Во-вторых
– У моего отца был старший брат. Дядя Лёня. Он воевал. В пехоте. Пешком прошагал от Волги до Берлина. Так вот, дядя Лёня мне однажды сказал, что в нашей жизни главное: во-первых – случай, а во-вторых… А вот что во-вторых – я не помню.
– Ты пряников поешь, – говорит Иван Жданов и протягивает мне кулёк с пряниками.
Мы сидим на кухне, пьём чай. Сумерки. Но свет не зажигаем. Из экономии. Пряники такие же, как в детстве. Мне их бабушка Катя покупала. «Прянишки».
– Но историю дяди-Лёнину я запомнил.
«Сорок пятый, восьмое мая. Идём мы по Берлину. Война кончилась. Идём легкомысленно: не в ногу, трофей осматриваем, то есть то, что осталось от достопримечательностей. Прям не рота, а экскурсия. Командир у нас необстрелянный, прежнего на подступах убило, а этот всё „ать-два“ норовит, мальчишка совсем. Мы его представлениям о доблестной армии победителей над фашистским гадом никак не соответствуем. Ну да Бог ему судья. Идём. На встречу „эмка“ с начальством. Лейтенантик наш: „Рота, – кричит, – запевай!“ Понятное дело, показаться хочет. Что ж, шаг выровняли, воздуху в груди геройские набрали, и вдруг… ротному пуля в лоб – бац! Мы и встали. „Эмка“ с начальством мимо проезжает. Ротный наш честь отдаёт. Стоим, не выдыхаем. Начальство проехало. Не дышим. Ротный вдруг лоб почесал, наклонился, пулю с земли поднял (салютная пуля была, на излёте), глянул на нас и спокойно так: „Запевай, братцы“. Ну, тут уж мы грянули, на всю Германию».
– Хорошая история! – говорит Иван и смеётся.
– А началось-то, Вань, с чего? Я к дядьке случайно попал. Проездом в Питер, сценарий вёз сдавать и вдруг сошёл в Пензе. К ночи в Лунино добрался, а дядя Лёня девять дней как жену схоронил. Гости то ли разошлись, то ли не было их, не спрашивал. Он мне в дальней комнате постелил. В избе знаешь как хорошо спать? Стен будто нет. Лето. Соловьи, лягушки всякие.
– Да знаю я, сам деревенский, – смеётся Иван.
– Лежу и вдруг слышу: капли, вроде как по подо коннику, кап-кап. Но гулкие какие-то, с эхом, крупные и одинокие. Не могу заснуть. Выхожу на кухню, а там дядя Лёня на табурете сидит, голову над цинковым ведром склонил, «Беломор» курит, туда же пепел стряхивает и плачет: кап-кап. Молча. Меня услышал, слёзы смахнул, голову поднял, улыбнулся как ребёнок. Тут я его отвлечь от грустных мыслей решил: «Давай, дядя Лёня, я тебе свой сценарий прочитаю». Ну, стал читать. Под утро закончил. «Н-да, – выдавил дядя Лёня и заварил чай из смородиновых веточек. – Я тебе, племяш, вот что скажу: в нашей жизни главное, во-первых, – случай, а во-вторых…»
Щёлк! Свет бьёт по глазам.
– Ты смотри, восемь вечера, а уже тьма на дворе, – говорит Иван.
– А вот что во-вторых, я, Вань, забыл.
– Ничего, вспомнишь ещё. Поешь прянишков – и вспомнишь.
Сентиментальная сказка
Всегда хотел написать сказку про цветочек. Самый простой. Одуванчик, например. Вот он среди травы, радостный такой. А вокруг – лепестки. Они похожи на наконечник копья. Только таким копьём никого не проткнёшь.
Я похож на одуванчик, и слова мои – копья: ласковые, нежные, тёплые, как лепестки одуванчика. А вокруг – трава, и каждая травинка разная. Я ложусь на спину, осторожно, чтобы не примять цветочек, и смотрю в небо. Облака плывут, как в детстве. Вот облако похожее на собаку, а вот – на старика с бородой, а вот по небу плывёт кукиш.
Сегодня меня обидели. А я ничего не сказал в ответ, почти ничего, что-то прошелестел словами-лепестками и ушёл. Я – одуванчик: борода уже седая, дунет ветер – и нет меня. Но и одуванчиковы парашютики – тоже слова. Тихие слова одуванчика. Они поспели под солнцем своей лёгкостью, они – шёпот Бога. Если бы меня не обидели, разве я услышал бы его? Увидел бы одуванчик? Вот он среди травы. Радостный такой.
Сказка для сони
Соня листает новую книжку моих стихов для детей, тоненькую, тридцать две странички, и вдруг смеётся.
– Что? – спрашиваю я.
– Вот, – говорит Соня и тычет в стихотворение.
– Что – вот?
– Прочти.
Я читаю громко и с выражением:
«О, как хозяин мой жесток, —
Скрипел задумчиво сапог. —
Брожу, ему в угоду,
По лужам в непогоду.
Однако по паркету
С ним шаркают штиблеты.
Да, лишь в ненастье дорога
Скупая дружба сапога!»
На последних строчках жест в сторону себя и гордый взгляд на Соню. Соня хохочет. Я смотрю с недоумением, нет, я смотрю с огорчением, нет-нет, я смотрю с презрением.
– Он одноногий! – прорывается Соня сквозь смех.
– Кто?
– Хозяин.
– Почему?
– Скрипел один сапог.
– Ну и что? – До меня доходит, но я не сдаюсь. – Второй смиренно помалкивал.
– А-а-а… – тянет Соня и кивает понимающе.
А я краснею. Такая вот присказка.
Жили-были сапоги. Если бы я был великий русский писатель, я бы написал: «Сапоги стояли в сенях». Но вы знаете хоть одного великого русского писателя из Киева? Чтобы стать им, из Киева нужно бежать. Поэтому сапоги стояли в прихожей. Точнее, один стоял, а левый прилёг. Левый слегка «просил каши». Что значит «слегка просить каши», Соня? Не знаешь. Это когда кушать хочется, но молчишь. Ладно, я пошутил. У него подошва немного отставала. Я продолжу. Сапоги ждали хозяина. Осень давно началась, дожди лили один за другим, а хозяин всё не выходил. И вот однажды его вынесли в чёрном ящике под музыку.
– По-моему, на нём были новые туфли, – с обидой сказал, когда музыка смолкла, левый сапог.
– А по-моему, он умер, – сказал правый сапог.
– Прощай, гуталин, прощай, обувная щётка, прощай, бархотка, ты наводила на нас блеск и отражалась во мне, я любил всех вас, но завтра меня выбросят на помойку! – запричитал левый сапог.
– Не хнычь, – сказал правый сапог. – Мы пойдём за ним.
– Куда? Куда за ним?
– В рай.
И сапоги пошли в рай. Как? По лестнице. Ничего необыкновенного – вверх по ступеням. На последнем этаже – дверь. Постучали. Вышел апостол, Пётр или Павел, не важно. Недовольный вышел. Ещё бы, в райские двери сапогами стучат.
– Вам кого? – спрашивает.
– Хозяина! – хором отвечают сапоги.
– Нет его здесь.
– А где?
– Там, – говорит апостол и пальцем вниз указывает.
– Да быть не может, – говорит правый сапог.
– Он в Бога верил? – спрашивает апостол.
– Не знаем, – хором отвечают сапоги.
– В церковь ходил?
– Захаживали иногда.
– Иногда… – вздыхает апостол.
– А там что, ад? – спрашивает левый сапог.
– Ну да.
И они пошли вниз. Долго шли. У левого сапога подошва почти совсем отвалилась. Пришли, постучали. Чёрт высунулся.
– Чего надо? – спрашивает.
– Хозяина! – хором отвечают сапоги.
– Зачем он вам?
– Нужен, – говорит правый сапог.
– Нас без него на помойку выбросят, – говорит левый.
– Никто никому не нужен, – говорит чёрт.
– Неправда! – хором говорят сапоги. – Мы хозяину были нужны, он нас гуталином чистил и гулять водил. Нам без него не жизнь.
– Гуталином… – вздыхает чёрт. – Что же у тебя подошва отваливается? – Это он уже левому сапогу. – Не любил он тебя.
– Любил, – говорит левый сапог. – У него сил не было, болел очень.
– Нечего нам с тобой болтать, – говорит правый сапог чёрту. – Нам к хозяину надо.
– А нет его здесь, – говорит чёрт.
– Как это нет? – хором спросили сапоги.
– А так. В церковь ходили?
– Захаживали иногда.
– Иногда, – скривился чёрт и дверь пытается закрыть.
Да правый сапог помешал, в проёме встал.
– Где же он? – спрашивает.
– Пусти, невеже, – говорит чёрт. – Бог знает.
И дверь захлопывает.
– Ну и куда теперь? – спрашивает левый сапог.
– К Богу, – говорит правый.
– А где он, Бог?
– Здесь Я, – говорит Бог и является сапогам во всём своём величии.
– Дай-ка, – говорит левому сапогу, – Я тебе подошву пришью.
И пришивает.
– Ну вот, – говорит, – теперь домой идите и церковь посещайте регулярно.
– Как же нам без хозяина в церковь ходить? – спрашивают сапоги хором. – Он у нас умер.
– А я его воскресил, глядя на ваше о нём попечение.
Вернулись сапоги домой. Тут и хозяина принесли с извинениями.
– Чудо! – говорят.
Хозяин сапоги гуталином намазал, щёткой начистил, бархоткой блеск навёл и гулять пошёл. Только из дому вышел – и в церковь. Ноги сами несут, точнее – сапоги. Но он-то не догадывается.
Чёрный Пианин, или неправильная сказка
– Расскажи сказку, – просит Матвей.
– Страшную, – говорит Соня.
– Очень страшную? – спрашиваю я.
– Угу, – говорит Соня.
– Страшную-страшную?
– Да! – хором отвечают они.
Весь вечер Соня долбила по клавишам нашего пианино. Должна была получиться «Колыбельная» Моцарта. Я люблю Моцарта, но сегодня…
– Я расскажу вам сказку о Чёрном Пианине.
– А правильно говорить «чёрное пианино», – заявляет Соня.
– Да, но это неправильная сказка. Слушайте. Жил-был Чёрный Пианин. Он стоял на сцене летнего театра в одном пионерском лагере.
– Это в том, что возле нас, я знаю. Там уже ничего нет, – говорит Соня.
– А раньше было всё и даже театр. Так вот, Чёрный Пианин стоял на сцене, на груди у него сияли медные подсвечники, и на нём с удовольствием играли взрослые и дети. Пианин очень любил детей. Если у них что-то не получалось, он сам незаметно нажимал свои клавиши, и всё выходило хорошо. Слушать летним вечером музыку – это счастье. Но лето заканчивалось, дети разъезжались по домам, а Пианина уносили в домик сторожа, где он грустил всю зиму, вспоминая робкие прикосновения детских рук. Он вздыхал, расстраивался, но… приходила весна. Весенняя капель отзывалась в душе Чёрного Пианина самыми тонкими струнами. Иногда, среди ночи, в сторожке вдруг раздавалось: дзы-ы-ынь! Это рвалась струна от нетерпения.