Открылась дверь, и в кабинет вошел Джошуа. Поставил черный пластиковый куб на стол перед Терпилиным.
– Пришел транспортник, – сказал Джошуа вполголоса. – Началась погрузка.
– Да? – вскинулся Терпилин. – Это хорошо! Это очень хорошо! Вы же помните, что до лиловых сумерек осталось чуть больше часа? Вы им скажите, пусть поторопятся… Скажете?
– Скажу, – уверенно соврал Джошуа и вышел.
Лучше бы он, конечно, спросил разрешения у Горяинова, так получилось бы достовернее, но Терпилин, кажется, не заметил поспешности и самоуправства бойца.
– Значит, скоро уже… – Терпилин улыбнулся и погладил ладонью коробку. Осторожно, будто она была не из ударостойкого пластика, а из тончайшего стекла.
– Вы говорили о Махмутове… – напомнил Горяинов. – Что с ним произошло?
– А я не знаю! – воскликнул Терпилин. – И никто не знает! Мы попытались с ним говорить, но он твердил только, что мы – идиоты слепые, что мы не видели, кто был вместо Копылова… Сказал, что Копылова подменили эти твари…
– Какие твари? – быстро спросил Горяинов.
– А я не знаю. Эти. И еще эти твари орут прямо за дверью. Бьются в стену. Вы что, не видите, что они заполонили двор? Махмутов требовал, чтобы мы открыли огонь, чтобы срочно отремонтировали автоматическую систему огня – она не работает, пропустила нелюдь вовнутрь периметра… – Терпилин говорил все тише и тише.
– И что было во дворе?
– А ничего. Пустой двор. И никто не орал. И никто не пытался проломить стену… Мы заперли Махмутова на складе. У нас не было другого места, никто не предусмотрел изолятора на станции… Только биологические завесы: они могли, конечно, кое-как удержать вирус, но только не безумца. Мы заперли Абдуллу – я приказал. Сообщил по инстанции о происшествии и приказал связать и запереть Махмутова… Он кричал, бился, потом затих… Утром ему занесли завтрак, а он… он разбил себе голову о стену. Мы не говорили об этом вслух. Положили его в морозильник, я приказал проверить его «балалайку». И знаете что? Оказалось, что последнюю неделю перед смертью Абдулла жил очень странной жизнью… «Балалайка» получала искаженную информацию… Или сама искажала ее… Поэтому на его наноэкраны могли поступать какие угодно изображения. Любой из нас мог показаться ему чудовищем… Он слишком долго и слишком часто впускал в себя… – Терпилин замолчал.
– Что впускал?
– Это… – Терпилин махнул рукой. – Все это, что находится за Линией… Мы, кстати, тоже находимся за Линией…
– Вы мне уже это говорили и даже, кажется, собирались доказать…
– Конечно, мы же реалисты. Нам нужны доказательства. Мы ученые, мы постигаем действительность через наши ощущения, а там, где наши органы чувств пасуют, мы применяем технику. Наноэкраны выводят нам картинки прямо на глаза, через «балалайку» мы впускаем в мозг информационные потоки и сигналы… Мы фиксируем показания приборов, мы анализируем показания приборов, мы накапливаем и систематизируем показания приборов… А кто вам сказал, что эти показания верны? Что приборы не врут, что не гонят нам в мозг вместо информации хаос? Мы думаем, что подключаем приборы к себе, а ведь это мы подключаемся к приборам… Доверяем им самое главное – сбор информации для наших мозгов. Смешно получается – вначале мы запускаем наши сенсоры и датчики в окружающее нас дерьмо. Присасываемся к тому, что ворочается там, за Линией, в зоне аномалий, и думаем, что так и должно быть, что все получится… Мы, крохотные и слабые, пытаемся вместить в себя нечто громадное… неизмеримое… И что? – Терпилин посмотрел на Горяинова. – Что происходит?
– Вы и скажите.
– Я? Я и скажу… – Терпилин смотрел в глаза Гору, а руки его скользили по граням контейнера, гладили их, словно успокаивали. – Варианта два. Два – пневматический и электрический. С какого начать? Давайте с пневматического, он смешнее… Вот тут… тут, на станции, есть мы – очень реальные, весомые, ощутимые… А там, за Линией, есть нечто громадное… то, чего нельзя понять и уложить в рамки наших теорий и законов, то, перед чем пасует наша наука… но мы очень хотим прикоснуться к этому неизвестному, мы долбим дырочку в стене, чтобы хоть одним глазком… а дырочки у нас долбить получается лучше всего. За все время нашей цивилизации мы только и делали, что долбили дырки. В стенах, в земле, в людях, в мироздании… Вот и сейчас – продолбили. А там, за стеной, – пустота. Вакуум. И нас просто высасывает в эту дырку. Хлопок, хруст ломающихся костей, бездна вздохнула, проглотив очередного из нас, и дыра захлопнулась. Но мы снова начинаем ее долбить, нашего ума хватает лишь на то, чтобы изменить место расположения новой дыры… Правда смешно?
– Очень, – кивнул Горяинов.
Ему хотелось посмотреть на часы, но он не стал этого делать при Терпилине. Пусть говорит.
– Электрическая теория тоже забавная, – сказал Ильмар Генрихович. – Ее придумал Пауль Крозе. Незадолго перед тем, как погиб…
– Не во дворе? – уточнил Горяинов.
– Нет, не во дворе, – подтвердил Терпилин. – Во дворе – не Пауль…
– Да-да, я помню… Так что же придумал покойный физик?
– Он сказал, что мы тянемся рукой к чему-то яркому, сулящему открытия и прогресс. Мы тянемся изо всех сил, а когда дотягиваемся, то оказывается, что у нашей цели слишком высокое напряжение. Мы просто не способны его выдержать, мы сгораем. Мы – проводники – сгораем. И это, наверное, спасает наш мир от гибели. Если бы разряд от Прекрасного Нечто достиг нашего мира, нашей Земли, то полыхнуло бы все. Гигантский фейерверк, по сравнению с которым Копье Катастрофы – не более чем свечка на именинном торте, – Терпилин похлопал ладонью по крышке контейнера. – Почему же мы до сих пор горим только в индивидуальном порядке? Почему разряд не проникает в остальной мир? А потому, что существует изоляция, ограничение по времени и расстоянию. Там, – Терпилин безошибочно указал в сторону зоны аномалий, – есть много странного и загадочного. Раньше я еще говорил – интересного, но сейчас… сейчас говорю – страшного и опасного. Там время может течь по-другому, гораздо быстрее, чем здесь. Там животные – птицы и всякая наземная мелочь – становятся чем-то невообразимым. Любая ерунда – камешек, ветка, комок земли могут стать артефактом, заряженным неизвестной энергией, наделенным непостижимой силой… Я бывал там, за Линией… Я видел, как человек превращается в ничто и, как воздух, уплотняясь, становится гигантским кристаллом. Мы вывозили оттуда в нашу лабораторию такие артефакты, тыкали в них пальцами, пытаясь понять хоть что-то… Нам так важно – понять, нам, в конце концов, за это платят деньги… Знаете, что мы выяснили, тычась в эти артефакты? Ничего, кроме того, что через час-два они теряют свои свойства. Земля снова становится землей, кристаллы растворяются в воздухе, мышь, демонстрировавшая умение ходить по воде, захлебывается и тонет. И что показательно – те, кто нас сюда прислал, шишки из «Науком», все это прекрасно знали. В инструкциях ясно сказано: любой артефакт, полученный из-за Линии, должен быть в течение часа отправлен в беспилотнике на базу. Мы даже не знаем, где эта база расположена. Просто совали контейнер в багажный отсек аппарата и отправляли. Один раз произошел сбой. Беспилотник отказался взлететь, наши техники завозились, прошло четыре часа… Все, сказал я, время вышло, можно выбрасывать то, что было артефактом. Мы вынули контейнер, открыли, а там…
– Готово, – сказал Дэн, заглянув в кабинет.
– Можно улетать? – Терпилин вскочил с кресла.
– У нас еще есть немного времени, вы так и не рассказали, что в контейнере.
– В том, что мы достали из беспилотника? Артефакт был артефактом, он словно не знал, что находится в пяти километрах от границы зоны, искрил себе потихоньку… Вы слышали о живой глине? – Терпилин хлопнул ладонью по контейнеру. – О той, что дает человеку возможность поиграть в бога?
– Да, – сказал Горяинов. – Человек может слепить любое существо из этой глины, и существо будет двигаться, будто живое…
– В границах аномальной зоны или в течение часа вне ее, – закончил Терпилин и снял с контейнера крышку. – Прошу!
– Глина, – сказал Дэн, заглянув в контейнер.
– Глина, – подтвердил Терпилин. – В детстве лепили зайчиков-собачек? Смелее, Климентий! Такой героический десантник… Что-нибудь изваяйте. Форма не важна, можете просто раскатать колбаску… Дерзайте!
Горяинов медленно поднялся. Повесил «дрель» на плечо.
– Перчатки снимите, – посоветовал Терпилин. – Можно, конечно, и в перчатках, но тогда придется долго мять глину в руках.
Горяинов снял перчатку, сунул ее за пояс. Протянул руку к глине. На вид – ничего особенного. Темно-коричневая, влажная. Мертвая. Комок размером с кулак прилеплен к стенке контейнера. Не ко дну, а именно к стенке.
– Сколько нужно взять? – хриплым голосом спросил Горяинов.
– Да сколько хотите. Можете щепотку, можете весь комок.
Горяинов осторожно прикоснулся к глине. Это мог быть просто розыгрыш. Трудно себе представить, что человек станет шутить в подобной ситуации, но чего только не бывает на свете.
Кусочек глины отделился легко. Горяинов подбросил его на ладони, оглянулся на Дэна. Тот неодобрительно поморщился. Не любил Дэн играться с непонятными предметами. У него и специализация такая была – разминирование.
Горяинов сжал кулак. Глина еле слышно чавкнула. Если сдавить сильнее – она полезет между пальцев. Рука раскрылась – на глине отпечатались линии ладони. Линия жизни – длинная. «Как была у того парня, в мобиле», – подумал Горяинов и бросил комок на стол.
Шлеп.
– Можно и так, – усмехнулся Терпилин. – В конце концов, чего мы ждем? Мы же в пяти километрах от аномалий… Аномалии здесь не проявляются, а артефакты дольше часа не живут… Это иллюзия…
Комок глины с отпечатавшимся папиллярным узором Горяинова вдруг вздрогнул. Качнулся.
– Твою мать… – пробормотал Дэн тихо и зачем-то положил палец на спуск своей «дрели».
Край комка приподнялся, удлинился. Он медленно покачивался из стороны в сторону, словно пытался что-то разглядеть. Потом опустился на столешницу. На противоположном конце комка вздулся пузырь, медленно переместился вперед.