Неправильная сказка — страница 4 из 8

– Юля, Соня, Матвей, мы – дома!

Наш старый дом висел прямо над нами.

– Дом! Дом! Наш дом! – захлопали в ладоши дети.

– Слава Тебе, Господи! – прошептала Юлия.

– Здравствуй, дом! – закричал я.

Дом моргнул светом всех своих окон и неуклюже опустился рядом с нами. Машина вдруг сама завелась. Я загнал её в гараж.

Мы поднялись по парадной лестнице, последний раз глянули на заснеженную чужую страну и вознеслись в небо. На рассвете мы были уже в Ирпене.

Юлька готовила завтрак, дети со смехом носились по этажам, я курил на веранде и думал о том, как организовать платные экскурсии на небо – всё-таки заработок.

Пикник на том свете


– Всё, ухожу от вас. – Матвей складывает свои картонные иконки, берёт Псалтирь и уходит в угол комнаты.

– Ты куда? – спрашиваю я.

– На тот свет, – бросает Матвей, опускается на коленки, ставит иконки вдоль стены, раскрывает Псалтирь и, глядя в неё, что-то шепчет. Читать Матвей ещё не умеет, тем более на церковнославянском.

– Вот, Матюша и вчера так – обиделся и ушёл на тот свет, – говорит Соня.

– Вчера ты меня укусила.

– А ты…

– Помолчи, Соня, пожалуйста. Юля! – зову я. – Юля!

Юлия появляется не сразу. Она пишет образ святого Алексия на заказ.

– Что?

– Матвей ушёл от нас на тот свет.

– А как же этот? – спрашивает она. – Матвей?

Матвей продолжает шептать, будто молится. Или это он так молится? Я вижу, как покатились слёзы по его лицу.

– Давайте устроим пикник на том свете, – говорит Юлия.

– Пикник! Пикник! – радуется Соня.

– Папа принесёт нам из кухни лимонад и баранки. Да, папа?

Я бегу на кухню, возвращаюсь, звеня чашками.

– Матвей, прости меня, пожалуйста, – просит Соня.

– Прощаю… – вздыхает Матвей. Он уже не плачет, Псалтирь лежит в стороне.

Я разливаю в чашки лимонад и раздаю баранки. Мы все сидим на полу в углу комнаты напротив картонных иконок Матвея, жуём баранки и пьём лимонад. Пикник на том свете.

Про лампочку, которая не хотела выйти замуж


– За кого? За этого? – И Соня указала на одиноко висящий на шнуре чёрный патрон.

– А пальцем показывать неприлично, – сказал Матвей.

– Он же чёрный и страшный, я бы тоже ему отказала.

– Вот он и повесился… – начал было я, но осёкся и продолжил: – Она не вкручивалась в патрон, я подумал, что бракованная, оказывается – нет.

– Я хрупкая, нежная, блестящая, во мне вольфрамовая нить, а моя шляпка – вы только посмотрите на её изысканную спираль. У вас есть чувство прекрасного?

– Это цоколь, – сказал я.

– Это шляпка, – сказала лампочка и заплакала.

– Итак, вы отказываетесь?

– Ну поймите же, наконец, что мы с ним не пара. К тому же он многоженец.

– Вдовец, – поправил я.

– Да-да, уморил всех своих предыдущих жён.

– В таком случае ступайте в кладовку.

И я оставил её там, на полке, в темноте, пусть подумает. Всех, кто отказывается жениться или выходить замуж, надо сажать в кладовку. Исключение для монахов и монахинь: те и так свет миру. Три дня мы терпели тьму на нашей кухне, не выдержал Матвей, он принёс лампочку из кладовки и сказал: «Надо вкручивать».

– Ну, где же ваш былой блеск? – спросил я.

– Я запылилась, – чихнула лампочка. – Но стоит меня протереть…

Слышали бы вы, как она визжала, когда я вкручивал её в патрон.

– Венчается раба божия лампочка рабу божию патрону, включай!

Матвей щёлкнул выключателем – и стал свет. На лампочку невозможно было смотреть – так она сияла.

– Ну как? – спросил я.

– Я… я… я, кажется, счастлива, – прошептала лампочка.

– Матвей, позови Соню, пусть посмотрит, как прекрасна замужняя лампочка.

Сильная любовь


– Да, – сказала девочка, – любовь должна быть сильной!

Хорошая девочка, стихи пишет.

– А добро должно быть с кулаками? – спросил я.

– Да! – Она гордо вздёрнула веснушчатый носик. – Добро должно уметь постоять за себя!

О, сколько я видел таких девочек и мальчиков. Когда их покидала любовь, оставалась сила, и они крушили всех и вся. Потом уходила сила, но они по привычке сжимали ссохшиеся старческие кулачки, не замечая обнажившейся злобы.

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит».

Почему, когда я читаю эти строки, мне хочется плакать, силы покидают меня и вспоминается бабушка Саня?… Она была полуграмотная крестьянка, родила семерых детей, состарилась, ослепла, но глаза – её голубые глаза – сияли. Что это был за свет? Не знаю. Чтобы не сидеть без дела, она вязала из разноцветных лоскутков небольшие половички. Какими радостными были эти половички. Она раздавала их знакомым и родственникам. И мне досталось. И в моей комнате был праздник. Бабушка никогда меня не осуждала.

«Бог попустил…» – светло вздыхала она. И всякое Божье попущение оказывалось Божьей волей, горе – вразумлением, смерть – облегчением. Вот такой была ваша прабабушка.

– Это вся сказка? – спрашивает Соня.

Нет. Только начало. Жил да был человек, звали его Савл. Он был очень сильный, любил свою родину и ненавидел врагов. И вот с огромным мечом в руках, весь в латах и кожаных ремнях, пришёл он к бабушке Сане, встал во дворе, посреди куриц и индюшек, поднял свой меч и спросил:

– Кто твой царь, отвечай?

– Иисус Христос, – ответила бабушка Саня.

– Где твоё царство?

– На небе.

– Ага! Мой царь на земле, и царство моё здесь, а значит, ты – враг мой. И за это я отрублю тебе голову!

– На всё Божья воля, – сказала бабушка Саня.

Савл размахнулся мечом, и вдруг яркий свет ослепил его и раздался голос:

– Савл, Савл, зачем ты гонишь меня?

Савл упал на землю и замер, а свет исчез.

– Что же ты остановился, – спросила его бабушка Саня, – бросил свой меч и не завершаешь задуманного?

– Я ослеп, – сказал Савл. – И я слышал голос.

– Бог с тобой, садись рядышком. Я научу тебя вязать половички. Как тебя зовут?

– Савл.

– Я буду звать тебя Павлом. Так мне привычнее. Возьми красный лоскуток.

– Но я ослеп.

– А ты, Паша, сердцем смотри, оно всё видит.

Вот такими я их и увидел: вашу прабабушку Саню и апостола Павла. Они сидели рядышком, вязали разноцветные половички и беседовали.

«Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». Аминь.

Сказка про семейную жизнь


– Жили-были принц и принцесса, и было у них двое деток…

– У принцев и принцесс детей не бывает – они сами дети.

– Хорошо. Соня, Матвей, глаза закрыли. Слушаем сказку.

Жили-были король с королевой, и было у них двое деток.

И как-то так получилось, что король с королевой друг другу крепко надоели. Жили, любили и вдруг – надоели. Так бывает: королю надоела яичница по утрам, королеве – рюмочки, которые король иногда выпивал. Чувствуют, что вот-вот – и развод, раздел королевского имущества.

Но двое деток… Решили они с парашютом прыгнуть. Говорят, помогает. Первой прыгнула королева: ей семья была дороже.

Ага, не помогло. Ударилась правой рукой о землю, думала – перелом, но доктор сказал – ушиб. Болит рука страшно, муж совсем опротивел. Тут уже и король собрался на аэродром. А через два часа звонит, хохочет: перелом левой руки в двух местах. Королева на такси привезла его домой, а он – бац! – в обморок. Вызвали «скорую»: оказалось, позвоночник треснул. Положили короля в больницу на растяжки, растянули то есть, чтобы позвонки не скрючивались. Королева с детками одна дома мается. Утром деток в школу, потом в больницу к королю, потом на работу, в магазин, в школу, в больницу, домой, в школу, в больницу, в магазин, домой, в школу… А ещё и в ЖЭК. Ужас!

Рука болит, не проходит. Вот уже и короля выписывают. Тут королевский доктор королеве рентген сделал на всякий случай. Оказалось, у неё не ушиб, а тоже пере лом, и какой-то там уже некроз завёлся. Гипс наложили, укол сделали. И вернулись король с королевой домой оба загипсованные. У королевы правая рука, у короля – левая. Яичницу детям по утрам вдвоём жарят. И вообще, друг без друга обойтись уже не могут. Две руки на двоих – это немало. Если две левые, то, конечно, не так удобно, а тут – и правая, и левая. Из двух один человек образовался. Муж да жена одна плоть стали. Кости сраслись, гипс сняли, но привычка сохранилась. О разводе и думать забыли. И детки успокоились, а то ведь нервничали: как их делить будут.

Всё. Вопросы отменяются. Спать.

Ангела-хранителя, детки!

Солдат


Была вой на. Наша безбожная армия отступала. Солдаты умирали без покаяния и причастия.

– Аки-паки, аки-паки, шире шаг, идём на небо, – пел один солдат.

И все смеялись над ним. Дурачок!

– Смейтесь, братцы, смейтесь, – говорил им солдат, – смех от страха первое средство.

Два года честно воевал солдат, на третий явилась ему Богородица.

– Ступай, – говорит, – солдат, за мной.

Бой идёт, снаряды рвутся, пули свистят. Солдат за винтовку взялся, из окопа выполз.

– А это оставь, – говорит ему Богородица и на винтовку указывает. – Ни к чему.

Встал солдат в полный рост, поклонился однополчанам, прощения попросил и пошёл следом за Богородицей.

– Стой, солдат! – кричит ему командир. – По законам военного времени ты предатель.

Пистолет достаёт, целится, на курок нажимает, только всё осечки. Однополчане из окопов глядят, снаряды землю разворачивают, идёт их дурачок, акафист Богородице поёт.

А впереди немцы. Видят – солдат без оружия.

– Хенде хох! – кричат.

– Как же я, братцы, с поднятыми руками креститься буду? – говорит им солдат и дальше идёт. А куда? За дымом и пожарами не видно.