гребень волны. Устроившись в гостинице, первым делом сообщил домой, что зачислен, и план действий: все ненужное продать, оставшееся собрать и ждать моего приезда; в тот же день (т. е. в день моего приезда) или, в крайнем случае, на второй выезжаем в Москву. Жена все усвоила и была очень рада.
Теперь осталось главное — найти комнату, да поближе к академии. Оказалось, что эта система уже хорошо отработана — все служащие академии были готовы дать рекомендации, и даже с конкретными адресами. Мне предложили проводить поиск в районе Новодевичьего монастыря. Я начал с больших многоэтажных домов. Предложений было много, но все соглашались взять квартиранта-холостяка, в крайнем случае, только с женой, но без детей. В одной из квартир посоветовали посмотреть Учебный переулок, что я и сделал. Это был в свое время небольшой переулок, выходящий со стороны Усачевского рынка прямо на Новодевичий монастырь. Домики были деревянные, бревенчатые, двухэтажные с полуподвалом, где тоже жили. В домах был и свет, и газ, и вода, и канализация, и центральное отопление. Я решил пройти весь переулок до конца, а заходить в дома и спрашивать уже на обратном пути. Всего домов было десять-двенадцать, по пять-шесть штук с каждой стороны переулка. И хоть внешне они были весьма непривлекательные, почерневшие от времени, зато во дворах было много зелени, а внутри и вовсе уютно — все зависело от хозяев. Подойдя к предпоследнему, справа, дому я заметил, что во дворе на скамеечках сидят уже немолодые женщины. Я поздоровался, завязал разговор.
— Ищу комнату на три года. Поступил учиться.
— Это, небось, во Фрунзе или в политическую?
— Во Фрунзе.
Я понял, что во все эти вопросы женщины посвящены не хуже нашего. Они дружно заверещали. Затем одна говорит, обращаясь к небольшой, кругленькой бабусе:
— Елизавета Ивановна, так ведь ты хотела тоже сдать?
— Оно, конечно, можно было бы. Я и у дочки поживу. Так ведь малое дите у них. Как соседи-то?
— Да соседи все здесь: баба Маня и Катя. Как вы, баба Маня?
— Да я-то что? Как вот Екатерина. Я-то не против.
Все обратились к Екатерине, долговязой женщине, которая, оказалось, была женой рабочего и сама тоже работала, но в ночную смену.
— Как скажете, баба Маня, так и будет. Вы же одна у нас командир в квартире и дворник на пол-улицы.
Решили, что я мог бы здесь и обосноваться. Елизавета Ивановна пригласила меня в дом. Квартира находилась на первом этаже. Сразу при входе — здоровенная кухня. Здесь стояла общая газовая плита, водопровод с раковиной, каждая хозяйка имела свой стол и кое-что по мелочи. Отсюда двери вели в три отдельные комнаты и туалет. Наша комната была первая справа. Очень удобная: квадратная, с большим окном, хорошо обставленная. Я сразу прикинул, как у нас здесь все может быть устроено. Что ж, вариант хороший. Поинтересовался в отношении тепла зимой, Елизавета Ивановна заверила, что никаких проблем.
— Сколько вы просите?
— Учитывая, что вас трое, комната полностью обставлена, вся мебель и прочее — в вашем распоряжении, я хочу, не торгуясь, 600 рублей. Цена, конечно, большая, но зато есть все, и академия рядом.
Я приуныл: 600 рублей для нашего бюджета — это больше 25 процентов (мое месячное денежное содержание было 2200 рублей). В Черкассах мы платили 200 рублей за комнату и кухоньку, да и сама жизнь там дешевле. В Москве, конечно, будет сложнее. Однако выхода не было — я согласился. Бабка сразу поставила условия — деньги вперед. Я тоже поставил условие — отсчет начнется с 1 сентября. Я еду за семьей, привожу ее к этому времени в Москву и делаю первую оплату. Елизавета Ивановна согласилась. Мы вышли во двор и объявили, что теперь я, хоть и временный, но их сосед.
На следующий день на организационном совещании нам еще раз представили нашего начальника курса генерал-майора Кудрявцева. Он зачитал состав групп и объявил, что старшиной курса у нас является полковник Лукашевич. Им оказался длинный, лет 33–35, верзила, тоже слушатель академии. Затем показал нам двух старшин полукурсов (т. е. курс делится на две части и во главе каждой — старшина полукурса — тоже полковник). Почему-то в лагере все это «начальство» казалось каким-то другим — более близким и демократичным. А теперь у них появился налет официоза, хотя были такими же слушателями, как и все. Нашему курсу достался 7-й этаж. В нашу группу вошли: подполковник Васильев (он был старший группы), подполковник Глазов, подполковник Дыбенко, подполковник Крикотень, майоры — Костин, Бочкарев, Григорьев, Жигулин, Керимов, Козьмин, Ледницкий, Варенников, капитан Кабалия и старший лейтенант Барабадзе. Всего 14 человек.
Забегая вперед, должен отметить, что наиболее яркими фигурами в нашей группе были все три подполковника и майор Григорьев. Последний, кстати, был из войск МВД. Остальные были приблизительно на одинаковом уровне. Что касается Керимова, Кабалии и Барабадзе, то эти офицеры, как сейчас говорят, кавказской национальности, были по распоряжению Берии зачислены в числе других двадцати человек без экзаменов — в целях подготовки национальных кадров Кавказа. На мой взгляд, это было сделано правильно. Другое дело, что не все из них потом проявляли должное усердие и старание в учебе. Что касается нашей тройки кавказцев, то они были на должном уровне — работали очень много и плодотворно, в обращении с другими были деликатны и осмотрительны. Несмотря на свою «кавказскую кровь», за три года у них не было ни одного срыва или случая некорректного поведения, хотя поводы для этого и бывали. Если что-то непонятно, обращались за помощью. Да и все мы, со своей стороны, хотели им всячески помочь, особенно старшему лейтенанту Барабадзе, который по своему положению и опыту, конечно, многого не знал и не понимал.
В то же время среди этих двадцати, зачисленных без экзаменов, были и такие, кто не отличался усердием и особенно не перетруждал себя. На предложения преподавателей организовать дополнительные индивидуальные занятия они реагировали отрицательно. А когда на очередном семинаре или контрольных занятиях кто-то из них получал двойку, то реакция была, как правило, однозначной: «Мне поставили двойку за национальность».
Особенно этой болезнью страдал майор Шахбазов. Все его тянули за уши, а он вместо благодарности постоянно ездил или писал в ЦК КПСС, что к нему предвзято относятся, потому что он не русский. Начинались расследования, проверки и т. д. Короче говоря, на третьем курсе ему везде ставили тройки — ответил он или нет, а дипломную работу написали за него преподаватели, как и текст доклада при защите. Все знали, что его надо побыстрее выпустить. Завалить его, конечно, можно было. Но дело в том, что слушателем академии он стал по решению Правительства СССР; к тому же приехал на учебу со всей своей семьей, в которой восемь детей. Видимо, преподаватели опасались, что завал этого слушателя мог быть расценен, как недопонимание национального вопроса.
С учетом интеллекта, особого характера и полной безответственности, не надо было Шахбазова вообще направлять в академию. По окончании академии он приехал в родной Баку, где был назначен комендантом. На этой должности со временем и закончил службу.
А вообще обо всех моих товарищах по группе у меня остались самые добрые, самые теплые воспоминания. Это были большие труженики и замечательные товарищи. Неудивительно, что все доросли до звания полковник, а некоторые получили в последующем и генерала.
Когда после первого общего заседания нас распустили осваивать свои классы, мы прибыли к себе, там нас уже поджидал тактический руководитель группы полковник Самаркин. Мы облюбовали себе столы и закрепились на три года. Полковник Самаркин детально рассказал о порядке, который утвердился в академии, об особенностях при работе с секретной и другой литературой, о методах проведения семинаров, летучек, контрольных занятий, зачетов и годовых экзаменов. О групповых занятиях, особенно на выездных, он говорил долго и с упоением — видно, они ему были по душе.
На следующий день я убыл за семьей. Ничего не сообщая в Черкассы, явился домой, а хозяйка говорит, что Ольга Тихоновна еще вчера полностью рассчиталась и переехала к Шаталовым. Прихожу к Шаталовым. Точно — вся команда в сборе: Семен Шаталов с женой Дусей и дочкой Люсей и моя Оля с сыночком. Перецеловались — и сразу за дело. Семен пошел созывать друзей-товарищей на «мальчишечник» в столовую около Дома офицеров, а я побежал в полк представиться командиру по случаю поступления в академию. Мне запомнились его слова:
— Мне известно было, что вы поступили, и я знал, что по возвращении домой вы обязательно зайдете ко мне. Офицер иначе не мог поступить. Вы недолго были в полку, но оставили о себе хорошую память. Спасибо вам за это. Я искренне желаю вам успешно закончить учебу и отлично служить, продвигаться по служебной иерархии, побывать в интересных, запоминающихся местах. Не бойтесь трудностей! Наоборот, они создают такую обстановку, когда можно проявить себя, проверить свои силы. От всей души желаю всяческих успехов.
Подошел, по-отечески обнял. Я был растроган и искренне поблагодарил его за внимание, за предоставленную мне возможность поступить в академию. Сказал, что буду очень рад, если доведется служить под его командованием.
Мы расстались, и больше никогда не встречались, но его слова остались со мной и оказались пророческими.
Посетив еще кое-кого в полку, я отправился в гарнизонную столовую. Был уже вечер. Хорошо, что сразу, как приехал в Черкассы, взял билеты на обратный путь, поэтому на душе было спокойно.
В столовой собрались все мои друзья-товарищи, в том числе улыбающийся крепыш полковник Ланге. Рукопожатия, похлопывания, поздравления. Мы сдвинули столы, сели потеснее, и, хоть ужин уже давно закончился, сотрудники столовой с удовольствием взялись обслуживать наше застолье. Выступили все, но первым — Ланге. Он сказал приблизительно то же, что и командир полка, вспомнил нашу поездку в Кишинев, а также совместную работу по испытаниям нового гусеничного транспортера ГТС. А затем были пожелания, пожелания, пожелания… Расстались в полночь. Договорились, что провожать нас никто не будет, все проблемы с моим отъездом решит Семен Шаталов.