— Это ты о чем?
— Думаю, ты понимаешь. Разумеется, я имею в виду мои отношения с твоим отцом до смерти твоей матери.
— Это было давно.
— А время залечивает раны. Ты это хотела сказать?
— Я хотела бы похоронить в душе свои терзания, но не могу. Я ненавижу себя, Мари, — за то, что так поступила с отцом. Эту рану время не залечит. Никогда себя не прощу.
— Макс теперь бы тебя простил.
— Но мы этого никогда не узнаем, верно?
— Он ни разу плохо не отозвался о тебе, любовь моя. — Серена знала, что Мари не лукавит. — И другим не позволял.
— Мне от этого не легче.
Девушка остановила на ней ледяной взгляд.
— Может, и не легче. Но тебе ведь приятно это слышать, не так ли? Хочешь увериться, что Макс не питал к тебе ненависти перед смертью.
— Я… я бы этого не вынесла. И если Холт как-то замешан в гибели отца, я не желаю больше его видеть.
— Холт с твоим отцом были приятели, Серена. Макс помог ему встать на ноги.
— Да, знаю. Холт говорил, что отец ссудил его деньгами на приобретение его первого грузовика.
Мари кивнула.
— Может, у Холта какие-то затруднения, Мари? Финансовые, например? Может, отец потребовал вернуть заем или что-то в этом роде?
— Холт давным-давно вернул долг, любовь моя, — со вздохом отвечала женщина. — Ни о каких финансовых затруднениях речи быть не может. Холт собственным трудом создал процветающее предприятие. Полагаю, ты не имеешь представления о размерах его маленькой империи?
Серена смутилась.
— Ну, я знаю, что у него, по крайней мере, два грузовика; он говорил, что в Ирландию отправляются два грузовика и четыре водителя.
Мари тихо засмеялась.
— В его компании восемнадцать грузовых платформ. Двенадцать тягачей. Пятнадцать служащих. Машины стоят на старой заброшенной сортировочной станции в Райвлине. Конторы Холта размещаются в зданиях железнодорожной станции — в конторе начальника станции и в бывшей билетной кассе. В скором времени Холт собирается открыть еще один филиал — на этот раз в Мидлендсе, на границе между графствами Дербишир и Стаффордшир. Проект уже одобрен. Он намеревается нанять еще двадцать работников.
Серена так и открыла рот, изумленно глядя на Мари.
— Откуда тебе все это известно?
— Как-никак Холт мой племянник, дорогая. Он частенько наведывается в Уинтерсгилл поболтать со мной, — рассмеялась Мари, качая головой. — Твой отец и Холт скроены на один манер. Оба целеустремленные, трезвомыслящие, несгибаемые. И тот и другой привыкли вкладывать душу в любое дело. Это волевые, глубоко порядочные люди. Таких не стыдно любить. Холт тоже любит тебя, Серена. И не позволяй никому убедить тебя в обратном.
Девушка медленно поднялась со стула и выпрямилась — статная, высокая, горделивая.
— Я верю тебе, — наконец промолвила она. — Но факт остается фактом: куртка с капюшоном висит в чулане Холта.
— В жизни не видела, чтобы Холт надевал куртку с капюшоном.
— Я тоже. — Серена, стоявшая боком, резко повернулась к Мари. — Но ведь это ничего не доказывает, верно?
Мари тоже встала.
— Поедем в Уинтерсгилл, — повторила она свое приглашение. — Хотя бы на одну ночь.
— Не могу.
Серена скорбно взмахнула руками.
— Но спать тебе где-то надо.
— Отправлюсь в тот дом.
— Где нет ни кровати, ни мебели, ни чашек с блюдцами. Будь благоразумна, Серена. Поехали, переночуешь в Уинтерсгилле, и если к утру не изменишь решения, мы с тобой вместе начнем приводить дом в порядок. — Внезапно Мари пришла в голову идея. — Кстати, если хочешь, можешь забрать из Уинтерсгилла кое-какую мебель для своего нового жилища. На чердаке груды всего — в том числе и твои вещи. Там есть и письменный стол, и деревянная кровать, и еще много такого, что могло бы тебе пригодиться.
— На чердаке?
Мари кивнула.
— Макс сложил там и вещи твоей матери. — Ее лицо омрачилось. — Я хотела их выбросить, но он сказал, что, возможно, ты когда-нибудь пожелаешь взять что-то из этих вещей.
— Вещи матери?
Мари пожала плечами.
— Драгоценности! Старинный ящик-секретер викторианской эпохи! Даже, кажется, сундук с одеждой.
— Он поступил бестактно. Не посчитался с твоими чувствами, заставив жить со всем этим хламом, напоминающим о другой женщине.
— Нет. Не бестактно. Думаю, ему просто необходим был какой-то кусочек прошлого, особенно после того, как ты уехала.
— И тебя это не задевало?
Мари резко рассмеялась.
— Конечно, задевало. В конце концов, я ведь женщина, не так ли? Но я любила его. Однако начни я ревновать его к умершей женщине и сбежавшей дочери, вряд ли мне удалось бы надолго удержать возле себя такого человека, как Макс, верно?
— В общем, ты не протестовала, да? Мирилась со всеми причудами отца, лишь бы только остаться с ним?
Мари с полминуты смотрела на нее не отвечая, затем сказала:
— Да. Именно так. Мне нужен был Макс. Только Макс. В нем заключался весь смысл моей жизни. И когда наконец-то я должна была получить то единственное, о чем я больше всего мечтала, — его фамилию, он… он умер.
Мари, чувствуя, что вот-вот разрыдается, сжала губы, и, сморгнув с глаз навернувшиеся слезы, сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе самообладание.
— Его фамилию? Ты хочешь сказать?..
— Он сделал мне предложение. Был назначен день свадьбы. — Мари взглянула на часы: четыре. — О, давай-ка закругляться. Поехали домой. На сегодня с меня хватит.
— Ты сказала, вы назначили день свадьбы?
— Она должна была состояться в эти выходные, — ответила Мари. — Честно говоря, я бы не прочь как-то развеяться. Как ты смотришь на то, чтобы мы вместе прибрались в твоем новом жилище, покрасили там что-то, поскоблили, а?
— О, Мари…
— О, Мари, — сердито передразнила женщина Серену.
— Поехали.
Глава 24
Прошло три дня, прежде чем Серена позволила себе хотя бы помыслить о том, чтобы подняться на чердак в Уинтерсгилле.
Мари на протяжении этих трех дней единолично заправляла заводом, предоставив Серене возможность целиком посвятить себя обустройству маленького домика, восседавшего на склоне горы над рудником. Это была тяжелая и грязная работа, но Серена, мечтавшая о собственном жилье, трудилась с энтузиазмом.
К вечеру, правда, она настолько уставала, что даже не имела сил составить Мари компанию у телевизора в большом доме на вересковой пустоши. Она просто поднималась в отведенную ей комнату — свою бывшую комнату — и укладывалась спать, забываясь крепким, лишенным каких-либо видений сном, после которого наутро пробуждалась вновь свежей и бодрой.
Один раз звонила Вив, чтобы излить Мари свое раздражение и обиду на Серену, но той удалось утихомирить гнев сестры, объяснив, что поселиться на время в Уинтерсгилле девушку вынудили обстоятельства: ей требовалось перебрать одежду, которую она оставила в доме десять лет назад. Отчасти это было правдой. Серена, действительно, отыскала в своих старых вещах годные для носки предметы туалета, — главным образом, нижнее белье и ночную сорочку, — но этого, разумеется, было мало, и потому, прежде чем приняться за уборку в своем новом доме, она на полдня съездила в Мидлсбро, чтобы приобрести кое-что из одежды взамен сгоревшей во время взрыва, произошедшего в минувшее воскресенье.
— Ты уверена, что тебе стоит в одиночестве копаться в вещах матери? — спросила Мари в четверг утром, собираясь отправиться в Кейндейл.
— Ничего со мной не случится. Неужто я не смогу совладать с собой, увидев драгоценности и прочие безделушки?
— Как знать? — озабоченно промолвила Мари. — Там хранится твое прошлое, дорогая.
— Вот именно, Мари. Прошлое. А мне теперь следует думать о будущем.
— Ты говоришь прямо как Макс, — улыбнулась Мари. — Знаешь, а в тебе ведь много от него.
— Полагаю, это очень кстати, раз уж я согласилась взять на себя заботу о Кейндейле. — Серена, лукаво улыбнувшись, стала убирать со стола грязную посуду, оставшуюся после завтрака.
— Ты больше не испытываешь ненависти к Кейндейлу?
— Нет. — Серена, отвернувшись от раковины, тихо засмеялась. — Эй! Ну что ты так тревожишься, Мари? Чувствую, что я скоро срастусь с ним душой и телом.
— И тебя не пугает, что ты изо дня в день будешь видеть только завод, и днем, и после работы — в окно своего тесного убогого домика.
— Завод — это всего лишь здание. Я постепенно узнаю людей, и они мне нравятся. По-моему, я им тоже нравлюсь, хотя некоторые не хотят забывать те глупости, что я вытворяла.
— Холт, кажется, приезжает завтра?
Лицо Серены омрачилось.
— Вроде бы рано утром… или, возможно, даже ночью.
— Что ты собираешься делать? — прямо спросила Мари, облокотившись на стол. — Скажешь ему о том, что нашла в чулане у него дома?
Серена передернула плечами.
— А куда ж деваться?
— Только не делай из этого проблему, любовь моя.
Девушка порывисто развернулась.
— Почему же? Думаю, я заслуживаю объяснения.
— Он ни в чем не виноват.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. — Мари уставилась взглядом в стол. — Знаю и все. Поверь мне, Серена. Ради Бога, не бросай ему в лицо дикие обвинения.
Серена, подбоченившись, подошла к столу.
— К чему ты клонишь, Мари?
Женщина подняла голову.
— Ты своенравная, прямая, заводишься с полоборота. Такая же, как Макс. А Холт… он ведь просто человек, дорогая, и я не хочу, чтобы ты губила свою жизнь…
— Еще раз! Ты ведь это хотела сказать, да?
Мари посмотрела ей в лицо.
— Да, — ответила она. — Это. Но только потому, что я знаю, каких мучений тебе это стоило.
— А не кажется ли тебе, Мари, что я обязана потребовать у Холта объяснения относительно куртки с капюшоном под лестницей в его доме, в которую, как утверждает молва, был одет человек, последним видевший моего отца живым? Разве это не мой долг перед отцом?
— Но у меня тоже есть куртка с капюшоном, Серена. — Мари встала из-за стола. — Показать?