– Ромашка! Как дела твои?
– Нормально, – нетвердо произнес Роман.
– А чего это ты сверху идешь? На вертолете, что ли, прилетел?
План рушился к чертям. Саня раскусил Романа, раскусил его страх. Какая непростительная глупость!
– К соседям поднимался. Относил кое-что.
– Сколько ж мы не виделись! – Сосед излучал радость. – Три месяца, почитай. Давай чай пить.
– Нет, я занят.
– Чем?
– Уроки. Плюс курсовая.
Роман напрасно тщился придать голосу беззаботные нотки.
– Злишься, что ли, на меня?
– Нет, что вы.
– Молоток. Не надо. Если злобой душу отягощать, в ней для Бога места не остается. Кто злобен, тот одинок.
Сосед протянул руку со словами:
– Ты на Санька не серчай. Нервы у меня шалят. Болтаю иногда лишнее. Некрасиво в тот раз получилось. Виноват.
Роман нехотя пожал липкую костлявую ладонь. Он одновременно верил и не верил в раскаяние бывшего зэка.
Показное добродушие соседа, демонстрируемое на протяжении ряда месяцев, усыпило бдительность. В ноябре нарядившийся в белую рубашку и брюки Саня позвал Романа на именины.
– Ты меня огорчишь, если не примешь скромное предложение, – сказал сосед. – Я приготовил борщ и картошку по-французски.
Поначалу Саня шутил и вел себя как радушный хозяин.
– Продавщице в овощном говорю: «Давайте вы мне дома картошку пожарите». Сам голос сиплый сделал и лицо грозное. Изобразил, в общем, суровые намерения. Она до того испугалась, что свеклу забыла взвесить.
Виновник торжества разлил по граненым стаканам грузинское вино и произнес тост за честь и достоинство.
На втором бокале сосед поинтересовался, какую книгу читает Роман сейчас. Студент ответил, что «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда», и вкратце обрисовал сюжет.
– И этот баланду разводит, – заключил бывший зэк. – Ты только не сердись, будто Саня опять цепляется. Я ведь дело говорю. По книжкам ты жизни не научишься.
– Я читаю не для того, чтобы научиться жизни.
Роман пожалел, что вместо Стивенсона не назвал Олдингтона, Хемингуэя или Ремарка.
– А для чего?
– Для расширения кругозора, для удовольствия.
Сосед хмыкнул.
– Тогда жизни откуда учишься?
– Методом проб и ошибок, – сказал Роман, заставляя себя улыбнуться.
– И все? Родители чему учат? С друзьями о чем общаетесь?
Роман сидел как на иголках с ополовиненным стаканом вина.
– Воды в рот набрал? – произнес Саня с ожесточением. – Думаешь, я тебя гружу? Если бы собирался, давно бы загрузил. Ты кто по жизни? С кем живешь, чем дышишь? И так далее, по порядку. Стоит мне захотеть, предъяв тебе целую гору раскидаю.
Роман оторопел и мечтал лишь о том, чтобы поскорей сбежать отсюда.
– Что мне ответить? – выдавил он.
– Я за тебя голову ломать должен? – вспылил сосед. – Значит, я отвечу, а ты кивнешь благодарненько. Так выходит? Дядя Саня у нас теперь сам с собой общается?
– Я не это имел в виду…
– А что ты имел? Думаешь, как бы побыстрей от меня отвязаться. Навидались таких, хватит. Когда такие, как ты, заваливаются в хату, сразу на шконку прыгают. Дескать, я сам по себе, с вами мне западло общаться.
Роман опустил взгляд в стол.
– Глазки подними! Я перед тобой. Не надо меня бояться. Я тебя не бил, не оскорблял. Бочку не катил. А ты вот меня презираешь. Зло копишь на человека. Не по понятиям это.
Последние слова Саня растянул. Ожесточенность пропала, сохранилась лишь легкая укоризна.
– Я не презираю.
Роман с отвращением к себе отметил, как тих его голос. Чуть убавить, и понадобится микрофон.
– Разве нет?
Роман пересилил себя и проигнорировал вопрос.
– О чем бы мы ни спорили, каждый остается при своем мнении, – сказал студент. – Опыт у всех разный, и правда тоже разная.
– Вот как? Разная правда, значит? Что ж, поживем – увидим. Обязательно увидим.
Три дня Роман не мог сосредоточить внимание на простейших вещах. Тарелки разбивались, сахар рассыпался, строки в лекциях наползали друг на друга. Апофеозом растерянности стал портфель, забытый в аудитории после несложного семинара.
Немного погодя Роман догадался, что бывший зэк разыграл спектакль. И распахнутость вначале, и вспышка гнева, и неожиданное успокоение в конце – все было срежиссировано. Повод для встречи сосед избрал удачный, когда и отказать неловко. Именины все-таки. Кроме того, по факту Саня действительно не оскорблял студента, а с помощью психологических уловок поставил в невыгодное положение, где всем умениям и навыкам Романа применения не нашлось.
«Я не это имел в виду», «Я не презираю», «Каждый остается при своем мнении», «Правда у каждого своя». Сплошные оправдания и избитые выражения. Да уж, достойная реакция, особенно для филолога, который варится в языковой стихии.
Два в неделю физкультурных занятия в университете Роман дополнил домашними тренировками с папиными гантелями. Студент купил гейнер и разработал индивидуальную программу. Мышцы увеличились, но уверенности не прибавилось. Худосочного Саню Роман зашиб бы и без гейнеров и гантелей, если б только осмелился.
Это как ситуация со слоном и дрессировщиком. Физическая сила определяла малое.
В поисках сведений о тюрьме и блатных Роман прочитал «Очерки преступного мира» Шаламова и накопал множество информации на сайтах с воровской тематикой. Классик, снабжая свой труд убедительными примерами, утверждал, что романтизация криминального сообщества ведет к губительным последствиям. По словам Шаламова, блатные не люди, а расчеловеченные сущности, способные на безграничную подлость, и представления о морали у них извращены и обезображены. В интернете предупреждали ни в коем случае не принимать правила, навязанные вором. Писали, что в разговоре с ним главная роль отводится битве взглядов и интонаций. Бить вора нельзя, как и нельзя ему грубить.
Как ни крути, Роман повсюду оказывался в проигрыше. Требовалось быть тактичным и одновременно гнуть свою линию; держаться независимо, но не допускать и намека на дерзость.
Встретив Романа в следующий раз на лестнице, Саня потушил окурок и бросил раздраженно:
– Что ты меня боишься-то? Не надо меня бояться. Я тебе добра желаю.
В эту секунду Роман мечтал, чтобы урку заточили в тюрьму или чтобы он умер от рака горла или легких.
Плечо с Богородицей привиделось в кошмаре. Роман не мог взять в толк, как вера в Бога сочетается с бандитским образом жизни, и для ответа обратился к Новому Завету. И ужаснулся. Мир, изображенный в Священном Писании, выстраивался в пирамиду с беспринципным чудовищем на вершине. Если Бог и нуждался в чем-то, то в покорности и в раболепии, первым делом карая не насильников и воров, а тех, кто колебался или отрекался. Сын Божий, посланный Отцом на верную погибель, бесцеремонно вторгался в жизнь простого люда, дышащего так, как ему дозволяли прокураторы и императоры, и огульно обвинял его в бесчестии и лицедействе. В речи Иисуса проскальзывала та же нетерпимость, свойственная и Сане. «Почему вы не понимаете речи Моей?» – утверждал Христос и нарекал слушавших детьми дьявола.
Больше всего Роману не давали покоя две детали. Во-первых, Иисус заставлял своих последователей отказаться от семьи, говоря: «Враги человеку – домашние его». Блатные, строго исполнявшие воровской закон, также покидали родителей и не обременяли себя женой и детьми. Во-вторых, Иисус, будучи сыном плотника, нигде не работал, уводил за собой рыбаков и кормился подаяниями, за счет трудяг, которых сам же и обличал. Блатные тоже не работали и с пренебрежением относились к мужикам-пролетариям, заведомо считая их существами второго сорта. Бесспорно, нельзя не учесть, что Христос проявил невероятное мужество и пожертвовал собой ради этих трудяг. Но их жизнь не улучшилась от этой жертвы. И мир, основанный на подчинении и господстве, не преобразился.
И Христос, и воры целенаправленно ставили себя в положение притесняемых и оттого проникались чувством превосходства над притеснителями.
И никто из православного духовенства не брал на себя ответственность публично порицать блатных за христианские наколки, будто священники не находили ничего предосудительного в том, что их символику заимствуют воры и насильники.
Папа Романа любил шахматы, болел за «Локомотив» и снимал на пленочный фотоаппарат. Мама вырезала из газет статейки с кулинарными рецептами и со средствами от артрита. Все эти увлечения смахивали на мещанские радости, однако Роман горячо возразил бы против такого толкования. Родители приносили пользу людям. Папа разрабатывал оптическую электронику, а мама контролировала свежесть продуктов в сети супермаркетов. Обоих высоко ценили на службе за порядочность и профессионализм. Не каждому нести свет и ворочать горы.
Роман вообразил, как к нему в квартиру вторгается с нравоучениями пророк и возводит напраслину на его семью: обвиняет в сделке с дьяволом, упрекает в нечестивости, вносит раздор между домашними. И при этом якобы учит любви и милосердию.
Студент учел ошибки предыдущих летних каникул и через год сбежал в Санкт-Петербург на целый июль, сняв койку в хостеле на Восстания. Днем Роман работал над копирайтерскими заказами, а вечерами блуждал по питерским улицам, не следя за указателями и табличками. Улицы производили впечатление уютных. В хостеле филолог сдружился с соседом по номеру, тоже москвичом, молодым прозаиком, приехавшим на курсы литературного мастерства. Прозаик с фамилией, звучавшей почти как «Кентавров», подарил Роману рукопись своего романа «Что снится, когда закрываешь глаза и смотришь на солнце».
По возвращении Москва и в особенности Шаболовка предстали иными, словно перерожденными. Роман с почтением заглядывался на неприметные дома и вывески и припоминал названия, от которых отвык. Сердце замирало при виде родной улицы, зеленой и тихой, точно предназначенной для безмятежного существования. Вдохновленный Роман даже прокатился пасмурным августовским утром на 47-м трамвае до Нагатино и прогулялся по наб