[7]. Дебютантка, вся сотканная из противоречий. То робкая, словно пансионерка, то отличающаяся дьявольским нахальством. У нее был необъяснимый шарм, несмотря на явную худобу. Была ли худощавость недостатком? Некая Полер[8], дебютировавшая в «Амбассадоре», дергаясь в конвульсиях и неистово вращая глазами, достигла вершин славы, дерзко утвердив на парижской сцене право быть худой, что сочли бы недопустимым еще пять лет назад. Итак? Эта Габриэль была из тех, кого непременно следовало ангажировать. Хотя она совершенно не обладала голосом, публика и даже клакеры у нее уже были, ибо ей случалось резвиться на сцене, выделывая весьма вольные к пущей радости своих поклонников. Было очевидно, что это ей нравилось.
Определенный репертуар и уже исчезнувшие традиции парижских кабаре в провинции по-прежнему имели хождение.
Так, в 1905 году в Мулене на сцене кафешантанов все еще можно было видеть около десятка статисток, сидевших полукругом позади «звезд». Они находились на сцене, чтобы создать иллюзию салона, придать заведению хороший тон и заполнить паузы между номерами. Едва сцена пустела, они вставали и по очереди пели песенки. Слушали их вполуха. Им не платили. Одной из них было поручено собирать деньги, и девушка ходила между столиками — обычай, который в Париже был бы расценен как недостойный даже деревенского кабаре.
Внучка понтейского трактирщика дебютировала в «Ротонде» именно в качестве статистки. Атмосфера там царила простая и непринужденная. Присутствовавшие в зале льстецы не скупились на подбадривающие аплодисменты. Едва Габриэль вставала, они устраивали ей восторженный прием.
Она понимала, какая ей выпала удача.
Рядом с ней девушки, столь же неопытные, как и она, ни живы ни мертвы, с тревогой приговоренного к казни, надеющегося на отсрочку, ждали аплодисментов, от которых зависело их будущее. Соперничество было жестоким. Все решал успех. При малейшей неудаче следовало расстаться с надеждой на ангажемент.
Габриэль же играла роль фаворитки. Она была любимой кобылкой господ офицеров и весело мчалась во главе табуна. Каждый вечер, посылая завсегдатаям легкую улыбку, она вставала и запевала одну из песенок своего репертуара.
В это же время любовь привела в Мулен молодую женщину, добившуюся некоторой известности в «Монне» в Брюсселе. Чувства, которые она испытывала к молодому человеку из знатной семьи, графу д’Эспу, заставили ее навсегда порвать с профессией балерины. Любовник служил в 10-м егерском. Она любила его страстно и пожертвовала ради него своей карьерой. Он принял жертву и не женился на ней. Незаконная, среди прочего… Танцовщица оставила в истории слабый след, но свидетельства ее бесценны. Она прекрасно помнила первые появления Габриэль на сцене «Ротонды»: «Она была недотрога и запирала дверь на ключ, когда переодевалась. На сцене она умирала со страху, но виду не подавала. В сущности, она была робкой карьеристкой».
Новая актриса знала всего две песни. Она начинала с куплетов из «Кукареку», ревю, где с успехом в 1898 году на сцене одного из самых шикарных парижских кабаре, «Ла Скала», выступала Полер.
В традициях «Ротонды» было встречать появление Габриэль различными звукоподражаниями, среди которых преобладало кудахтанье. Делалось это для того, чтобы подбодрить ее, когда хриплым голосом она выводила робкое «кукареку», в котором с трудом можно было распознать победный крик петуха. Затем она проворно седлала второго своего любимого конька, переходя к куплетам, всегда заставлявшим зал содрогаться от грома шуток. Песенка была слегка заезженной, но все же проходной. Называлась она «Кто видал Коко у Трокадеро?» и была примерно того же возраста, что и Эйфелева башня. Песня-фетиш… Габриэль вкладывала в нее все сердце. Когда она пела ее, то уже видела себя королевой мюзик-холла, царящей над Сеной.
Публика, чтобы заставить ее бисировать, повторяла на все лады два слога, общих для обеих песенок: «Коко! Коко!»[9] Каждый вечер при появлении Габриэль крики «Коко! Коко!» звучали как заезженная пластинка. Звучали так часто, что это имя за ней и осталось.
Она была Коко для всех офицеров, для всех своих друзей из гарнизона. Так оно получилось. Деваться было некуда.
Закончив песенку, дебютантка, прозванная Коко — и вовсе не отцом, как всю жизнь она пыталась всем это внушить, а партером, состоявшим из офицеров, пришедших развлечься, — грациозно приветствовала зал и возвращалась на место.
Столь же красивая, как Габриэль, даже более красивая, но менее одаренная, Адриенна собирала деньги.
Пребывание в «Ротонде» — в эту авантюру Габриэль ввязалась совершенно сознательно, — казалось, не принесло ожидаемых плодов.
Мулен не был Парижем.
В кафешантане все было посредственно: гримуборные без воды, афиши без «звезд», и принимали там артистов, уже сходящих со сцены, у которых не было ни сил, ни энергии, чтобы тягаться с молодыми столичными волками.
Другая на месте Габриэль, возможно, довольствовалась бы своим положением, ошибочно воображая, что вступила на путь к славе. Но для нее восхищения нескольких офицеров было недостаточно, оно не могло компенсировать того, что ей приходилось появляться в компании захудалых артистов. В этом было мало чести, приходилось признать очевидную истину. Бедность, убогость спектакля бросались в глаза даже самым неискушенным зрителям, и Габриэль овладело сомнение. Что она здесь делает? Было ясно, что научиться в Мулене нечему.
Она уже обладала непреклонной волей и была уверена в своем призвании. Сделать себе имя, шагнуть, подобно Иветте Гильбер, от шитья на дому к огням рампы, завоевать известность как певица… Амбиции у Габриэль были вполне определенные: она мечтала с помощью мюзик-холла попасть в оперетту.
Для этого надо уехать.
Надо обосноваться в городе, где были театральная жизнь, настоящая сцена, и найти там работу. Надо, переезжая, не растерять преданных друзей. Надо, наконец, постараться не всполошить тетю Жюлию, которая не подозревала об увеселениях в «Ротонде».
Дело в том, что между красавцами офицерами 10-го егерского и жителями Варенна возвышалась прочная стена. Два мира как бы не соприкасались. При встречах они друга друга не видели, при общении им не грозило знакомство.
Но если бы родные и узнали о занятии Габриэль, можно ли с уверенностью предположить, что они бы ее осудили? Шанель утверждала, что да. Она рассказывала об угрожающих посланиях, принесенных Антуанеттой из пансиона святой Богородицы, и заявляла, что семья угрожала засадить ее и Адриенну в исправительный дом, если они позволят гарнизонным франтам соблазнить себя.
Не стоит этому верить. Девушки были совершеннолетними. Чем они рисковали? К тому же особенно бахвалиться вареннцам было нечем… А уж тем более давать другим уроки. Жюлию, старшую дочь Жанны Деволь, единственную оставшуюся в семейном кругу, обрюхатил ярмарочный торговец. Она только что родила. Отец признал ребенка, но на Жюлии не женился. Тем не менее жили они под одной крышей. У Шанелей существовали свои традиции, и из поколения в поколение все повторялось заново.
Но мы можем предположить, что злоключения сестры, которую она любила и вместе с которой провела столько печальных лет, не оставили Габриэль равнодушной.
Словом, она приняла решение, возмутившее завсегдатаев «Ротонды»: Коко их покидала. Разве можно было этому поверить? Творение ускользало от своих создателей.
Когда негодование улеглось, офицеры решили проявить понимание.
Габриэль уезжала в Виши всего на один сезон. Водный курорт, ставший модным со времен Второй империи, находился всего в пятидесяти километрах. Егеря отправлялись туда по всякому поводу. Скачки, концерты, прекрасные незнакомки, которых офицеры отбивали друг у друга, множество женщин, благочестивых и не очень… Виши был Баден-Баденом Франции времен господина Лубе, местом отдыха и приключений для офицеров гарнизона. Итак, следовало смириться с тем, чтобы прожить несколько месяцев в Мулене без Габриэль. Адриенна тоже уезжала. Они были неразлучны.
Отъезд сопровождался обещаниями не терять друг друга из виду.
Егеря, оседлав лошадей и сомкнув ряды, провожали беглянок.
Никогда еще у полковника де Шабо не просили так часто увольнительные в Виши, как летом 1905 года. Габриэль была всеобщей любимицей…
Тем не менее кое-кто отреагировал на отъезд Габриэль неожиданно. Один офицер-стажер весьма скептически отнесся к артистическому будущему Коко.
— Ты ничего не добьешься, — сказал он ей, — голоса у тебя нет, поешь ты отвратительно.
Габриэль решила не обращать внимания на его слова, хотя этому человеку она верила больше других. Любопытно, не правда ли? Пехотинец… За ней ухаживало столько кавалеристов, а она предпочла пехотинца. Был ли он ее кавалером? Пока еще нет, но он был влюблен в нее и не скрывал этого. Один из очевидцев вечеров в «Ротонде» утверждал даже, что пехотинец стал ее первым любовником. Но вряд ли это было так. В 1905 году Габриэль Шанель не испытывала по отношению к нему ничего серьезного. Они развлекались, дружили, но не более того. Если бы она любила его, то разве уехала бы?
Пехотинца звали Этьенн Бальсан. Он держался естественно и просто, выгодно этим отличаясь от франтов из Сен-Жерменского предместья, и Габриэль понимала его куда лучше. Круглолицый, с банальными усами, он не выделялся ни ростом, ни сложением. В манерах его не было ничего от военного, и одевался он неброско, без претензий, на шик, столь милый кавалеристам. Действительно, выглядел он менее элегантно и изящно, чем егеря. Зато отличался невероятным задором, великодушием и умел, как никто, поддерживать дружбу. Иметь друзей больше, чем у него, было просто невозможно.
Что он любил? В чем было его счастье? В лошадиных скачках, в женщинах, дарящих удовольствие, в веселящих винах его родной провинции… Хорошее настроение, хороший стол, красивые женщины, красивая жизнь… Если бы слова «бонвиван» не существовало, его следовало бы придумать, чтобы охарактеризовать Этьенна Бальсана.