-Уэллс позади фургона с логотипом питтсбургского телеканала. Когда я задал себе вопрос, какой сюжет мог заманить новостников из столь дальних мест на двухполосную асфальтную шоссейку, соединяющую Рэйлтон с Аллегени-Уэллс, полученный ответ меня не порадовал. И еще меньше я порадовался, добравшись до Аллегени-Уэллс и обнаружив там регулировщика, дирижирующего транспортом на перекрестке. Вместо того чтобы свернуть влево, к Имению I, я свернул вправо, проехал между наклонными столбами Имения II и дальше под деревьями по дороге, ведущей к дому Пола Рурка, где остановился и выключил зажигание. Вторая миссис Р. в пушистых тапочках, фланелевой ночнушке и зимнем пальто сидела в шезлонге на веранде и поедала сладкие хлопья из высокой коробки. Час еще ранний. Без двадцати восемь. Солнечно, воздух постепенно прогревался, но еще холодно.
— Можно подняться на борт? — крикнул я.
Она поглядела на меня сверху вниз.
— Ого! — тускло выговорила она. — Выходит, я знаю то, чего никто больше не знает.
Откуда-то изнутри дома раздался голос ее мужа:
— Отметь в календаре.
Я поднялся по ступенькам и устроился рядом с ней. На веранде два таких раскладных кресла, нам хватит, пока ее благоверный не вздумает присоединиться. Миссис Р. протянула мне коробку хлопьев, я зачерпнул горсть.
— «Хлопья с утра — ура!» — процитировал я рекламный лозунг тридцатилетней, что ли, давности. Скорее всего, эта женщина слышала его впервые. — Что вы такое знаете, чего никто не знает? — спросил я.
— Знает, где ты прячешься, — ответил ее муж, выходя через раздвижную стеклянную дверь. Он принес две чашки кофе, одну вручил мне. Вторая миссис Р. поглядела на мужа в надежде, что другая чашка предназначалась ей. Когда он отпил глоток, она встала и ушла в дом. Рурк уселся в освободившееся кресло. Волосы его были еще влажными и блестели после душа.
— Я знал, что в итоге ты перебежишь ко мне, — сказал он, закидывая ноги на перила. Не очень-то они ухаживали за своей верандой. Дерево пересохло, потрескалось. Две-три доски отошли, а на других угрожающе вспучились гвозди.
— Симпатичный пейзаж, — заметил я. — Нет листьев, все на виду.
Вообще-то деревья на этой стороне шоссе покрывались почками, по крайней мере, некоторые. Но на другой стороне листва уже загустела так, что отсюда едва можно было разглядеть промельки металла и стекла. Тем не менее было ясно, что вся петляющая между деревьями дорога занята автомобилями и фургонами, и, если я не ошибался, на вершине грузовика собирали мобильную спутниковую систему.
— Попробую угадать, — предложил я. — Убита еще одна утка.
— Ты пропустил интервью Лу Стейнмеца местным новостям. Он заявил, что личность злоумышленника им известна.
— Он так и сказал — «злоумышленник»?
Тут я вспомнил, что вторая миссис Р. не вернулась к нам с кофе. Я-то собирался уступить ей свое кресло. Рурк перехватил мой взгляд на раздвижную дверь.
— Не переживай за нее. Она курит свой утренний косячок.
— Шутишь?
— Она ходит обдолбанная с той самой минуты, как мы поженились.
— Ого.
Он кивнул:
— Мне пришлось завязать. Думаю, в этом причина моих отключек.
— Не знал, что ты смолишь.
— Не смолил бы — давно бы покалечил тебя бейсбольной битой.
— Значит, зря завязал, — сказал я.
Он фыркнул.
— Сделай одолжение, никому не говори, что побывал тут. Годами я клялся во всеуслышание, что если ты заявишься сюда, я сброшу тебя с веранды и полюбуюсь, как ты катишься до самого шоссе.
Я знал, какая роль отведена мне в этой драме. Я привстал и заглянул через перила, демонстрируя должное уважение к фантазиям Пола. Далеко пришлось бы лететь. Если сразу не шарахнешься головой в дерево, так и будешь лететь до самого шоссе.
— Вряд ли тебя это заинтересует, но сегодня утром мне звонил этот поц Герберт, — сообщил Рурк. — Профсоюз сумел раздобыть копию списка.
Я с минуту смотрел на Пола и только затем ответил:
— Мне показалось, ты мне поверил, когда я сказал, что списка нет.
— Не совсем так, — поправил он. — Ты сказал, что не составлял списка. Этому я поверил.
— А теперь ты говоришь, что список существует.
— По каждой кафедре.
— В том числе по английской?
— В том числе по английской.
Я обдумал его слова.
— Я тронут, преподобный, — сказал я, и это была чистая правда.
Теперь он долго смотрел на меня.
— Чем, бога ради?
— Прежде ты всегда твердил, что я лгу.
— Ты всегда лжешь.
— Но на этот раз ты мне поверил.
Он пожал плечами:
— Один-единственный раз.
Мы помолчали.
— Лучше назови мне имена. Я поеду к Джейкобу.
— Чертов Джейкоб.
Вообще-то, когда я упомянул Джейкоба, у меня тоже стало скверно на душе.
— Позвони Герберту, — устало предложил Рурк. — Пусть он тебе скажет. Или Тедди. Небось крошка-сплетник уже в курсе. К тому же трое из четырех были вполне предсказуемы.
— Илиона?
— Номер первый.
— Финни?
— Второй.
Я сделал глубокий вдох:
— Неужели Билли Квигли?
— Три из трех.
— И кто-то, кого я не сумею угадать?
Он пожал плечами, все так же присматриваясь ко мне:
— Может, ты угадаешь. Я не сумел.
Тут стеклянная дверь раздвинулась и явилась вторая миссис Р. с третьим шезлонгом в руках. Лицо у нее было красное, она издавала то странное хихиканье, что производят некоторые любители косяков, когда уже не могут больше сдержаться. Рурк бесстрастно изучал жену, пока та раздвигала кресло на другом конце веранды.
— За все приходится расплачиваться, — проговорил он, и не было нужды так уж близко его знать, чтобы догадаться, что он вспоминает первую жену, милую и не слишком умничающую женщину, которую он унижал, пока она не сбежала от него, освободив место для второй миссис Р.
Я отодвинул свое кресло и встал.
— Кстати, это твоя псина бегает без призора?
— Оккам? Нет, он дома.
— По-моему, я недавно видел его в саду Чарлин. Значит, тут водится еще одна белая овчарка. А как тебе удалось выбраться и проскользнуть мимо репортеров?