Совершился ложный круг: подчинение власти ослабило и отчасти уничтожило в людях религиозное сознание, а ослабление и утрата религиозного сознания подчинили людей человеческой власти.
Начало греха власти было такое: насильники сказали насилуемым: «Исполняйте то, что мы будем требовать от вас: за неисполнение наших велений мы убьем вас. Если же вы будете повиноваться, устроим у вас порядок и защитим вас от других насильников».
И насилуемые, для того чтобы им можно было жить своей привычной жизнью и не бороться ни с этими, ни с другими насильниками, как бы сказали: «Хорошо, мы будем повиноваться вам; устраивайте какие хотите порядки, мы будем поддерживать эти порядки, только бы нам можно было спокойно жить и кормиться с своими семьями».
Насилующие не видали своего греха из-за увеличения и выгод власти. Насилуемые же думали, что не совершают греха, покоряясь насильникам, так как им казалось, что покорность их лучше борьбы. Но в этой покорности был грех, и грех был не менее греха тех, которые производили насилия. Если бы насилуемые переносили все тяжести, поборы, жестокости, не признавая законности власти насильников, не обещаясь повиноваться им, они бы не совершили греха. Но в обещании повиновения власти заключался грех (άμαρτια – ошибка, грех), такой же грех, как и грех властвующих.
В обещании повиновения насильнической власти, в признании ее законности был двойной грех, во-первых, тот, что покорившиеся насильникам люди, для того чтобы избавиться от греха борьбы, допускали этот грех в тех, кому они покорялись, и другой грех – тот, что они отрекались от своей истинной свободы, то есть покорности воле Бога, обещаясь во всяком случае повиноваться власти. А такое обещание, включая в себя допущение, при противоречии требований власти с законом Бога, возможность неповиновения Богу, обещание повиновения человеческой власти было отречение от воли Бога, потому что насильническая власть государства, требуя от подчиняющихся участия в убийствах, в войнах, казнях, в законах, утверждающих приготовления к войнам и казням, в основе своей находится в прямом противоречии с волей Бога. И потому люди, повинующиеся власти, этим самым повиновением отрицают свое повиновение закону Божию.
Нельзя немножко в одном отступить, а в другом удержать закон Бога. Ясно, что если в одном чем-нибудь закон Божий может быть заменен законом человеческим, то закон Бога уже не закон высший, всегда обязательный; а если он не такой, то и нет его.
Лишаясь же руководства закона Бога, то есть высшего человеческого свойства, люди неизбежно опускаются на ту низшую ступень человеческого существования, при которой мотивами их деятельности становятся только личные страсти и то внушение, которому они подвергаются.
В таком положении покорности внушению, необходимости повиновения государству находятся все народы, живущие в соединениях, называемых государствами. В таком же положении находится и русский народ.
От этого-то и происходит то кажущееся столь странным явление, что сто миллионов земледельческого русского народа, составляющего такое большинство, что может быть названо всем русским народом, не нуждающихся ни в каком правительстве, не избирают того естественного и наилучшего выхода из своего положения, состоящего в простом прекращении повиновения всякой насильнической власти, а, продолжая участвовать в старом правительстве, все больше и порабощают сами себя или, борясь с этим правительством, готовят себе новое, такое же как и прежнее, насильническое правительство.
«Но разве возможна общественная жизнь без власти? Без власти люди не переставая грабили бы и убивали друг друга», – говорят люди, верующие только в закон человеческий. Такие люди искренно убеждены, что воздерживаются от преступлений и живут добропорядочной жизнью люди только потому, что есть закон, суды, полиция, администрация, войско и что без власти правительства общественная жизнь стала бы невозможной.
Людям, развращенным властью, кажется, что так как некоторые совершаемые в государстве преступления сопровождаются карами правительства, то именно эти-то кары и удерживают людей от тех преступлений, которые могли бы еще быть совершены. Но то, что правительство карает некоторые преступления, совсем не доказывает того, что существование судов, полиции, войска, тюрем и казней удерживает людей от всех тех преступлений, которые люди могли бы совершить. То, что количество совершаемых в обществе преступлений совершенно не зависит от карающей деятельности правительства, с полной очевидностью доказывается тем, что при известном настроении общества никакие усиленные карательные меры правительств не могут остановить совершение самых смелых, жестоких и нарушающих безопасность общества преступлений, как это происходило при всех революциях и как это с поразительной очевидностью происходит теперь в России.
Происходит это потому, что люди – большинство народа, весь рабочий народ – воздерживаются от преступлений и живут доброй жизнью не оттого, что есть полиция, войско, казни, а оттого, что существует общее большинству людей нравственное сознание, устанавливаемое общим религиозным пониманием людей и основанное на этом понимании воспитанием, обычаями, общественным мнением.
Только это нравственное сознание, выражаемое общественным мнением, и удерживает людей от преступлений и в городских центрах и в особенности в селах, где живет большинство населения.
Я знаю многие примеры русских земледельческих общин, выселявшихся на дальний восток и живших и благоденствовавших там десятки лет. Общины эти управлялись сами собой, будучи неизвестны правительству, и вне воздействия его, и при открытии их агентами правительства только испытали новые, неизвестные им прежде бедствия и получили новую склонность к преступлениям.
Деятельность правительств не только не удерживает людей от преступлений, а, напротив, всегда расшатывая и понижая нравственный уровень общества, увеличивает их количество. И это не может быть иначе, так как правительства всегда и везде по самому призванию своему необходимо должны ставить на место высшего, обязательного для всех, не писанного в книгах, а написанного в сердцах людей вечного, религиозного закона свои, писанные людьми и имеющие целью не общее благо, не справедливость, а вызванные политическими, внутренними и внешними соображениями несправедливые законы.
Таковы все существующие во всех правительствах явно несправедливые основные законы: законы об исключительном праве малой части людей на общую всем землю, законы о праве одних людей на труд других, об обязанности людей давать деньги на цели убийства или самим итти в солдаты и воевать, законы о монополиях на одуряющую отраву, или о запрещении обмениваться предметами труда через известную черту, называемую границей, или о казнях людей за поступки не безнравственные, но такие, которые невыгодны властвующим.
Все эти законы, требования под угрозой насилия исполнения их и публичные казни, совершаемые за неисполнение законов и, главное, требование участия в войнах и обычное восхваление военных убийств и приготовлений к ним – все это неизбежно понижает уровень нравственного сознания общества и выражающее его общественное мнение.
Так что правительственная деятельность не только не поддерживает нравственность, а, напротив, трудно придумать более развращающее воздействие на народы, чем то, которое совершалось и совершается всегда и всеми правительствами.
Никогда никаким злодеям из простых людей не могло бы прийти в голову совершать все те ужасы костров, инквизиций, пыток, грабежей, четвертований, вешаний, одиночных заключений, убийств на войнах, ограблений народов и т. п., которые совершались и совершаются всеми правительствами, и совершаются торжественно. Все ужасы Стеньки Разина, Пугачевщины и т. п. суть только последствия и слабые подражания тех ужасов, которые производили Иоанны, Петры, Бироны и которые постоянно производились и производятся всеми правительствами. Если деятельность правительств заставляет воздерживаться – что очень сомнительно – десятки людей от преступлений, то сотни тысяч преступлений совершаются людьми только потому, что люди воспитываются для преступлений правительственными несправедливостями и жестокостями.
Так что доказывать людям, что они не могут жить без правительства и что тот вред, который им сделают воры и грабители, живущие среди них, больше того вреда, как материального, так и духовного, который, угнетая и развращая их, постоянно производят среди них правительства, так же странно, как было странно во время рабства доказывать рабам, что им выгоднее быть рабами, чем свободными. Но как и тогда, несмотря на очевидность для рабов бедственности их положения, рабовладельцы доказывали и внушали, что рабам полезно быть рабами и что им будет хуже, если они будут свободны (иногда и сами рабы поддавались внушению и верили в это), так и теперь правительства и люди, пользующиеся их выгодами, доказывают, что правительства, грабящие и развращающие людей, необходимы для их блага, и люди поддаются этому внушению.
И люди верят в это, не могут не верить, потому что, не веря в закон божеский, они вынуждены верить в закон человеческий. Для них отсутствие закона человеческого есть отсутствие всякого закона, а жизнь людей, не признающих никакого закона, ужасна, и потому для людей, не признающих закона Бога, отсутствие человеческой власти не может не быть страшно, и они не хотят расстаться с нею.
От этого же неверия в закон Бога и происходит и то кажущееся странным явление, что все теоретики-анархисты, люди ученые и умные, начиная от Бакунина, Прудона и до Реклю, Макса Штирнера и Кропоткина, неопровержимо верно и справедливо доказывая неразумность и вред власти, как скоро начинают говорить о возможности устройства общественной жизни без того человеческого закона, который они отрицают, так тотчас же впадают в неопределенность, многословие, неясность, красноречие и совершенно фантастические, ни на чем не основанные предположения.