— Вы правы. Я уже выезжал к ним — все дворы забиты.
Конечно, подозревать днепропетровских товарищей в том, что в тяжелое для страны время они хотели бы нажиться на горе, мы не имеем никаких оснований, но сбагрить под шумок свою золу — такое поползновение было. Однако не прошло.
За два с половиной месяца пребывания в Чернобыле трижды я выезжал в Москву на заседание Оперативной группы Политбюро ЦК. Обычно приезжал накануне, вместе со своими товарищами готовили к выступлению начальника Генштаба С. Ф. Ахромеева — выясняли с ним все вопросы, если требовалось — поправляли наши карты, схемы. А на следующий день я вместе с Сергеем Федоровичем, а также другими товарищами присутствовал на этом слушании. Докладчиков было много. Один раз заседание вел Н. И. Рыжков и два раза — Е. К. Лигачев. Мне показалось, что Николай Иванович больше склонял заседание к нашим практическим делам и особенно к тому, как намерен он решать задачи, что нас ждет, какие меры следует принять. А Егор Кузьмич упор делал на познавательную сторону, перебивал выступающих (у него вообще это в манере), тут же давал слово другому. Внешне заседание проходило живо, но все приобретало форму незаконченности. Правда, военных Лигачев не перебивал.
После этих поездок я не чувствовал себя обогащенным. Помню, в бытность командующим войсками Прикарпатского военного округа я приезжал, как и все командующие, на совещание к министру обороны, получал весьма конкретные и четкие задачи. Тогда же определялся порядок их выполнения и во имя чего все это делается. Уезжая к себе в округ, знал, что конкретно мне надо делать и даже каким методом (хотя последнее не сковывало собственных инициатив). Все было ясно. А здесь возвращаешься «к себе» в Чернобыль — и не только нет никакой ясности, но чувствуешь себя обворованным — ухлопал целых два дня, хотя там вполне могли бы обойтись и без меня. Дали лишь один раз выступить по оценке обстановки. На мой взгляд, главенствовала не столько деловая озабоченность в связи с обстановкой на АЭС, сколько состязательность между ведомствами. Не знаю, может, в верхнем эшелоне и ставилась такая цель, но это ничего не давало. Необходимо было взаимодействие, а не соревнование, кто эффективнее доложит.
Единственно, чем я оставался все-таки доволен, так это тем, что руководство страны обогащалось достоверной информацией, это позволяло ему правильно ориентироваться в перспективе и принимать нужные решения.
Фактически все действовали на основании тех решений, которые принимались Правительственной комиссией на месте, в Чернобыле. Мы же там все больше отлаживали систему взаимоотношений и взаимодействия, иногда даже подкрепляя ее различными документами. Вот некоторые примеры.
На АЭС одновременно работало несколько научных коллективов — от каждого ведомства. Все «изобретали велосипед»! Военные неоднократно ставили вопрос об объединении их усилий — быстрее достигнем цели. Нас поддерживал директор АЭС. Однажды председатель Правительственной комиссии (на этот раз — Владимир Кузьмич Гусев) на очередном заседании зачитывает заявление директора:
«Председателю
Правительственной комиссии
тов. В. К. Гусеву
В настоящее время методическое руководство работами по дезактивации и связанными с этим задачами поручено Минсредмашу, Минэнерго и МО. От Министерства обороны в особой зоне руководство осуществляет группа Научного центра МО полковника Р. Ф. Разуванова.
Анализ проделанных и предстоящих работ показывает целесообразность объединения всех научных групп в единый научно-технический комитет (НТК) по ликвидации последствий аварии во главе с научной группой полковника Р. В. Разуванова.
Основу группы, владеющей всем ходом работ, составляют следующие офицеры:
1. Полковник В. С. Юлин;
2. Подполковник Ю. Б. Андреев;
3. Старший лейтенант А. В. Шанин.
Необходимо усиление группы дополнительно 15-ю офицерами.
Научно-технический комитет необходимо оперативно подчинить руководству АЭС. Председателем НТК целесообразно назначить заместителя главного инженера АЭС по ликвидации последствий аварии.
Место нахождения комитета определить на АЭС с принятием мер по радиационной безопасности с целью максимального продления времени их пребывания на станции.
Добиваясь предельно ясной конкретности в работе и ответственности за ее организацию и проведение, мы, военные, настояли и на заседании Правительственной комиссии и утвердили «Положение по улучшению организации работы на АЭС». Кроме других положений, в четвертом пункте этого документа записано: «Для войсковых подразделений определить работы с конечной целью и соответствующих постоянных технических руководителей от АЭС. При этом указанные руководители должны ежедневно принимать подразделения на работу (постоянно с ними находятся) и сдавать по окончании смены, оценивая работу подразделения, а при необходимости и отдельных лиц».
Это означало, что непосредственно на самой АЭС не только будут совместно вырабатываться методы и способы дезактивации агрегатов, зданий и территории станции единым Комитетом (НТК), но и сама организация и проведение всех работ будут под жесточайшим контролем. Что же касается секторов загрязненной зоны, а также строительства гидротехнических сооружений в бассейне реки Припяти, то эти работы полностью зависели от Министерства обороны и мы проводили их самостоятельно, в соответствии с поставленными Правительственной комиссией задачами. Там же выполнялось и задание по ведению повседневной радиационной разведке.
Когда все работы приняли системный характер, а прибывшие в район катастрофы войска наших Вооруженных Сил были уже в основном капитально устроены по форме лагерного расположения (но оно почти не отличалось от хороших стационарных военных городков), я стал подумывать о перемещении Научного центра поближе и к Чернобылю и к штабу Киевского военного округа. Было перебрано несколько вариантов. После рекогносцировок остановился на доме отдыха «Ирпень». Приняв решение и согласовав его с руководством Украины и Киевского военного округа, а также доложив в Генштаб и получив одобрение, я отдал все необходимые распоряжения.
Жаль, конечно, что я лично не помог Научному центру передислоцироваться и устроиться на новом месте, как в первый раз в Овруче, но на то возникли причины — мне надо было возвращаться в Афганистан. Там с приходом жаркого лета наступила и пора жарких схваток.
Но чтобы покончить рассказ о чернобыльской эпопее, я должен сообщить читателю, что, улетев в конце июля из Чернобыля в Кабул для решения задач в Афганистане, я в конце сентября вернулся обратно и пробыл там весь октябрь. Дело в том, что с наступлением зимы возникли новые проблемы: надо было завершить обустройство войск на зиму, создать необходимые запасы для жизни и деятельности войск, разработать методику ведения зимних работ по дезактивации, уточнить все планы на зиму. Наконец, внести необходимые изменения в планы взаимодействия.
Моя осенняя поездка началась с неприятностей. В 1986 году осень стояла холодная, дождливая, что для радиационной обстановки хорошо, а для людей — плохо. По прилету из Кабула в Чернобыль мне доложили, что прибывший месяц назад (это уже без меня) из Прибалтики полк химзащиты «бунтует». Точнее, у личного состава очень плохое настроение, крайне негативные высказывания, полк плохо устроен, обеспечен, в связи с чем требуются экстренные меры. Я приказал на следующий день, независимо от погоды, отменить все работы и к 10.00 построить весь полк к моему прилету. Буду с ними говорить.
Утром следующего дня — обложной дождь. Видимость плохая. Но мы полетели. В установленное время полк был построен.
Я вышел из вертолета и направился к полку. К сожалению, только в это время понял, что сделал ошибку, которую уже нельзя было поправить: не взял даже легкой плащ-накидки, а одет был в легкое, афганского (и чернобыльского) типа обмундирование, под которым, кроме майки и трусов, ничего не было, плюс полусапожки и фуражка.
Дождь моросил капитально, то усиливаясь, то сдерживая свой напор. Командир полка доложил, я поздоровался громко и четко, но услышал вялый, несогласованный ответ. Командир полка, как бы извиняясь, начал говорить мне, что вынужден всех одеть, так как холодно, всего плюс два-три градуса. Действительно, личный состав был одет в шинели. Сверху на шинели солдаты надели резиновые плащи из комплекта химзащиты, на головы подняли капюшоны, а на ногах — резиновые сапоги. В таком одеянии их никакой дождь, никакой холод не проймет. Я же на этом фоне выглядел довольно странно — приблизительно как купальщик на берегу моря в зимнюю холодную, штурмовую погоду.
Но отступать было некуда. Я сказал о том, что вчера только прилетел из Афганистана и мне доложили ряд писем из полка, в которых солдаты жалуются на бытовые условия и высказывают ряд пожеланий. В связи с этим я заметил, что сначала хочу высказаться по общим и известным мне частным проблемам, а затем, после общего разговора, готов принять персонально каждого, у кого есть вопросы, вот в той большой палатке (я показал, какую именно пал атку имею в виду). «Поскольку здесь работал несколько месяцев, с обстановкой знаком, все проблемы мне известны, мы их, конечно, разрешим, — заметил я. — Но я хотел бы обратить внимание личного состава полка на следующее».
И далее я подробно рассказал об обстановке в стране, о том, что народ включился в перестройку с надеждой на лучшее. К сожалению, мы еще не развязали афганский узел, но не теряем надежды. А вот чернобыльская трагедия добавила нам забот, она требует от нас сплочения и мобилизации всех усилий, чтобы бороться с бедой сообща.
Тут из строя послышался выкрик, но я его решительно пресек. Затем еще один демагог начал рассуждать: «Все, что здесь делается, это не наше дело, наше дело в Прибалтике». Я его вывел из строя, поставил рядом и разложил по полочкам перед строем: «А если бы эта беда случилась не на украинской АЭС, а на литовской, не дай Бог? Что, народы Советского Союза, в том числе Украины, были бы в стороне? Нет, конечно, как и сейчас здесь, в Чернобыле, так и в любом случае мы будем действовать только вместе».