Чем больше я говорила, тем глубже погружалась в воспоминания. Я словно заново переживала те страшные события и в сотый раз убеждалась — мы сделали всё возможное. Но раньше от этого понимания легче не становилось, а теперь по телу будто разливался прохладный заживляющий бальзам…
Нда. Не зря всё-таки психологи советуют высказывать свои переживания вслух. Желательно — кому-нибудь в уши. Это действительно помогает. И каждый раз всё больше.
— Похороны обесценили наши старания, забрали смысл жизни и обесцветили мир, — тем временем продолжила я. — Если невзгоды сплотили нас, то их горькое окончание, наоборот, отдалило друг от друга. Папа взялся за бутылку и погрузился в себя, напрочь забыв о моём существовании, а я бросила школу и пошла вразнос. Быстро влилась в какую-то сомнительную компанию, начала пить, курить, ругаться и прочее… И всё шло неплохо, пока мне не пришла в голову мысль купить сигареты по найденному в парке паспорту.
Как ни странно, Игорь Алексеевич слушал не перебивая. Я ждала осуждения, словесного или мысленного — а вместо этого, украдкой покосившись на собеседника, встретила глубокое, полное и искреннее сочувствие! Складывалось впечатление, что директор не просто выслушивал мои откровения, а примерял их на себя. Или, скорее, на сына. Искал аналогию… Что не оставляло мне возможности ни прекратить рассказ, ни соврать, ни опустить наиболее мерзкие факты своей биографии. И пусть шанс, что мои предположения верны, составлял мизерную долю процента, а вероятность провала с каждым словом увеличивалась в геометрической прогрессии — неважно! Ради Димы я была готова рискнуть всем. Уж очень привязалась к подопечному.
— Тогда мной впервые заинтересовалась полиция, — сморгнув, разорвала зрительный контакт. — А так как ничего незаконного им обнаружить не удалось, меня просто отвезли домой. Провели с отцом разъяснительную беседу — и он очнулся. Устроился на какую-то работу, развёл бурную деятельность, что-то требовал, наказывал… И я, глядя на него, тоже немного остепенилась. Вернулась в школу, стала меньше курить… Хотя меня по-прежнему тянуло на улицу. Но через пару месяцев после нормализации всё вернулось на круги своя. Папа снова схватился за бутылку, а я благополучно сбежала. Уже по-настоящему, с полным осознанием последствий.
Тут мне пришлось сделать паузу, чтобы перевести дух и промочить горло. Однако Игорь Алексеевич не воспользовался моментом и даже не шевельнулся, не прекращая буравить меня своим фирменным пронизывающим взглядом. Только не давящим, а выжидающим.
— Сейчас очевидно, что мне банально не хватало поддержки и я искала, за что зацепиться, — пояснила на всякий случай. — Требовала внимания к себе, нехватку которого ощущала до этого. Пыталась вернуть отца. Плюс переходный возраст вдруг решил показать себя во всей красе… Но тогда я не особо понимала, что и зачем делаю. Мне просто хотелось свободы.
В ответ директор несколько раз задумчиво кивнул, соглашаясь с моими выводами — и у меня отлегло от сердца.
— В тот раз папа спохватился сам, — уже значительно веселее обронила я. — Подал заявление, меня нашли и вернули. Правда, надолго отца опять не хватило — и всё повторилось. И второй раз. И третий. С каждым разом он вспоминал обо мне всё позже, а держался всё меньше. А потом кто-то из органов сдуру шепнул папе, что в полных семьях побеги детей случаются реже — и в доме почти сразу появилась Наталья. Не знаю, откуда он её взял, чем она его зацепила и как уговорила жениться. Однако лучше не стало. Расслабившись, папа совсем ушёл из реальности, прихватив с собой мою новоиспечённую мачеху, и достучаться до него привычными способами, как я ни старалась, больше не удавалось. Вскоре деньги совсем кончились, с едой тоже наступили перебои, а так как всю мелкую технику отец продал ещё раньше, я решилась на отчаянный шаг — попыталась стянуть на рынке палку колбасы с витрины. Не столько из необходимости, сколько от отчаяния… Но у меня ничего не получилось — и сейчас я этому только рада.
— Вас поймали? — глухо уточнил Игорь Алексеевич, внезапно вступив в диалог.
И, судя по напряжённому виду, этот вопрос крайне его беспокоил.
— С поличным, — не стала врать. — Однако продавщица обошлась без полиции, физического воздействия и ругани. Она просто заперла меня в подсобке почти на весь день, до самого вечера, а потом заставила убирать пустевший павильон под своим строгим надзором… И, по сути, единственная за два года поступила со мной справедливо. Показала не словами, а делом, что существует много разных выходов из одной и той же ситуации. И не всегда очевидных…
— Если вы всё поняли — зачем тогда вернулись домой и добровольно впряглись в эту кабалу? — догадавшись, что история подошла к концу, осведомился директор.
Таким сухим, вежливым и предельно нейтральным тоном, будто говорил с совершенно посторонним человеком… Чем сильно меня расстроил — но я знала на что иду, и не позволила эмоциям вырваться наружу.
Комфорт подопечного был мне важнее личного. С самого начала.
— Из-за отца, — слегка повела плечами, пряча за этим простым действием жуткое желание понуро ссутулиться. — Наталья тянет его ко дну, но я верю, что папу ещё можно спасти. И не могу бросить. Слишком люблю, несмотря ни на что.
— Значит, в дальнейшем вы планируете вернуться домой?
— Конечно, — кивнула, до боли стиснув кулаки.
Под столом, чтобы Игорь Алексеевич не заметил, как тяжело мне даётся изображать спокойствие.
— И вам никогда не хотелось сдаться?.. — со странной интонацией поинтересовался он.
Вроде бы с надеждой, но с какой-то неправильной. Директор словно боялся моего ответа… Притом любого! И я в упор не понимала, в чём дело. Да и лгать не собиралась.
— Почему не хотелось? — посмотрела на собеседника. — Хотелось. Руки до сих пор иногда опускаются… А первое время мне вообще приходилось усердно с собой бороться, чтобы не скатиться обратно! Особенно после неудачного поступления, перечеркнувшего все мои надежды выбиться в люди…
— И как же вы справились? — помедлив, уточнил Игорь Алексеевич.
И я почувствовала, как краснею.
— С трудом, — отвела взгляд, чтобы самое тайное и откровенное признание далось легче. — У меня есть маленький секрет — когда становится совсем невмоготу, я обращаюсь к маме. Вслух. Выговариваюсь, прошу совета — и как будто слышу её голос. Вот он-то и помогает мне держаться на плаву…
Здесь я заставила себя осторожно поднять голову, чтобы не пропустить реакции спутника — и ожидаемо наткнулась на высоко вскинутые брови, шокированно округлённые глаза и приоткрытый в удивлении рот.
Признаться, видеть успешного и всесильного директора таким растерянным было весьма забавно… И страшно. Ведь в глубине его неестественно расширенных зрачков в тот миг решалась моя судьба…
— И вы считаете это нормальным?.. — наконец совладал с собой Игорь Алексеевич.
— Да. Не вижу тут ничего плохого. Это как рассуждать вслух или вести диалог с самим собой. Помогает определиться, снять напряжение и докопаться до истины. Я же знаю, что мамы нет. И отвечает мне не она, а её образ, сохранившийся в моей голове. В принципе, это просто более мудрая версия меня, которой я приписываю некие внешние данные. К тому же с каждым годом обращаться к ней приходится всё реже. Либо в моей жизни просто настал период затишья от бесконечных проблем.
— В таком случае я за вас рад, — скупо улыбнулся директор.
И всё. Больше в тот вечер он не произнёс ни слова. Расплатившись за ужин, Игорь Алексеевич ушёл в себя — и я не смела нарушить его уединение. Понимала, что выданная мной информация требовала обстоятельных размышлений — и не особо рассчитывала на удачу. Знала, что симпатия, какой бы искренней она ни была, вряд ли устоит под натиском моральных норм и обычных человеческих предубеждений. А в серьёзные чувства со стороны директора просто не верила… Разве что очень глубоко в душе. Очень, по-настоящему глубоко. Там, где их было совсем не найти.
Письмо
Я передумал. Не потому, что не могу без тебя — могу. И, как выяснилось, даже совсем неплохо. По крайней мере, сегодняшнее спонтанное свидание прошло великолепно, как бы странно это ни звучало в письме к покойной жене… Просто признание Дарины убедило меня, что вспоминать тебя — это нормально. Помнить о тебе. Скучать. Наверное, и писать тоже — это же как вести дневник… Хотя тут я не уверен. Но мне же нужно с кем-то делиться своими мыслями, верно? А говорить вслух, как когда-то делала Дарина, не для меня… Вот на бумаге, пускай и электронной — другое дело. К тому же со временем она перестала так делать — значит, и я когда-нибудь до этого дойду. Когда найду, ради чего жить. Впрочем, зачем искать? Дарина правильно говорит — у меня есть Дима. И с ним явно надо что-то делать. Притом срочно, пока он совсем не опустился. Тут мы с ней смотрим в одну сторону… Только я не представляю, как действовать! Искать подход, как советует Дарина? Смешно. Мне никогда не найти с Димой общий язык. Думаю, что и Дарина подобрала к нему ключ исключительно благодаря своему богатому прошлому…
Нда. Никогда бы не подумал, что у неё был такой сложный переходный возраст! Но в одном она права — прошлое остаётся в прошлом. И оно не всегда влияет на формирование характера так, как это кажется очевидным. Взять ту же Дарину. Скатилась ниже некуда. И выкарабкалась. Более того — стала сильнее. Причём значительно — иначе давно опустила бы руки и ушла из дома… А она тянет свою ношу и даже не помышляет ничего бросать!
Нет, конечно, без пинка извне не обошлось, но что это был за пинок? Так. Отголосок. Тусклая лампочка на выходе из лабиринта. Тонкая нить, ведущая к свету… Не чета тому канату, что невольно кинула в мой колодец Дарина. И я непременно по нему выберусь! Сам. Любой ценой… Справлюсь с горем и начну жить полной жизнью. Вот прямо завтра! Ведь я ничуть не слабее Дарины. И сумею пройти тем же путём… С ней. Не зря же она мне его подсказала.
26
Несмотря на то что с так называемого "ужина" мы вернулись довольно рано, поговорить с подопечным тем вечером мне не удалось. Не потому, что он заперся или пытался как-то избежать моего общества, нет. Дима просто спал. По-настоящему. Как говорится, дрых без задних ног…