Увы, этого не произошло. Леканов еще несколько раз заходил и все напоминал мне о том, чтобы я готовился к откровенному разговору. Желая определиться заранее, как будет построен допрос, я спросил его об этом.
— А вы как бы хотели? — задал встречный вопрос Леканов.
— Мне все равно, но хотелось бы знать заранее, как всё будет выглядеть, с чего вы начинаете.
— И все-таки как бы вы хотели? — настаивал Леканов.
— Думаю, что для вас и для меня, а также в интересах следствия можно было бы выслушать меня по всей карти не событий. Если надо, то с моими выводами и оценками. А затем я мог бы ответить на все ваши вопросы.
— Ну, что же, так мы и сделаем. Лишь бы это все шло на пользу дела.
Ободренный таким решением Леканова, я стал тщательно готовиться. Как-то он пришел и предупредил, что завтра начнем, и ушел, Любимов уже не появлялся. Мы даже не попрощались, и больше я о нем ничего не слышал. А на следующий день в установленное время стражники повели меня на допрос. Вскоре в следственную комнату зашел Леканов и сказал, что сегодня допрос тоже не получится, поскольку не закончил работу с тем, с кем сейчас занимается. И как бы между прочим бросил: «Вы, конечно, не будете возражать, если мы сделаем видеозапись вашего допроса? Современный вид следствия. Принят во всем цивилизованном мире». Я ответил, что мне безразлично, поэтому возражений не имею. «Вот и хорошо», — обрадовался Леканов и тут же отдал необходимые распоряжения сопровождавшему его сотруднику. Затем поинтересовался:
— Как вам понравились показания Язова? Вы посмотрели видеозапись?
— Да, я ознакомлен. Что касается моего отношения к этому, то я считаю, рано делать какие-то даже предварительные оценки. И вообще говорить на эту тему я не желаю.
— Это ваше право.
Мы условились встретиться на следующее утро, подтвердили прежнюю договоренность: сначала я докладываю обо всех событиях, а затем отвечаю на вопросы Леканова. Когда я спросил, сколько времени он даст мне на мое сообщение, Леканов ответил: «Сколько надо — столько и докладывайте. Вопрос серьезный, и я не намерен ограничивать вас во времени». Этим заявлением Леканов вообще подкупил меня — наконец-то можно все высказать и дать свои оценки.
Но радовался я рано — это был очень коварный шаг Леканова. Все пошло не как договаривались, а кавардаком. Во-первых, он не дал мне совершенно изложить суть события. Во-вторых, во время допроса Леканов бесцеремонно, нагло и постоянно перебивал меня, задавая вопросы совсем из другой области, т. е. старался сбить меня с толку. Несмотря на мои протесты, он продолжал вести себя по-хамски. Конечно, учитывая его действия, можно было бы заявить протест. Но мой «защитник» Беломестных покорно молчал, а во мне все-таки теплилась надежда, что наши советские следственные органы правильно отнесутся к советскому офицеру и объективно разберутся во всей обстановке, которая предвещала стране смертельную опасность, о чем мы писали в «Слове к народу»…
Глава IVПредварительное следствие
Следователи разные и методы допроса разные, но цель одна. Продажа в «Шпигель» видеопоказаний Крючкова, Язова и Павлова. Первое обвинение. Комментарии. Второе обвинение. Третье обвинение. Попрание элементарных прав человека. Допросы, допросы, допросы. Затягивание следствия. О презумпции невиновности и пасквиль Степанкова — Лисова. Горбачев и Ельцин — патологические враги и сиамские близнецы-братья. Смена адвоката. Изучение материалов предварительного следствия. Наглое, звериное лицо власти.
Утром следующего дня после тщательного и унизительного осмотра-обыска меня привели на допрос. Несмотря на это я прибыл в приподнятом (если это вообще допустимо в моем положении) настроении и чувствовал себя уверенно. Адвокат Л. Беломестных всё почему-то вздыхал: то ли плохо было со здоровьем, то ли чего-то боялся. Появился оператор — сотрудник Генпрокуратуры РСФСР с телекамерой, установил ее и растолковал мне, где должен сидеть я, а где будет сидеть и задавать вопросы следователь.
Через некоторое время появился и Леканов. Если раньше он хотел все-таки показаться в привлекательном облике демократа, то сейчас выглядел хмуро. Бросив на ходу; «Здравствуйте», — прошел и сел на свое место. Вместе с ним зашел еще один сотрудник — устроившись за соседним столом, приготовился писать. Оператор-следователь доложил, что все готово. Леканов сказал: «Начали» (вроде какой-то спектакль) — и сразу накинулся на меня. В буквальном смысле.
Передо мной был следователь-рвач. Таким позже оказался и Генеральный прокурор РСФСР Степанков и его заместитель Лисов (он же руководитель бригады следователей Генпрокуратуры по делу ГКЧП). Было ясно: если руководители такие, то многие сотрудники будут им подражать.
Только накануне мы с Лекановым еще раз уточнили, как будет построен допрос (т. е. я сделаю сообщение, а затем мне будут заданы вопросы). Вместо того, чтобы приступить к делу, он начал с нотации в мой адрес:
— Вы не совсем искренни! Изменилась ли ваша позиция и что вы можете сказать по существу предъявленного обвинения?
Следователь, еще фактически не начав допроса, уже обвиняет меня в неискренности! Я допускаю, что Леканов мог опираться на показания, которые я давал следователю Любимову. Но в таком случае так и надо сказать, что показания, которые я сделал при допросах Любимовым, были неискренними. По крайней мере, я смог бы сориентироваться и о чем-то говорить. Но действовать так бесчестно, по-хамски… Это вызывало только презрение. Невольно я добрым словом вспомнил Любимова. Он хоть и делал «свое дело», но с определенным тактом и приличием.
Вполне естественно, что после такого вступления Леканова я внутренне взбунтовался и одновременно максимально собрался для решительных действий. Сразу занял твердую позицию — не пресмыкаться, не давать повода для спекуляций. Поэтому и разговор у меня был жестким. Сделав вид, что выпад Леканова меня не касается, я не стал вступать с ним в полемику, а начал делать свое сообщение так, как и планировал. И показания давал твердо, с напором. Следователь бесцеремонно меня перебивал, пытался запутать наводящими вопросами, неожиданно перескакивал с одной обсуждаемой темы на другую, но я твердо выдерживал порядок и последовательность своих показаний и настоятельно требовал не перебивать, если следствие ставит своей целью выяснить истину. Тогда Леканов забегал с другой стороны, пытался купить комплиментом. Например, таким:
— Должен заметить, что вы не только дисциплинированный, как заявляете, но и инициативный человек, и довольно активно инициативный. Об этом указывают ваши шифрограммы из Киева, верно?
Отвечаю:
— Да. Когда речь идет об интересах народа. А мне довелось встречаться с тяжелыми ситуациями, каких не видел никто ни из военных, ни из гражданских. И когда речь идет о жизни и смерти людей, когда на глазах убивают — а я это видел не только в годы Великой Отечественной войны или войны в Афганистане, Анголе, Эфиопии, Сирии, но и недавно в Баку, — для меня эти тяжелейшие воспоминания свежи, и я мог в шифротелеграммах написать еще более жестко, чем написано…
Примерно в таком эмоционально-смысловом ключе продолжалось всё. Тексты допросов тогда же фиксировались, они у меня есть, но я не хочу их сейчас приводить в основном потому, что ничего не скрывал и рассказывал на следствии всё так, как происходило в действительности. А об этом читатель уже знает, зачем же повторяться. Я и так уж не уберегся от повтора отдельных фактов, имен и ситуаций, а впереди у нас еще трудные судебные заседания, причем не одного суда, где опять строго потребуют ответа, хоть я и не виновен.
С Лекановым мы расстались так же неожиданно, как и с Любимовым. А затем следователи пошли косяком: Савельев, Стоумов, Королев, Рощин, Казаков… Наибольшее время из них мне уделили Стоумов, Рощин и особенно Королев. Стоумов руководил обыском квартиры и кабинета, а также изъятием правительственных наград.
Кстати, для полного представления о работниках Генеральной прокуратуры РСФСР того времени привожу для читателя один любопытный документ (помещен в томе № 104, лист дела 71):
У обвиняемого Варенникова В. И. имеется ряд правительственных наград. В целях обеспечения приговора (обратите внимание на цель. — Автор), руководствуясь статьей 167 УПК РСФСР
Постановили:
Произвести выемку принадлежащих Варенникову В. И. орденов и медалей.
17 августа 1991 года (тогда еще и событий не было. — Автор)
И далее идет обоснование:
Фактически же перечисленные статьи ничего общего и никакого отношения к изъятию правительственных наград совершенно не имеют. Там сказано, что должны быть изъяты предметы и документы, имеющие отношение к делу. Ордена и медали никакого отношения к делу не имеют. Этот беспредел Лисова был рассчитан на подавление личности арестованного.
А если вы обратите внимание на дату, которая проставлена Лисовым под протоколом, то можете убедиться, что здесь действительно попахивает идиотизмом. А ведь Лисов сегодня заместитель руководителя администрации президента Российской Федерации. Дико, но факт.
Следователи Стоумов и Рощин тоже шли по тому же пути — т. е. допрашивали в рамках 17, 18, 19, 20 и 21 августа 1991 года и по тем же событиям, что и Любимов с Лекановым.
Между тем общественность страны восприняла наш арест именно как незаконный. Множество писем и телеграмм в адрес президента, Верховного Совета, Генеральной прокуратуры РСФСР — яркое тому доказательство. Писали частные лица и официальные организации, ученые и рабочие, деятели культуры и крестьяне, врачи и педагоги, военные и юристы. Они обращались непосредственно в инстанцию или через газету. Вот одно из таких обращений, помещенных в 1991 году в «Юридической газете».