Подошел поезд. Я предложил для порядка всем встать в одну шеренгу: на правом фланге – руководство области, а на левом – я. Поезд остановился, и мы оказались прямо против вагона маршала. Двери у всех вагонов открылись, и пассажиры посыпались на перрон. А наш вагон закрыт. Ждем пять минут – никакого шевеления, десять минут – полная тишина, даже окна зашторены. Кто-то говорит, что поезд скоро погонят в тупик. Может, они там спят? Я подошел к двери и громко постучал. Через пару минут дверь открылась и появился офицер для особых поручений Главкома полковник Косенко:
– Вы чего, товарищи, волнуетесь? Маршал собирается.
Подошел председатель облисполкома Н. Ломакин и говорит ему, что мы прибыли встречать и что надо бы доложить маршалу. Косенко предложил пройти. Ломакин направился к маршалу, однако буквально через полминуты выскочил, махнул рукой и пошел на выход. В дверях появился Василий Иванович:
– Чего вы собрались? Вам что, делать нечего? Мне просто за вас неудобно. Вот полковник пускай останется, а остальные – свободны. У всех же есть работа.
Много лет спустя, когда я был уже генералом армии и, как и Василий Иванович Чуйков, депутатом Верховного Совета СССР, я напомнил ему все эти «картинки». Благо что во время раздельного заседания палат наши места были рядом (видно, кто-то в аппарате знал наши близкие отношения). Мы усаживались, и он говорил:
– Давай, рассказывай про меня. Они пусть там выступают, все равно проголосуем единогласно. А ты лучше обо мне.
И я ему про него рассказывал. А знал я много – и лично видел, и еще больше – со стороны, товарищи муссировали. Не исключаю, что кое-кто добавлял и от себя, но, зная характер Василия Ивановича и его «изысканные» выражения, ничего отвергнуть было нельзя. Однако маршал отсеивал то, что ему не нравилось, и прямо мне говорил: «Это ты врешь. Такого не было. Или было не так, как ты рассказываешь». А если байка была в его пользу, он говорил иначе: «Да, припоминаю. Это было». Иногда же он охотно добавлял к тому, что было сказано мной.
Вот и с этим случаем в Мурманске. Изложил ему все доподлинно, как было, а он знай твердит свое:
– Такого не могло быть! Я вышел, со всеми поздоровался, поблагодарил, что встретили, и посоветовал всем действовать по своим планам. Вот так могло быть. Очевидно, когда на его же поступки смотришь со стороны его же глазами, то они вызывают как минимум критические замечания. И в данном случае, конечно, его поведение выглядело не только нетактично, но и грубо. И Василий Иванович то ли действительно запамятовал, как было, и преподнес этот эпизод в том виде, каким должен был быть. Или же, стараясь хоть сейчас как-то сгладить досадную ошибку, решил несколько «закруглить углы». События военного или послевоенного периода в Группе оккупационных войск в Германии, которые бросали на него тень, он напрочь отвергал. Эту его реакцию еще можно было списать на то, что он не помнит. Но когда и относительно недавние события вызывали у него сомнения, то здесь уже явно проглядывало стремление задним числом поправить свою оплошность или нетактичность. Хотя в ряде случаев, не отвергая сам факт, он добивался от меня признания, что он в принципе был прав. Вот два примера. Как-то Василий Иванович, уже будучи Главкомом Сухопутных войск, проводил в Ленинграде научно-практическую конференцию. Командующий войсками округа вызвал весь руководящий состав. Присутствовал и я, являясь командиром армейского корпуса. Разбиралась проблема действий фронта на Приморском направлении. И в качестве примера была взята группировка ЛенВО. С докладом выступил В.И. Чуйков. Все шло нормально, но в одном месте Василий Иванович оговорился и вместо «Ботнический» сказал: «Ботанический залив». Полковник из числа его помощников, находясь рядом за столом, из самых хороших побуждений потихоньку ему говорит: «Ботнический залив». Чуйков взорвался: – Я сказал: «Ботанический залив», значит, «Ботанический». И вы мне не мешайте! Инцидент для полковника закончился благополучно. Может, потому, что это была научная конференция, а наука требует интеллигентного подхода. В других условиях его бы маршал выгнал, это точно. Когда я напомнил Василию Ивановичу об этом случае, он отреагировал однозначно: – Ну, скажи мне: что он сует свой нос туда, куда его не просят? Я делаю доклад. Я мог оговориться, как и любой. Зачем же заострять на этом внимание? Вообще, в принципе Василий Иванович был прав, но настаивать на своей оговорке было не обязательно. А вот другой пример. Главнокомандующий Сухопутными войсками проводит показное занятие на тему: «Оборона мотострелкового полка» – на базе Московского военного округа. Я в это время был в Москве на сессии Верховного Совета РСФСР (служил в ГСВГ). Поскольку сессия закончилась, военных депутатов тоже пригласили на эти занятия, подготовленные специально для руководящего состава. Мы приехали задолго до начала занятий и вдоль «полазили» по обороне, посмотрев отдельные ее элементы. Конечно, все было сделано здорово. И в плане защиты от оружия массового поражения, и в противовоздушном, и в противотанковом отношениях, и в целях совершения маневра силами и средствами и т. д. Все было сделано добротно и красиво, как на плакате. Конечно, это был большой труд.
В установленное время все были построены. Приехал В.И. Чуйков. Его первый заместитель А.С. Жадов доложил, что все к занятиям готово. Главком не торопясь обошел всех, поздоровался за руку с каждым, отошел в сторону и начал осматривать оборону, а посмотреть, как я уже говорил, было на что. Вдруг, откуда ни возьмись, вынырнул небольшого росточка генерал-майор и, обратившись к Чуйкову, начал бодро:
– Представитель инженерных войск генерал-майор…
Василий Иванович перебивает его:
– Мне работники нужны, а не представители.
– Да я, да мы работали день и ночь, не спали…
– Ну и дурак, ночью надо спать.
Бедненький генерал, понурив голову, боком, боком отошел в сторону и исчез так же, как и появился. Приступили к занятиям, но настроение у всех было испорчено.
И этот эпизод я тоже Василию Ивановичу рассказывал, в том числе и о настроении. Он подумал и говорит:
– Вот скажи откровенно: если ты опоздал в строй, если уже фактически приступили к занятиям – какого черта ты лезешь? Встань тихо в строй и занимайся со всеми. Может, я и не так буквально сказал – это уж ты накрутил, но в принципе же я прав?!
Действительно, с ним надо было соглашаться. Порядок есть порядок. Тем более в армии. И это вовсе не солдафонщина, а именно дисциплина. Конечно, я понимаю, что генералу тоже хотелось, чтобы маршал пожал ему руку, но получилось все наоборот. Но и Василию Ивановичу можно было бы несколько полегче. Можно и нужно взыскивать за служебные промахи, но не смей при этом унижать подчиненных. Они ведь не могут ответить тем же.
Я частенько задумывался: отчего он такой грубый? Может, сама жизнь сделала его вот таким? Если взять хотя бы только главные вехи его жизни, то можно представить, как это все отразилось на характере маршала: 18-летним красноармейцем участвовал в подавлении контрреволюционного мятежа эсеров в Москве (1918); прошел всю Гражданскую войну; получив необходимую подготовку, в 27 лет был отправлен в Китай военным советником, участвовал в освободительном походе в Западную Украину (1939) и в Финской кампании (1939–1940); вновь направляется в Китай (1940–1942) уже в качестве военного атташе; прошел всю Великую Отечественную войну и, конечно, важнейший ее этап – Сталинградскую битву.
Возможно, все это наложило отпечаток на его характер. Но, видно, только очень твердые люди, особенно командиры и командующие, смогли удержать Сталинград и, окружив и уничтожив огромную группировку противника, переломить весь ход войны в целом. Таким твердым, как гранит, и был В.И. Чуйков. Когда говорят: «Чуйков», сразу эта фамилия ассоциируется со Сталинградом. И наоборот. Но что странно – Чуйков за Сталинград Героя Советского Союза не получил. Он был награжден орденом Ленина. Однако это показатель. Нельзя исключать, что во всем этом определенную роль сыграл его характер. Дело в том, что у Чуйкова стиль отношений с начальниками всех рангов был такой же, как и с подчиненными.
И все же за войну он дважды получил Героя, имел 9 орденов Ленина, 4 ордена Красного Знамени и, что очень важно, 3 ордена Суворова 1-й степени, плюс другие ордена. Я не знаю больше ни одного полководца, который бы имел 3 ордена Суворова 1-й степени. Это показатель! И хочу еще раз подчеркнуть, что он только внешне казался грубым, слова у него часто были как полено, но при этом он был очень человечным, честным и весьма обязательным. Однако терпеть не мог лжи: если кто-то однажды ему солгал, то уже никогда не отмоется. Презирал и слабых: если на кого-то гаркнет и тот сразу скис, он станет его «добивать». Но если устоял или тем более дал сдачу – все нормально, будет относиться с уважением.
Но вернемся в Мурманск, на перрон вокзала. После «приветственного слова» маршала всех сдуло как ветром. Я, естественно, остался – такая уж участь.
– Ты кто? Заходи в вагон. – Заместитель командира 131-й мотострелковой дивизии. – Это дивизия, с которой я провожу учение? – Так точно. Мне, товарищ маршал, приказано находиться с вами и давать пояснения в части местных условий и наших войск. – Интересное дело. А зачем тогда мне штаб руководства?
– Но штаб руководства здесь впервые, как и вы. А я уже служу здесь седьмой год. – Ишь ты какой! А где еще служил?
– Начинал службу под Сталинградом в 1942 году в 62-й армии.
Закончил войну в Берлине в 8-й гвардейской армии. Пять лет служил в Группе оккупационных войск в Германии. Год в Киевском военном округе, а после академии направили сюда.
Василий Иванович «потеплел», что мне и надо было. А если бы он и меня вытолкал, то мне свои задачи пришлось бы выполнять, выглядывая из-за угла.
– Так мы с тобой, выходит, земляки. Ну, расскажи, кого ты помнишь по армии?
Я начал перечислять, а он им всем давал характеристику, причем весьма точно. В разгар беседы пришел проводник вагона и сказал, что поезд сейчас будут загонять в тупик. Все зашевелились. Я сказал, что машины стоят сразу при выходе. Порученец и адъютант с вещами двинулись вперед, а мы с маршалом пошли вслед за ними. Многие останавливались и здоровались с ним. Василий Иванович отвечал, улыбался.