Кира кивала с понимающим видом.
– Девушки-филологи больше похожи на нормальных, но и у них тоже башня немного скошенная. Чуть что не так, сразу Достоевского вспоминают, Толстого. Замороченные существа.
Вскоре Юра притворился, что у него возникли срочные дела, и попросил Романа закрыть за ним. Уже на пороге Седов шепотом сообщил, что будет ждать телефонного звонка.
– Я на тумбочку рядом с холодильником пиво поставил. Если пропадет, шуметь не стану, – намекнул Юра напоследок. – Успешной тебе инициации.
После ухода друга Роман озадаченно опустился на диван. Слова иссякли. Кира села ему на колени и обвила руками его шею.
Они и вообразить не могли, как просто все сложится. Лишь однажды Кира перевела дыхание и уточнила:
– Ты это… Не кончил?
– Вроде нет, – пошутил Роман.
– В смысле? – Кира отпрянула. – Как это «вроде нет»?
– Не кончил. Точно.
– Не пугай меня.
– Все равно презерватив.
– Ну и что.
Когда они оделись и постелили на диван слезшее на пол покрывало, Роман принес бутылку имбирного эля, избавился от пробки и протянул Кире.
– Первый глоток твой.
Она отпила и всмотрелась в Романа.
– Так, замри. Не шевелись. Вот так. Кажется, ты не изменился.
Утомленный Роман присел рядом с Кирой и аккуратно взял бутылку из ее рук. Девушка прильнула к нему.
– Рома. Ты мне дорог.
– Ты бесценна.
– Я люблю тебя.
– Я люблю тебя.
Простившись с Кирой вечером, Роман неизвестно почему поехал на Таганку и выпил две кружки стаута в пабе «Джон Донн». Вывалившись на улицу, одурманенный филолог вызвал такси и всю дорогу с раскрытым ртом слушал рассказы водителя о наркотиках. Таксист со стеклянными глазами растолковывал, как правильно курить марихуану и нюхать кокаин, как крутит кости во время героиновой ломки.
Глубокой ночью Кира отправила эсэмэс: «Ты все сделал как надо. Спасибо тебе».
В голове Романа вертелся вопрос: неужели все это счастье – для него?
Маркова – звучная фамилия.
Кира обладала удивительно проницательными глазами, здраво рассуждала о различиях между Хаксли и Оруэллом и мечтала стать археологом. Она не любила цветов и была из тех убежденных веганов, которые не едят яиц, не пьют молока и пристально изучают состав печенья или шампуня перед покупкой. Поначалу Роман беспокоился, что Кира начнет проповедовать свои убеждения, но ошибся. Они условились, что, будучи вдвоем в кафе и столовых, берут исключительно растительные блюда и не касаются неудобной темы в разговорах. Роман угощал Киру латте с соевым молоком и банановым мороженым.
Иногда Кира позволяла себе сыронизировать:
– А кто-то у нас по-прежнему мертвечиной питается.
Впрочем, говорила она это беззлобно.
Умная, привлекательная, честная. Добрая, само собой. В меру тронутая. И пишет грамотно. Пусть порой и пропускает запятые.
Кира носила бабушкин крестик и симпатизировала буддизму, хотя ее неуемная натура не сочеталась ни с христианской строгостью, ни с буддийской бесстрастностью.
Кира призналась, что ее с детства мучает странный вопрос.
– Помнишь, однажды Карлсон внезапно исчезает?
– Припоминаю.
– Когда он возвращается, то с упоением рассказывает Малышу, какое чудесное лето провел у бабушки. Как считаешь, нафантазировал это Карлсон или у него правда есть бабушка?
Роман хмыкнул.
– Эта загадка мне не по зубам.
– Иногда я думаю, что он фантазирует. Иногда, что говорит правду. В детстве я всерьез не интересовалась, откуда берутся дети и есть ли Бог. Ответы пришли сами и не то чтобы сильно на меня повлияли. Бабушка Карлсона привлекала и привлекает меня куда больше.
Роман пожалел, что он такой сухарь по сравнению с Кирой.
– Что-то подсказывает мне, что за бурное воображение нужно дорого платить, – произнес он. – Дороже даже, чем за счастье и за любовь. Я хочу, чтобы ты сохранила чистый взгляд на вещи и избежала всякой дряни.
Впервые за время их знакомства Кира прослезилась, и Роман неловко обнял ее.
– У меня нет пропеллера, и я не живу на крыше. Но я готов сойти за твоего друга, – произнес, преодолевая смущение, Роман. – Что скажешь?
Кира залила его плечо слезами.
Поражало, как уживаются в ней сентиментальность и резкость, простодушие и искушенность. Кира часами обсуждала соседок по общаге и взахлеб делилась утомительными подробностями уходящего дня. Она с обожанием отзывалась о родителях: о чуткой маме, преподававшей историю в гимназии, и о папе-программисте, замкнутом интеллектуале, который из-за занятости мог неделями не интересоваться, как у дочери дела, а затем без предупреждения отвести ее в кино и устроить праздничный ужин. Будучи гуманитарием, она разбиралась в дифракции и прочих физических явлениях и притом лишь с третьего раза научилась класть деньги на студенческий проездной. Они регулярно бранились по пустякам вроде неверно истолкованной интонации или десятиминутного опоздания, и Роман удивлялся, как быстро он втягивается в спор и как долго остывает.
Примирялись они шумно и делали философские выводы.
– Как это сложно – быть бабой, – изрекала Кира.
– Как это сложно – быть, – выводил Роман.
Кира регулярно жаловалась – на педантичных преподавателей, на спешку в метро, на косые взгляды незнакомцев, на цены в «Милавице». У Киры постоянно болел живот, и Роман гладил его, отвлекая внимание девушки историями из жизни писателей и поэтов.
– Правда, что Некрасов любил карты?
– Истинно так. Даже свою жену, Авдотью, он выиграл у Ивана Панаева, вместе с которым руководил «Современником».
– Врешь.
– Ни капли.
– Как низко! Все вы на такое способны!
– Ну-ну, Кира. Во-первых, не все. А во-вторых, про Панаева я сочинил.
– Вот, значит, как!
Роман находил, что прием отвлечения заметно действеннее, чем многословные утешения. Кира забывала о боли и переживаниях, погружаясь в диалог. Единственный минус метода состоял в том, что с каждым разом количество историй о литераторах сокращалось и переключать внимание Киры становилось все тяжелей.
При малейшем недомогании Кира подозревала, что к ней подкралась смертельная болезнь.
– У меня злокачественная опухоль, – говорила она. – Это рак.
Поначалу Роман списывал это на специфический юмор, но смущала более чем серьезная интонация.
– Рак чего? – полюбопытствовал Роман, когда до него дошло, что Кира не шутит.
– Рак всего.
– Разве так бывает?
– Бывает.
– Да ты просто ипохондрик.
– Кто-кто?
– Ипохондрик. Человек, которому мнится, будто его одолевают жуткие недуги. То рак, то сердечная недостаточность, то психические расстройства.
– Никакой я не ипохондрик! Ты недооцениваешь угрозы!
– Любой ипохондрик утверждает то же самое. А вообще, с твоим питанием ты навлечешь на себя кучу неприятностей. Хоть бы молоко пила.
– Вот, значит, как? А не заткнуться бы тебе?
Они вновь спорили до хрипоты и вновь горячо раскаивались. Роман накупал Кире полный пакет еды, чтобы она готовила в общаге: рис, гречку, фунчозу, консервированную фасоль. В конце концов, при всех стычках и взаимных уколах Кира продолжала держаться вне всякого формата и не помещалась в скучную обыденность.
Роман время от времени писал Кире послания на тетрадных листах и передавал при встрече. Послания должны были соответствовать двум критериям: а) искренность; б) отсутствие слов «любить», «красивая», «хорошая», «умная», «девушка» и производных от них. Никаких прямых высказываний. В ответ благодарная Кира приоткрывала блокнот со своими стихами.
В октябре она остудила эпистолярный пыл Романа, заявив, будто у него дурацкий почерк.
– Буквы ровные и не сливаются, – оправдался Роман. – Главное, что понятно и легко читается.
– Дурацкий.
Через день Кира поделилась очередным четверостишием.
Кричи, не кричи,
Дыши, не дыши —
Все одно,
Как «жи-ши».
– Странное сочинение, – вынес вердикт Роман.
– В смысле?
– Я не знаю, как его определить. Не графомания, но не впечатляет.
– Не впечатляет, значит?
– Кира, я тебя не критикую. Это стихотворение туманное и обманчиво многослойное. Как будто автор старается показаться загадочным.
– Перед кем, интересно, он «старается показаться»? Не подумал, что я никому, кроме тебя, текст не открывала?
Кира захлопнула блокнот и спрятала в портфель.
Иногда она выражала сожаление, что они не живут вместе.
– Иначе любую ссору мы гасили бы сексом, – объясняла Кира, как бывалая семейная женщина.
Раза два в месяц Роман увозил Киру к Юре Седову, который на время выпускного курса вдруг решил посвятить себя учебе и перестал приглашать девушек домой. В ноябре Роман впервые привел Киру к себе. С этим шагом он затягивал не из-за родителей, которых уже на второй день, отмеченный катанием на лодке под луной, порадовал известием, что взаимно влюбился. Железный родительский график гарантировал, что с восьми до пяти они с Кирой могли вытворять дома что угодно.
Удерживал страх перед Саней.
В октябре они столкнулись после долгого перерыва. Роман, не поздоровавшись, заторопился вниз по лестнице. Урка прогнусавил вслед:
– Даже руки не подашь? Смотри, гордым быть плохо. Жизнь накажет.
Кира оставалась в неведении насчет Сани и не понимала, почему Роман не зовет ее к себе. На это филолог отвечал, что рабочее расписание позволяет отцу возвращаться в самый неожиданный момент. Кира вынужденно соглашалась с доводом и добавляла, что пока стесняется знакомиться с мамой и папой Романа.
– Знакомство с родителями – это почти свадьба, – говорила она. – Это настолько ответственно, ты не представляешь.
Отношение к сексу различало их. Кира хотела его так же сильно, как и боялась забеременеть. Она распознавала фаллические символы в Главном здании МГУ, в высотках «Москва-Сити», в Шуховской телебашне. Вместе с тем Кира нервно высчитывала дни до месячных и впадала в панику при малейшей задержке. Взбудораженный Роман покупал ей тест, чтобы успокоить и ее и себя. Сам он подозревал, что и впра