н оказался членом Католического Вуду, никогда не отличался особым рвением, а тут, на станции, вдруг смог не просто общаться с лоа, а даже управлять ими… В шутку поначалу, все смеялись… нервно, но смеялись, когда лоа приносил ему тарелку… или полотенце плыло по воздуху, извиваясь, как мурена. Но через пару дней Маканга вдруг попытался натравить лоа на Венцеслава. Поссорились, повздорили, Маканга вдруг запел что-то дурным голосом, потянулся скрюченными пальцами к Венцеславу, не дотронулся, сжал воздух в трех метрах от горла. Венцеслав захрипел, забился, но не упал, словно кто-то невидимый его удерживал вертикально. Я выстрелил Маканге в голову… Сара Кэдиган покончила с собой, перерезала вены, Кандауров и Ван Донг не смогли пройти тест по возвращении, несли какую-то чушь, отвечая на вопросы… даже вроде и не слыша вопросов… пришлось задействовать пулеметы… «молотки» вообще оказались самой надежной частью нашего оборудования. Мы остались на станции втроем – я, Крозе и Сорокин. Друг с другом они общались, а меня… нет, не избегали, может, лишь слегка сторонились. Десять дней назад пришло распоряжение Базы снова отправиться в глубь зоны аномалий, забрать приборы. Базе было наплевать на то, что мы тут уже почти все вымерли. И даже на то, что я им сообщил о подмене… о фокусе с капсулами – Базе было наплевать. Им нужно было забрать приборы. Крозе сказал, что плохо себя чувствует. Получалось, что ехать нужно мне с подменышем… Я не мог… Я не собирался… Я… Они что-то поняли. И побежали. С ходу, без подготовки. Сорокин бросился к мобилю, а Крозе задержался, он пытался меня уговорить не делать глупостей. Размахивал «дрелью» и кричал, что я сошел с ума, что он не позволит мне, что нужно всем выбираться отсюда, садиться в мобиль и ехать, наплевав на контракты и наказания… Я сказал, что они могут уезжать… Давайте, сказал я Крозе. Ваше дело. Он не поверил, но что ему оставалось? Из ангара его звал Сорокин. Нужно было пробежать всего пятьдесят метров до ангара, был шанс, что я не попаду…
– А ты попал…
– А я попал. Сам не ожидал, но попал.
– Три из трех, – сказал Горяинов.
– Да. А потом – по ангару. Уже сгоряча, понимаю, но не смог удержаться. Мобиль выскочил, прорвал ограждение – и вдруг с вышки ударили «молотки». Я их не включал. Даже не подумал об этом, тем более что они и не могли стрелять по нашему транспорту и по целям внутри периметра. А тут… Словно и не было на мобиле определителя «свой-чужой». Знаешь, что я понял? Я понял, что База не хочет никого выпускать наружу. Я понял, что есть в программе нашей системы защиты элементы, которые включаются независимо от нашего желания. И я даже не пытался выбраться со станции. Сидел в здании, посылал просьбы об эвакуации одну за другой, рискнул только выбраться наружу, чтобы отправить беспилотники…
– И ты понимал, что если тебя и повезут отсюда, то только куда-то в такое же изолированное место, – без вопроса, утвердительно произнес Горяинов. – Понимал?
– Да, конечно.
– И ты приготовил пистолет для экипажа вертолета?
– Для пилота. Экипаж мне был не нужен. Нет, не нужен. Я приготовил пистолет и комбинезон из кевлайкры. Шансов, что меня отсюда вывезут в непораженные места, не было совсем, но вероятность, что вертолет все-таки меня возьмет на борт для перевозки в какую-нибудь лабораторию – была. Я ведь вывел из строя все медицинское оборудование на станции. Здесь, на месте, меня изучать было невозможно. И привезти сюда весь комплекс оборудования было бы очень трудно. Проще отвезти меня к оборудованию. Вот тогда я пристрелил бы пару-тройку людей – а что, мне не привыкать – и заставил бы пилота лететь…
– К свободе, – закончил за администратора Горяинов.
– Да, к свободе, – с вызовом произнес Терпилин. – Я что, не имею права выбраться отсюда?
– Отсюда никто не имеет права выбраться, – спокойно произнес Горяинов. – И ты это прекрасно знаешь. Ни ты, никто другой из лабораторий по периметру. Ты разве не понял, что лаборатории – это ведь…
– Я понял, это как раз я понял. В лабораториях не мы изучали зону аномалий, это нас изучали ученые с чистой, незараженной стороны. Смотрели, как мы себя поведем… как будем превращаться в аномалии, как Нечто с той стороны будет нас переваривать… во что мы превратимся… Да, я понимаю, что они не планировали Катастрофу, хотели только приоткрыть врата, чтобы глянуть – а чего там, за ними? И если бы ракета не ударила, может, не было бы такого взрыва, не было бы землетрясений, вулканов и цунами… Та штука, из-за врат, пришла бы на Землю тихо, без вспышки и светошумовых эффектов. И что – не возникли бы эти аномалии? Не появились бы эти аномальные зоны? Что-то мне подсказывает, что все было бы точно так же. И точно так же людей гнали бы к этим аномалиям. А чего церемониться – если ради спасения человечества от стагнации и застоя уже погибли миллионы людей, то ради изучения аномалий вполне можно «переработать» еще несколько сотен неудачников. Но я не хочу просто быть подопытной крысой. Я хочу…
Горяинов смотрел на Терпилина с еле заметной улыбкой – печальной улыбкой.
– Что? – растерянно спросил Терпилин.
– Себе-то ты не ври, – сказал Горяинов. – Куда бы ты ни полетел на вертолете, там, на чистой земле, тебе места не было. И не на свободу ты рвался, Ильмар Генрихович. Ты ведь не просто так копался в себе, рассказывал мне о том, что у вас тут происходило, вытаскивая подробности, мелкие и мельчайшие. Ты не меня пытался убедить, ты себя убедить пытался…
– В чем именно?
– В том, что ты – человек.
– Я человек! – выкрикнул Терпилин. – Я – человек!
– Сколько времени ты потерял там, после поездки в поселок? – тихо, очень тихо спросил Горяинов.
– Меня не могли подменить! – Терпилин ударил кулаком по столу. – Я человек-человек-человек-человек… Я помню все, что со мной было. До мелочей. И помню, что происходило со мной здесь. У меня не было «балалайки», ничто не могло пролезть ко мне в голову. Ничто, понял? Ты понял?
– Ты прошел все тесты, когда вернулся, – сказал Горяинов. – И никто не обнаружил никаких отклонений?
– Да.
– Как было и у Крозе? Он ведь тоже был уверен, что является человеком…
– Он врал. Он – врал!
– А ты знаешь наверняка.
– Да.
– Но ты же только что говорил, что если врут ощущения, то ты не можешь знать истины. Они могу врать не только о том, что снаружи тебя, но и о том, что внутри… Не так?
Терпилин помотал головой и не ответил.
– Так, Ильмар Генрихович, так, а не иначе. И тебя интересовало только одно – добраться до настоящей границы аномальной зоны. Там, где артефакты и на самом деле перестают быть артефактами, превращаются в глину, камни, воздух… животных… Ты хотел понять – человек ты или нет. Ведь так?
Терпилин снова молча помотал головой.
– Ну, мне ты можешь врать, но себе-то… – Горяинов снова печально усмехнулся и встал с кресла.
– Тебе не понять меня! – пробормотал Терпилин.
– Разве? Я тебя прекрасно понимаю. Меня тоже мучил этот вопрос. Каждого из моей группы. Даже Джошуа, хотя он очень не любит сложные размышления.
– Что?
– Зеленый – последний уцелевший на станции наблюдения номер три. Леонид и Джошуа из экипажа эвакуатора, которому не повезло на седьмой станции. Я и Дэн вместе с группой были выброшены в район болот, чтобы вывезти упавший беспилотник… Обеспечить эвакуацию.
– Давно? – спросил Терпилин.
– Зеленый – три месяца. Джошуа и Леонид – четыре. Мы с Дэном попали сюда полгода назад.
– И все эти полгода…
– И все эти полгода, – подтвердил Горяинов. – Мне повезло… и ребятам повезло, в общем. На одной из станций был неплохой техник, извлек разъемы из наших голов… снял наноэкраны…
– Вы все… Вас тоже…
– Не знаю, – сказал Горяинов. – Честно – не знаю. И не пытался выяснить. Когда оказалось, что мне не светит возвращение, я договорился с Базой. Я выполняю для них работу здесь, они обеспечивают меня и группу… Мы прибываем на такие вот станции, как эта, обеспечиваем эвакуацию оборудования и записей, не тех, что в открытых архивах, а тех, что были сделаны скрытыми следящими устройствами. Если бы мы только дернулись к эвакуатору, он бы нас всех перемолол в пыль и брызги. Понятно? А так… База не расходует напрасно людей, а кроме того, имеет здесь средство воздействия на станции…
– Только эвакуация?
– Почему? И чистка тоже. Две станции пришлось зачищать полностью. Уничтожить с воздуха нельзя, были бы потеряны данные. Пришлось вручную… Ты, кстати, напрасно избегаешь прикасаться руками к глине. У меня получилось, у тебя, возможно, тоже получилось бы… Это не показатель настоящести, понимаешь? Если врут приборы, если обманывают чувства, то что остается?
– Что?
– Я мыслю, значит, существую, так, кажется? Я помню свою жизнь, я вижу, слышу, дышу – значит, я жив. Значит, я настоящий. И я не хочу выяснять, не слеплен ли я из какого-то дерьма и не являюсь ли порождением Хаоса, других измерений, Великого Ничто… Я жив. Я могу жить и дальше. Я – живу. Как те люди в поселке, как тысячи других, оказавшихся под ударом или бросившихся сюда в поисках артефактов. Я – живу. И могу дать шанс тебе. В принципе, я мог бы убить тебя сразу. Ты не входил в список приоритетов. Тем более что было понятно – ты хочешь схитрить. Я даю тебе возможность остаться в живых…
– Как благородно и щедро…
– Как получилось. А ты… ты можешь выбирать. Можешь попытаться уйти отсюда пешком. Если даже пулеметы на вышках не проснутся, далеко ты не уйдешь. Призраки, голоса, твари – ты еще не умеешь их определять, не знаешь, чего от них ожидать… Но попробовать – можешь.
– Это первый вариант. Еще?
– Еще – можешь выстрелить себе в голову, – Горяинов положил на стол перед Терпилиным его «дыродел». – В меня не нужно, я успею выстрелить первым, а в себя – пожалуйста.
Терпилин протянул руку к пистолету, почти коснулся рукояти кончиками пальцев, но потом руку убрал, спрятал в рукав.
– И третий вариант…
– Какой?
Горяинов посмотрел на часы: