– Но я до сих пор не понимаю, как мы смогли отыскать друг друга посреди этой тьмы.
– В зале вы направились прямо ко мне, как будто уже знали меня прежде.
– Это всего лишь совпадение. Я просто вслепую шел вперед.
– А потом вы подняли руку в знак приветствия, как тот человек, который махал мне в тени каменной статуи посреди площади. Он тоже нерешительно помахал мне тогда.
– Аями, это не больше чем совпадение. Я лишь бродил в темноте в поисках выхода, ничего не видя перед собой, к тому же там было очень душно…
– Именно поэтому я вас и заметила…
Аями сидела на подоконнике, где стояла искривленная свеча, и сушила мокрые волосы. Листок с рекламой выставки лежал у нее на коленях. На кухне стояла кастрюля, от которой исходил аромат вареного риса. Через окно в помещение вваливался горячий воздух, который был массивнее громоздкого промокшего одеяла. Он разгоряченной тушей заполнял маленькую однокомнатную квартиру, где не было ни вентилятора, ни кондиционера.
– Чем занимаетесь в жизни? – спросил Вольпе после долгого молчания, наблюдая за Аями.
– Я актриса. Сейчас без работы.
– Так вот почему вам позвонили с телевидения, – пробормотал Вольпе себе под нос. – Вы играли в кино? Или посвятили себя сцене?
– Я снялась всего раз, в экспериментальном фильме одного молодого режиссера. Фильм длился всего четыре минуты. Не было ни сценария, ни раскадровки.
– Что значит «экспериментальный фильм»?
– Это была импровизация с потоком сознания вместо текста. Действие происходило в центре города, в «Бургер Кинге». Мы встретились около полуночи. В диалоге обязательно должны были появиться три конкретных слова.
– Какие именно слова?
– Подгузник, Греция и тайна.
– Стойте! Похоже, звонят из Греции, но это тайна, никто не должен услышать нас. А это что? Ой, подгузник на полу, как же так?
– Именно!
– И что за роль была у вас? Если это вообще можно считать ролью.
– Я была незрячей девушкой. На мне была одежда из грубого хлопка, сандалии из конопли и белая трость в руке. Я вошла в «Бургер Кинг», столкнулась с другим персонажем – мужчиной в коричневом костюме, – и мы начали разговаривать.
– Интригующе.
– Мы говорили о наших богатых тетушках.
– Была и у меня такая тетка. Но она была не просто богатой, а еще устрашающе строгой. В доме у нее был бассейн и три рояля. Давно умерла уже. Погибла в аварии.
– Разбилась на своей машине? Или в автобусе?
– Нет, ее сбил кто-то из соседей прямо на пешеходном переходе. После аварии у нее отказали почки и нарушилось мочеиспускание, через два месяца она скончалась.
– Странно, – Аями бросила на него серьезный взгляд.
– Ничего странного. Машина раздробила ей всю брюшную полость.
– Нет, странно то, что я не могу читать по вашим губам.
– Вы умеете это делать?
– Обычно да. Я понимаю многое из того, что вы говорите, но я не могу читать по губам. Странное ощущение.
Они достали из холодильника пиво и свежие огурцы. Это была магия: каждый раз, когда они открывали дверцу, там всегда были пиво и огурцы. «В такие дни мои мысли выходят за рамки реальности. Я вижу себя с огромным попугаем в руках, входящую в несуществующую ванну с холодной водой. Попугай когтями впивается мне в грудь, издавая громкие протяжные крики, похожие на мычание. В такие дни мои эмоции выходят за все пределы моего разума».
Вольпе принял душ на кухонном полу меньше пяти минут назад, но его кожа снова покрылась потом, потом он почувствовал, как горячий воздух прилипает к коже и закупоривает его поры. Он достал свой ноутбук, поднял два пальца, будто брал палочки для еды, и произнес фразу: «Тело женщины находилось под крышей, но о нем до сих пор никому не было известно. Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?»
– Что вы бормочете? Вы уже пишете?
– Это всего лишь набросок первых впечатлений. Не обращайте на меня внимания, – ответил Вольпе, стуча по клавиатуре.
– Рис вышел немного пресным, будете? – спросила Аями, выходя из кухни.
Вольпе не ответил. Мужчина продолжал бубнить себе под нос предложения: у него была привычка печатать и одновременно читать написанное вслух: «Стоял жаркий полдень, попугай впивался в грудь когтями. За окном раздался горький и протяжный крик, похожий на мычание».
Аями поставила кастрюлю с рисом на журнальный столик, который также использовался как обеденный, достала из небольшого комода белый хлопковый ханбок и стянула волосы в пучок. Когда Аями двигалась, накрахмаленная хлопчатобумажная ткань слегка хрустела. Она почувствовала ее запах.
– Это какой-то особенный наряд? – спросил Вольпе.
– Я была именно так одета, когда снималась в фильме.
– Хотите так пойти?
– Остальное надо стирать, потому что вся моя одежда влажная от пота. Другой у меня нет.
Они сели за стол и принялись за еду. К рису Аями подала кимчи из квашеных огурцов и свежий огуречный салат. Жара и сильная жажда заставили Вольпе снова достать из холодильника пиво. Несмотря на то что писатель был голоден, ел он совсем мало, потому что еда была ему непривычна. Для начала он посчитал свежеприготовленный рис слишком горячим. Аями же съела целую плошку и положила себе добавки. Вольпе с интересом наблюдал за ней, потягивая пиво.
К вечеру, когда солнце уже почти село, они вышли на разгоряченную, душную улицу и направились вниз.
– Прошлой ночью… нет – сегодня утром и днем, – сказал Вольпе, – вы разговаривали во сне. Я, конечно, ничего не понял из того, что вы произнесли. Что же вам приснилось в этой жаре?
– Мне приснилось, что я была торговкой вина, – спокойно ответила Аями, глядя вперед.
– Торговкой вина? – неловко повторил он. – Вы имеете в виду в трактире?
– Нет, как Мария, которая продавала вино в пустыне на севере. Она торговала домашним белым вином, стоя на обочине дороги в безлюдной степной пустоши, продавала алкоголь измученным жаждой водителям грузовиков. Десять центов за кружку.
– И много вы продали?
– Нет, – покачала головой Аями. – Я шла без остановки весь день. Сон длился всего несколько минут, но мой день в том мире был бесконечным. Как говорится, «вечность и один день», и этот день был равен вечности. Когда я шла по бесплодной пустоши с полной вина тяжелой бутылью в руках, молочно-белая жидкость с каждым шагом выплескивалась из горловины на мои ноги. Она пахла спиртом и забродившими цветочными лепестками. Мой язык горел. Я попыталась сделать глоток этого вина, но жажду утолить так и не смогла.
Они сели в автобус, который довез их до выставочного зала. Не так давно – фактически всего один день назад – небольшая галерея была единственным в Южной Корее аудиотеатром. Они хотели купить билеты, но заметили надпись на двери «Вход свободный» и зашли внутрь. Из тесного вестибюля театра шли двери в небольшой аудиозал и маленькую библиотеку за ним. Сквозь закрытые стеклянные двери сам зал увидеть было невозможно. Фотографии были выставлены на пустой сцене, откуда забрали все аудиооборудование. Когда они входили в выставочный зал, из него выскочили старшеклассники и с гамом и криками пронеслись мимо Аями и Вольпе. Она огляделась, пытаясь обнаружить их классного руководителя, но рядом никого не было.
Раньше люди испытывали необъяснимый страх перед фотографией. Причиной тому были предрассудки, что камера может забрать человеческую душу, создавая копию реальности. Люди также верили, что эта копия не только жила намного дольше, чем настоящий человек, но и обладала магическими свойствами, которых не было у живых. Суеверные страхи остались в прошлом, но все же некоторые из них дожили и до наших дней. Фотография способна запечатлеть самые пугающие моменты между отрезками реальности, усиливая чувства необъяснимым ужасом, отпечатывая момент, как посмертная маска. Разница между живописью и фотографией заключается в том, что отпечаток момента не является полным отражением ни фотографа, ни позирующего. Фотоаппарат запечатляет призрачный момент, закутанный в материю. Искусство – это погоня за мечтой в самом широком смысле. Разница между живописью и фотографией заключается в том, что ни фотограф, ни позирующий не хотят достичь мечты. В объектах на фотографии всегда есть невидимые бесконтрольные зоны и частицы. В этом заключается секрет вещей. Магия объектов на фотографии состоит в том, что изображение содержит спокойный, статичный испуг, созданный не по воле фотографа или объекта фотографии. Представьте себе дом в тот день, когда вас больше не станет. Где-то в том доме уже живет ваш призрак, который однажды пройдет мимо зеркала, оставляя в нем размытый силуэт.
«Эти фотографии тому подтверждение», – подумал Вольпе.
Он стоял перед двумя работами, под которыми было написано: «Медовый месяц I» и «Медовый месяц II». На первой фотографии запечатлена женщина, стоявшая перед фасадом здания с массивными барельефами, которые представляли собой примитивные, абстрактные лица с картин Пауля Клее. Судя по огромным витринам, на первом этаже дома расположился роскошный бутик, а каменные лица словно опутывали все здание, начиная со второго этажа. Жаркий летний день. Медовый месяц. Девушка была одета в ханбок из белого хлопка без каких-либо узоров и украшений. Ее густые иссиня-черные волосы были завязаны в тугой пучок, из-под подола юбки выглядывали сандалии из перекрученной конопляной ткани, надетые на босую ногу.
По какой-то причине в фокусе фотографии была не девушка, а фасад, украшенный огромными барельефами, поэтому она выглядела настолько расплывчатой, что невозможно было понять, она ли это или нет. Темно-коричневые лица на барельефе занимали бóльшую часть фотографии. Загадочные, симметричные, причудливые облики с самой разнообразной мимикой напоминали маски кальмаров или обезьян. Спина женщины отражалась в стеклянной поверхности. Она стояла со слегка приподнятыми руками, в которых ничего не держала. В витрине, как в мутном зеркале, отражались размытые силуэты проезжающих автомобилей и проходящих мимо пешеходов. Их руки и ноги застыли в неестественных позах, как у поломанных кукол.