подрыву наледи. А кое-где пришлось ставить танковые тягачи, закрепленные анкерами и лебедками, – они тянули очередной танк на себя. А он еле-еле проползал на первой передаче отдельные участки. Контрольный трос не позволял ему соскользнуть в обрыв.
Эпопея преодоления перевала и сосредоточения батальона у моста через реку Титовка заняла у нас ровно 12 часов. Мы сделали часовой перерыв: отдохнули, поели, напились крепкого чая и двинулись дальше. Но оказалось, что вся дорога на Мурманск была покрыта сплошным льдом. Поэтому двигаться можно было только на второй передаче, на подъеме же и уклонах переходили и на первую. Можете представить танк на катке – малейший поворот, и его корму заносит. Приходилось механиков-водителей периодически подменять хорошо подготовленными для вождения командирами танков или даже офицерами. Я видел, что напряжение было не меньше, чем в боевых условиях. Бесспорно, присутствие мое и других офицеров командования полка подбадривало личный состав. Перемещаясь по маршруту и лично пропуская колонну на наиболее опасных участках, постоянно будучи в поле зрения танкистов, освещенные фарами в кромешной тьме полярной ночи, мы только этим и вливали силы подчиненным. Я это хорошо понимал, вспоминая годы войны. Ледово-дорожная битва на марше закончилась только утром в населенном пункте Кола, который находился на берегу Кольского залива, фактически в пригороде Мурманска, куда нам было предписано прибыть. Здесь располагался отдельный учебно-танковый батальон армейского подчинения. Еще до совершения этого «марш-броска» мы договорились с командиром учебного батальона, что он приготовит нам завтрак и место для отдыха, возьмет под охрану танки, которые будут построены прямо на площади, а передачу мы проведем уже после обеда, отдохнув. Все было сделано, как договорились. Но меня поразило полнейшее равнодушие армейских представителей к этому сложнейшему испытанию. Они лишь посчитали танки, поинтересовались, весь ли прибыл личный состав, и, не сказав ни здравствуйте, ни до свидания, уехали. Я позвонил начальнику штаба армии генералу Белецкому и доложил, что батальон прибыл в полном составе и без происшествий. Тот похвалил и сказал, что доложит командующему армией. Я спросил: – Мне можно отправляться на Рыбачий? – А кто будет передавать батальон? – Заместитель командира полка по технической части с офицерами штаба полка. Они все полномочия имеют. – В таком случае отправляйтесь. До свидания. Удивительное дело! Когда искали решение задачи переброски танков, то весь день просиживали всем штабом с начальниками служб армии, «нащупывая» пути и способы наиболее удачного разрешения этой проблемы, и, не найдя его, остановились на варианте, предложенном полком. А когда проблема была решена, а она действительно была тяжелейшей, то это было воспринято как само собой разумеющееся. Возможно, командующий и штаб армии заняты более сложными делами, но ведь политотдел армии мог бы приехать с корреспондентами, посмотреть, поговорить. Нет, их тоже не оказалось. Ехал я в порт и думал: посадить бы каждого в танк за рычаги вместо механика-водителя и прогнать его хотя бы пару часов по ледовой дороге, вот тогда мозги бы просветлели, да и сердце стало бы человеческим. Вспомнил при этом курсы, на которых командиры стрелковых полков готовились на танкистов.
В порту я намеревался проверить готовность нашего ПОКа, который должен был уже утром пришвартоваться в Мурманском порту и загружаться кое-каким имуществом. А вечером мы отправимся на полуостров Рыбачий. Первым делом зашел к начальнику порта и выразил ему соболезнование в связи с потерей судна «Акоп Акопян», которое много лет ходило к нам на Рыбачий. На днях в Кольском заливе в условиях плохой видимости его протаранило другое судно, и «Акоп» затонул в течение нескольких минут. Хорошо хоть, спасли весь экипаж. Теперь вместо «Акопа» к нам будет ходить «Вологда». Это более солидный сухогруз с современными средствами навигации и управления.
На обратном пути в Колу, где я хотел попрощаться с личным составом батальона, я заехал в 266-й мотострелковый полк, днями убывающий на Рыбачий. Все были рады моему появлению, отчего и у меня потеплело на сердце. Полком временно командовал Дубин, но и его судьба уже была предрешена – он назначался командиром полка в 131-ю мотострелковую дивизию, которая дислоцировалась вокруг Печенги. Мы договорились, чтобы они всех слабеньких, не способных служить на Рыбачьем, всяческими путями постарались оставить в Мурманске. Пожелал им хорошо подготовиться, рассказал про жизнь и службу на Рыбачьем и уехал в свой батальон в Колу, прихватив в полку несколько десятков грамот для награждения командиров танков и механиков-водителей за совершенный подвиг.
В учебном батальоне первая смена уже пообедала, готовились к приему пищи наши танкисты. Они уже посвежели, появились улыбки. Я обошел их всех, предупредив, что после обеда состоится построение. В это время наши офицеры подготовили грамоты с печатью местного батальона, но за моей подписью.
Так и сделали. Сразу после обеда весь наш танковый батальон и три батареи САУ были построены. Я выступил и подробно рассказал, какая перед нами стояла задача, какие исключительные трудности необходимо было преодолеть, и мы их успешно преодолели благодаря мужеству и высокой профессиональной подготовке всего личного состава. Объявил всем благодарность, вручил грамоты и объявил, что весь офицерский состав будет представлен к поощрению командующему армией. А в конце познакомил с новым командиром отдельного армейского учебного танкового батальона – начальника гарнизона населенного пункта Кола. Объявил, что с этого момента весь личный состав нашего батальона и батарей САУ поступает в его подчинение.
Расстались тепло, даже трогательно. Ведь уже сроднились, стали своими. Отдельно поговорил с офицерами – относительно их судьбы. Пообещал проявить всяческую заботу о их назначении (что и было сделано в течение месяца). Но вот все слова сказаны. Снова еду в порт. Наш ПОК отчалил и взял курс на Рыбачий уже в полной темноте. Мы устроились в каютах, и каждый занимался своим делом. Я снял сапоги и, поскольку ходу всего два часа, лег, не раздеваясь, немного подремать. Но меня одолевали одни и те же думы – о заботе, справедливости и доброте к солдату – в смысле, к военному вообще. Обязанности солдата, записанные в присяге, – переносить все тяготы и невзгоды воинской службы… а если потребуется, то, не щадя своей крови и самой жизни и т. д. – это все правильно. Но надо, чтобы и государство несло ответные обязательства перед солдатом. То есть если солдат должен не щадить своей жизни во имя интересов государства, то и государство обязано… Если солдат должен за службу обучиться главному – многотерпению и выносливости, то офицер к этому еще должен выработать в своей душе железную стойкость – не взрываться даже тогда, когда, по всем канонам логики, надо было давно взорваться. Не взрываться, а спокойно разобраться, принять решение и добиться полного и точного его выполнения, применяя для этого все дозволенное уставом. Однако и государство должно отвечать ему взаимностью. Точнее, оно должно действовать упреждающе, создавая условия для четкого исполнения воинского долга. Оно, государство, в Вооруженных Силах должно проявить себя через заботу старшего о младшем, начальника – о подчиненном, и не формально, лишь потому, что записано в Уставе, а искренне, с душой. Конечно, было обидно, что из армейских руководителей никто не приехал в Колу и не встретился с личным составом. Ведь любой начальник всегда должен быть там, где сложнее всего. Его присутствие вдохновляет людей, даже если он ничего лично не сделает и даже ничего не скажет. Помню, под Сталинградом – молва, как молния, разносила весть: «Жуков и Василевский у нас, с нами!» или на Одере: «Жуков на переправе». А в это время немцы бросали на переправу самолеты-снаряды. Конечно, одно его бесстрашное присутствие вдохновляло саперов и помогло, собрав все силы и волю, быстро восстановить плавучий мост, разрушенный мощным взрывом. …На Рыбачий пришли в полночь при самой низкой воде, так что от нашего катера выше пирса была только верхушка мачты, даже рубки не было видно. Но мы уже имели богатый опыт загружаться и выгружаться при полном отливе и полном приливе. Машину выгрузить не смогли, поэтому все пошли пешком в Озерко. Не успел появиться – дежурный бежит навстречу: «Вас искал командующий армией!» Звоню оперативному дежурному штаба армии и спрашиваю – по какому поводу меня искали. А сам подумал:
наверное, спохватились и хотели бы как-то подчеркнуть эпизод с переходом, но не угадал. Дежурный штаба сказал, чтобы я утром позвонил командующему: «Он, кажется, интересовался, когда вы сможете принять 266-й мотострелковый полк!»
Утром позвонил. Умышленно очень подробно доложил, что и как было сделано с танковым батальоном и тремя батареями САУ. Попросил также разрешения представить ему список офицеров для поощрения и лишь в конце в общих чертах доложил обстановку о ходе расформирования полка.
Генерал О.А. Лосик, являясь танкистом, вопросам подготовки, обеспечения танковых частей и подразделений всегда уделял исключительное внимание. Однако на этот раз только одобрил проведенные мероприятия и разрешил представить офицеров на поощрение (думаю, что командование все-таки осознало, что надо было с их стороны кое-что предпринять). После чего стал детально разбирать, как я буду встречать, размещать и включать в боевую службу 266-й мотострелковый полк, когда я мог бы его принять и что надо еще сделать, чтобы доподготовиться. Но когда я сказал, что уже через 5–6 дней готов полк принять и нужен только приказ на офицеров, которые переводятся из 6-го отдельного пулеметно-артиллерийского полка в 266-й мотострелковый полк (список мною представлен), то командующий не сразу отреагировал так, как я бы хотел. А я хотел бы так: «Решено! Через пять дней полк будет на Рыбачьем!» Нет, он начал издалека:
– А вы все продумали по офицерам? Уж слишком большой список вы представили на перевод из полка в полк… Какая в этом целесообразность? Ведь в 266-м полку хорошие офицеры, сколочен коллектив, у вас все готовое. Вы же предлагаете целые службы переводить.