ности Аями также входило стоять у входа в зал, произносить название пьесы, имя автора и, наконец, объявлять: «Итак, спектакль начинается!»
Итак, спектакль начинается.
Аями легла на сцену – если так можно было назвать невообразимо маленькое пространство возле столика – и распростерла руки в обе стороны. Из зала на нее смотрели пустые кресла. Она не шевелилась. Глаза были закрыты, волосы спадали на лицо. Умерла? Снова раздался шепот невидимого радиоприемника.
«Прогноз. Погоды. Для. Моряков. Волны. На. Юго-востоке. Два с половиной. Метра. На. Юго-западе. Вдали. Легкая. Облачность. На. Юге. Слабая. Радуга. Местами. Ливни. С градом. Ветер. Северо-восточный. 2. 35. 7. 81…»
Аями должна была встретиться кое с кем в восемь часов вечера в ресторане, и вспомнила она об этом сама, без напоминания – вдруг вскочила, пробудившись от иллюзорной смерти.
Когда Аями подошла к ресторану под названием «В темноте», было ровно восемь. Солнце уже село, но вокруг еще не стемнело. Время теней – момент между закатом и ночью, когда на улицы, словно мятежник, вырывается ослепляюще-яркий свет витрин магазинов. Ее бросило в жар, как только она вышла из холодной подземки. В небе стали формироваться облака, похожие на хлопья пепла. Она свернула в узкий длинный переулок, узкий настолько, что по нему не могла проехать ни одна машина. Ресторан располагался именно здесь, и, как только Аями свернула туда, она каждой клеткой ощутила, как быстро поднимается температура ее тела.
Сначала она вошла в просторный и светлый холл, который служил залом ожидания, в нем же находился бар. Из бара доносилась спокойная музыка. Посетители сначала подтверждали бронь столика, а затем выбирали желаемое блюдо из меню. Официант за стойкой принимал заказ и сообщал о нем на кухню. Во время ожидания можно было взять напиток в баре или сдать в гардероб верхнюю одежду или слишком большую сумку, ведь они могли мешать посетителям. Деревянные двери, ведущие в основной зал, были закрыты. Пройти туда можно было, только сделав заказ. Многие нервничали, стоя возле дверей, хотя вряд ли бы признались в своих страхах, некоторые даже начинали плакать. Потому что эти двери вели в другой мир, где в воздухе витали совершенно другие ощущения.
Однако стоит сказать о двух правилах, которые необходимо знать, прежде чем войти в этот ресторан. Во-первых, запрещено пользоваться всем, что излучает свет или может стать источником огня: фонариками, зажигалками, спичками, сотовыми телефонами, светоизлучающими экранами, компьютерами; а также зажигать сигареты и благовония. Это безоговорочное табу ресторана. Во-вторых, в зале нельзя свободно вставать и передвигаться, так как можно нечаянно задеть кого-то из посетителей или разносящих еду и напитки официантов. Если кто-то захочет выйти покурить или посетить уборную посреди ужина, следует позвать находящегося поблизости специального проводника.
Спутник Аями уже прибыл в ресторан и сам сообщил ей об этом. Двери распахнулись, она вошла внутрь. Перед глазами предстала чернильно-черная темнота, грузная, тяжелая, всей своей массой полностью заполнявшая помещение. Идти внутри абсолютной тьмы было в тысячу раз труднее обычного. С каждым шагом Аями будто вдавливала свое тело в толщу сумрака. Были слышны приглушенные монотонные звуки работающего кондиционера, разговоры и смех людей, звон бокалов, посуды и приборов, но ничего из происходящего не было видно. Шум издавала сама темнота. В кинозале, где уже начался фильм, всегда есть светящиеся таблички или мерцающие указатели на полу, но в ресторане таких не было. Даже с закрытыми глазами было видно больше, чем в этой непроглядной тьме. Аями почувствовала, что перед ней лестница. Она стала подниматься по ней, держась за перила.
«Вы – Ким Аями?» – спросила совсем молодая, судя по голосу, проводница. Аями подтвердила, что это она. Официантка аккуратно взяла ее за запястье и прикоснулась к тыльной стороне руки, провела пальцем по запястью, словно хотела измерить пульс. От нее пахло мокрой тканью из грубого хлопка. Проводники, как и другой обслуживающий персонал ресторана, были незрячими или слабовидящими. Для них не было принципиальной разницы между миром внутри ресторана и тем, что находился снаружи. Ведомая проводницей, Аями подошла к своему столику и села.
Она заговорила первой:
– Сегодня была «Слепая сова».
– Знаю. Всю неделю только ее и ставили, – послышался голос директора театра. Он звучал сухо, хрипло и надломленно. Совсем не как у актера.
– Приходили школьники со своим классным руководителем, – продолжила она. – Оказывается, к следующей неделе им надо написать сочинение про аудиотеатр.
В темноте голос Аями раскрывал и подчеркивал глубину ее личности, которая при свете дня становилась более блеклой. Этот голос обладал плотью. Сами того не подозревая, люди, погруженные во мрак, прислушивались к голосу Аями, как если бы они смотрели на прекрасную девушку, освещенную лучами солнца. Какое-то время они кожей ощущали скользящие взгляды друг друга, и это рождало удивительное ощущение. Проводница принесла поднос, на котором стояли корзинка с выпечкой и пиалы с супом. Пахло свежим, еще теплым хлебом. Они были в этом ресторане не в первый раз, но официантка все равно объяснила, что где стоит.
– Тарелка находится перед вами. Вилка слева, салфетка и нож – справа. Стакан для воды и бокал для напитков – в положении на 13.00 от вас, а корзина с хлебом – на 11.00. Поверхность бокала гладкая, а поверхность стакана для воды – ребристая. Ложка лежит прямо на 12.00 от вас.
– В темноте я всегда хватаюсь за ложку сильнее, чем нужно, – от этой привычки сложно избавиться, – засмеялся голос директора театра, как только проводница ушла, а затем спросил: – Как прошло закрытие?
– Все в порядке.
– Приятно слышать. Ничего не случилось?
Аями вспомнила мужчину, который поднял шум у дверей театра, но решила, что это не так важно, поэтому ничего не сказала директору.
– У меня нет привычки хвататься за ложку, но… Мне непривычно не видеть движения ваших губ.
– Вот как? Выходит, вы сначала видите движение губ и только потом слышите, что говорят?
– Я часто читаю по губам, даже не глядя на них. Сама не понимаю, как это происходит.
– А может, это иллюзия восприятия? – директор театра замолчал, но затем продолжил серьезным голосом: – Кстати… Аями, чем собираетесь заниматься? Какие планы на будущее?
– Ничего конкретного. Я подавала заявления в несколько мест, но пока положительного ответа не получила.
– Вы так и не отправили письмо в Фонд, как я говорил? – прямо спросил директор театра.
– Нет, – Аями отрицательно покачала головой, но затем поняла, что в этом не было необходимости.
– Вам нужно сделать это, пока еще не поздно. Я серьезно. Вы талантливая молодая актриса и всегда прекрасно справлялись с любой работой в театре. Поэтому, если вы устроитесь в отдел культуры и искусств Фонда, у вас обязательно появится шанс на успех.
– Я не выходила на сцену уже два года, – легко ответила Аями и улыбнулась. – И вы лучше, чем кто-либо, знаете, что моя работа в аудиотеатре не имела ничего общего с исполнительским искусством. Любой бы справился с тем, что делала я.
– Бывших актеров не бывает. Даже если не удается найти работу по душе или приходится зарабатывать на жизнь разными способами, есть что-то неизменное. На мой взгляд, актерское ремесло – не просто профессия, а призвание. Согласны?
– Так ведь призвание и воодушевляет человека…
– Душа у всех есть, а вот воодушевление…
– Смотря что подразумевается под душой…
Принесли закуски. Аями решила, что он ест маринованный острый перец, заедая сушеными моллюсками с паприкой. Какое-то время они старались жевать как можно тише и медленнее.
– Я все же подумываю о том, чтобы найти временную работу, – заговорила Аями.
– Временную? То есть подработку?
– Да, именно.
– Снова пойдете в официантки? – недоуменно спросил директор театра.
– Может быть, но не сразу. На прошлой неделе я ходила на собеседование в университет. Им нужен помощник в офис на короткий срок, но, видимо, я не подошла – они так и не связались со мной. Зато сегодня вечером мне позвонила учительница немецкого и попросила меня встретить какого-то поэта-иностранца. Похоже, мне придется переводить ему и помогать с делами, ведь он никогда не был в Корее. Не знаю пока. Разберемся, когда прилетит.
– А, помню, вы говорили, что ему понадобится переводчик.
– Я… сначала отказалась, потому что переводить устно не смогу, но она сказала, что переживать не о чем, ведь это не международная конференция. Мне нужно будет помочь ему найти жилье и водить его по городу.
– Зачем поэту-иностранцу приезжать в Корею?
– По ее словам, он приезжает сюда творить.
– Но почему именно в Корею?
– Я тоже спросила, но похоже, что Корею он выбрал «случайно». Никто не будет официально встречать его в аэропорту, потому что никто не знает о его приезде.
– Раз так, то, может, он едет к Ёни. Личный визит, так сказать.
– Сначала я тоже так подумала… Но если это правда, то почему она переложила все заботы на меня?
– Вероятно, ей в скором времени придется пройти химиотерапию.
– Она говорила, что принимает очень много таблеток!
– Но, похоже, заметных улучшений нет.
– Она говорит, что ей повезло, ведь ей выписали новые экспериментальные препараты!
– А она рассказывала что-то конкретное об этих чудо-таблетках?
– Нет, – Аями снова зачем-то покачала головой. – Она попросила сохранить это в тайне и рассказала, что подписала документ о неразглашении, пока лекарство официально не появится на рынке. Больница тоже не будет брать на себя ответственность за побочные эффекты. Вообще-то, она сказала, что даже об этом нельзя было рассказывать.
– В любом случае, если она пройдет химиотерапию, это не значит, что ей нельзя ни с кем видеться.
– Может быть. Но если поэт и правда приезжает, чтобы писать стихи, то он задержится здесь на какое-то время.