й базе. Сказал также, что все вопросы боевой подготовки передает в мое ведение, а планировать ее надо обязательно вместе с начальником штаба и другими заместителями командира полка, организацию же и контроль надлежит исполнять мне. Отметил, что, к сожалению, пока жилья для меня нет, поэтому мне с семьей придется временно разместиться в штабе полка – в кабинете начальника тыла полка, он наиболее удобный. Одновременно постараются подыскать что-то в Кандалакше или на Ниве-три (это поселок вблизи Кандалакши, где расположен алюминиевый комбинат).
Подошел начальник тыла. Кобец представил меня и затем, не предлагая ему сесть, в категорической форме объявил:
– Боксерман, учитывая, что у нас совершенно нет каких-либо вариантов для размещения Валентина Ивановича, я тебя с сегодняшнего дня отправляю в месячный отпуск. Освободи свой кабинет и организуй в нем элементарные условия для жизни семьи. Завтра после развода проведешь и покажешь ему нашу офицерскую столовую и места, которые необходимы для жизни и быта. Вот я подписываю отпускной билет.
Надвинув на лоб свою папаху, он взял уже заготовленный отпускной билет, размашисто подписал и, не вставая, вручил его начальнику тыла. А тот, улыбаясь и поглядывая почему-то на меня, поблагодарил командира полка «за отеческую заботу». Все рассмеялись.
Затем командир полка объявил, что завтра утром командование полка соберется у штаба полка, где я со всеми познакомлюсь, после чего на полковом разводе на занятия буду представлен всему личному составу полка. Подумав, добавил, что дает мне неделю на адаптацию, однако я должен приходить на полковой развод, строить полк и докладывать ему, как положено по уставу. Для поиска квартиры временно закрепляет за мной старшину сверхсрочной службы, который знает в Кандалакше все.
На этом мы расстались. Вместе с Боксерманом мы пошли во вторую половину штаба. Он открыл свой кабинет. Было видно, что здесь все уже приготовлено к нашему приезду. Откуда-то мгновенно появились три раскладушки, стол, пустой шкаф и три стула, которые создавали определенный комфорт. Электроплитка на тумбочке и чайник дополняли нам «элементарные условия для жизни», как сказал командир полка. Оказалось, что в тумбочке есть еще и посуда.
На первый случай это вполне устраивало. Хотя отсутствие в помещении элементарных бытовых удобств создавало, конечно, некоторые проблемы, особенно для малыша, да и для жены.
На следующее утро задолго до назначенного срока я уже маячил у главного входа в штаб. Один за другими подходили заместители командира полка. Еще до прихода полковника Кобеца мы перезнакомились, так что, когда он появился, ему оставалось только подтвердить, что я – это я. Затем все, кроме командира полка и меня, отправились в строй. Кобец заметил:
– Сейчас мы вместе пойдем к строю полка. Начальник штаба полка доложит мне, что полк для развода на занятия построен.
Я скомандую: «Вольно!» После чего представлю вас полку. Потом я сделаю небольшую «накачку» по вопросам тыла и в завершение отдам распоряжение, чтобы командиры подразделений доложили о готовности к занятиям. Они должны были заранее проверить и утвердить конспекты занятий. Все это время вы должны быть рядом и наблюдать, что и как проводится. В заключение полк пройдет торжественным маршем и подразделения отправятся к местам занятий. А вы с Боксерманом и старшиной пойдете в столовую и заодно наметите конкретный план поиска жилья, хотя я уже и по другим каналам дал необходимые распоряжения. Сегодня у нас четверг, значит, совещание командиров подразделений с 17.00 до 19.00. На нем кратко подводятся итоги за неделю и ставятся задачи на следующую, выясняются и разрешаются возникшие проблемы. Совещание собирает в классе штаба полка начальник штаба.
А до этого мы с вами должны побывать у командира дивизии – ориентировочно в 15.00. Я уточню и сообщу вам. Вот и все. А теперь – пошли к полку!
Зимой в Заполярье солнышко не появляется. Поэтому утром такая же темень, что и ночью. Но военный городок, особенно строевой плац для построения полка и дороги, по которым двигаются строи (в столовую, классы, тир, баню и т. д.), освещены всегда прекрасно.
На большом расстоянии можно было рассмотреть лицо человека.
Вот и сейчас я вглядывался в лица тех, с кем мне придется служить, быть может, многие годы. Наконец, начальник штаба полка, находившийся посередине строя, скомандовал (по сигналу командира полка): «Полк смирно, равнение – налево!» Грянула музыка – встречный марш. Оказывается, в полку был самый большой, по сравнению с другими полками, оркестр, сформированный за счет значительного количества воспитанников полка. Исполнение марша было весьма квалифицированное, и это поднимало настроение. Кобец, сдвинув папаху несколько набекрень, пошел широким, уверенным шагом, не боясь поскользнуться, так как все дорожки были посыпаны песком. Позади в двух шагах справа от командира полка шел я. Поравнявшись с ним, начальник штаба остановился и четко доложил, что полк для развода на занятия построен. Затем сделал шаг в сторону, пропуская командира полка и становясь лицом к строю. Далее мы уже втроем двинулись к середине строя.
Кобец (а вместе с ним и мы с начальником штаба) остановился, повернулся к личному составу и резко выдохнул: – Здравствуйте, товарищи!
Затем уже спокойно:
– Вольно!
Начальник штаба громко скомандовал «вольно!» и сам отправился в строй.
– Товарищи, – начал Кобец, – к нам в полк для дальнейшего прохождения службы прибыл выпускник самого знаменитого общевойскового военного учебного заведения – Военной академии имени Михаила Васильевича Фрунзе. Направление именно в наш полк академика (при этих словах я почувствовал себя неуютно) на должность первого заместителя командира полка – это еще один знак особого внимания к нашему полку.
Далее Кобец рассказал о моем участии на фронтах войны, о наградах, о послевоенной службе и даже о семье. И заключил:
– Принимая подполковника Варенникова в нашу полковую семью, мы полностью уверены в том, что боевая учеба будет решительно поднята на значительную высоту, а полк всегда будет лидером среди других частей дивизии. Все его распоряжения по боевой подготовке должны неукоснительно выполняться точно в срок. Желаю вам, товарищ подполковник, – Кобец повернулся ко мне лицом, – всяческих успехов.
Пожав мне руку, командир полка продолжил уже другим тоном:
– А сейчас поговорим о наших теневых делах. Боксерман, неси.
К середине строя вышел начальник тыла полка, который считался уже в отпуске, за ним – два сверхсрочника. Один из них нес высокую стопу солдатских алюминиевых мисок.
– Сейчас вы услышите, как в нашем славном полку отдельные нерадивые солдаты обращаются с солдатской посудой. Читай, товарищ Боксерман.
Начальник тыла, став неподалеку от командира полка между двумя сверхсрочниками, брал миску, зачитывал – то, что на ней было нацарапано ножом (очевидно, штыком), и передавал другому сверхсрочнику. Несмотря на то что Боксерман опускал целый ряд слов, все равно все это звучало весьма двусмысленно и «подтекст» легко угадывался. В строю после очередной тирады Боксермана раздавались смешки, наблюдалось оживление. На мой взгляд, вся эта «акция» имела не воспитательное, а обратное действие. И хотя Кобец покрикивал, реакция оставалась прежней. Я чувствовал себя крайне неудобно – после такого напыщенного представления – вдруг эта «клякса». Тут Боксерман сказал:
– Смотрите, товарищи солдаты, до чего наши полковые писатели опустились! Читаю: «Замполит, ты – мать родная, командир – отец родной. Ну зачем родня такая? Проживу я сиротой». Разве это допустимо?
В строю раздался откровенный хохот. Кобец глянул на меня и, очевидно, увидев мое недоумение, наконец решил прекратить этот балаган.
– Достаточно. Становитесь в строй. Конечно, повеселились над тем, что вам зачитали. Но если вдуматься, то становится грустно: почему наши солдаты так беспечно относятся к сохранению имущества? Это же только посуда, и то ее часть. А другое солдатское имущество? А казарменный фонд? А учебная база? А дорогостоящая техника и вооружение, которые нам вручил народ, – как мы все это бережем? Плохо! Это не делает нам чести. Народ отрывает средства от себя, чтобы армия была у нас боеспособная. И мы должны об этом постоянно помнить. – И уже другим тоном произнес: – Командирам подразделений доложить о готовности к занятиям. Командиры батальонов и отдельных рот поочередно доложили: готовы все. Затем Кобец сделал знак начальнику штаба на прохождение. Тот подал длинную команду и, встав в голове колонны, под звуки марша двинулся вперед. На мой взгляд, уровень строевой выучки в полку был хороший – особенно у полковой школы и отдельных рот, типа роты связи. После прохождения Кобец кинул мне: – Ну, как? – Хорошо, – искренне ответил я. – Верно, хорошо. Но надо еще лучше. Особенно в батальонах. Итак, первый мой шаг в полку уже был обозначен. А дальше в моей служебной деятельности было все больше и больше подвижек – Кобец все шире раздвигал границы моих обязанностей, доверял и включал значительное число вопросов, которые выходили за рамки боевой подготовки. Но прежде чем к чему-то меня подключать, Никита Захарович тщательно все растолковывал, а потом показывал на практике, как это делается. Я и сегодня с благодарностью вспоминаю этого командира – виртуоза, практика, который научил меня очень многому земному. Кончалась вторая неделя нашей полковой жизни, а мы с семьей еще пребывали в штабе полка – найти свободную комнату оказалось невозможно. И вдруг в одну из ночей у жены начались роды. И хотя мы этого ждали со дня на день и полковой врач держал санитарную машину наготове, все-таки все оказалось полной неожиданностью. Однако все обошлось благополучно, благо родильный дом от военного городка находился неподалеку. У нас появился второй сын, Владимир. Семья была теперь уже солидная – четыре человека! Оба сына росли нормально. Старший сын, Валерий, прожил с нами 16 лет, 11 из них – в Заполярье. Когда я прибыл на учебу в Военную академию Генерального штаба, то ему оставалось закончить 9-й и 10-й классы. А всего ему пришлось за десять лет учебы сменить из-за моих переводов по службе семь школ. Успешно окончив школу, он настаивал, чтобы его направили в военное училище. Мы с матерью были принципиально против того, чтобы дети стали военными: хрущевский удар по Вооруженным Силам оставил тяжелый след в сознании и думах военных, хотя с приходом Брежнева все изменилось кардинально. Но Валерий не отступал и решил действовать самостоятельно. Пошел в местный военный комиссариат и подал рапорт: «Прошу зачислить меня кандидатом для поступления в любое общевойсковое военное училище». Ему ответили отрицательно, разъяснив, что в армию призываются граждане в возрасте 18 лет, а ему шел только 17-й.