— Что вы думаете о сегодняшней дуэли? — ее светлость графиня Амалия на командном пункте воспринималась уже как неизбежное зло.
— Дуэли запрещены, Ваша светлость… Так, перестрелка. Ничего особенного.
— Ну да, как только дуэли запретили, так сразу изобрели перестрелки, встречи. Никакой разницы, но под указ не попадает…
— Ничего не думаю, если честно. Раньше Ганс не промахивался, конечно, но бывает всякое… Может быть, просто хорошая броня. В любом случае, даже чертовщина не поможет ему перелететь через стены.
— Ну, чертовщина ему точно не поможет. Тут можете быть спокойным, — спокойно сказала графиня. Последний закатный луч сверкнул на драгоценных камнях в прическе — будто корона багрового света. Солнце шло спать за горизонт, сверкнув напоследок золотом на кресте колокольни — насмотрелась за день на дурную стрельбу. Башня донжона уже тонула в ночной тьме.
Во дворе шумела тесная компания солдатских жен — шумная, сплоченная, никогда не лезущая за словом в карман и всегда все про всех знающая группа полковых фрау. Дамы сходили в почти полном составе на поле под стенами — чего интересное на мертвых найти и с коллегами с той стороны пообщаться — вдруг подружка встретится. Не встретилась — с той стороны вообще никого не было. Оставшиеся без общения дамы вернулись в монастырь обозленные и с подробным, пусть и неверным в корне описанием некоторых нехороших привычек осаждающих.
— Да этих драгун, наверное, французы покусали, — со знаньем дела поясняла одна, — раз они поголовно… — тут чей-то грубый хохот заглушил ее слова, — заделались.
— Ну, так нехорошие привычки не передаются, — со смехом пояснила Якову графиня, она слушала этот разговор и откровенно наслаждалась, — да и французы совсем не…
— Пусть своему маршалу Тюренну спасибо скажут, за репутацию. Придумал тоже, нашу Магду запрещать…
Капитан вежливо попрощался и пошел вниз, где уже расставлял посты на ночь мастер-сержант. Пробежал еще десяток кругов по монастырю, проверил, все ли в порядке, поговорил с сержантом и Лоренцо — ничего нового никто друг другу не сказал — и, в конце концов, завалился спать, пытаясь понять напоследок: все ли сделано, и не забыл ли он чего. Ничего важного не припомнил и заснул.
Чтобы через пару часов проснуться от истошного крика во дворе: один голос, два, много. Протолкавшись через столпившихся людей, капитан наклонился над лежавшим на холодных камнях телом — неровный свет факелов и ламп выхватил широкоскулое лицо, застывшее, удивленное, раскиданные по камням толстые светлые косы — женщина. Одна из солдатских жен вроде. Перерезано горло. И несколько порезов на теле. Лесли внезапно вспомнил давнее — «ты туда не смотри, ты сюда смотри…» — вроде бы это она тогда воспитывала мужа. Точно, она. Как давно это было… Теперь капитан вспомнил ее — девушка с непроизносимым для немца славянским именем, подружка Магды прибилась к роте давным-давно. Муж — здоровенный, большелобый пикинер потерянно стоял рядом, сжимая и разжимая кулаки.
— Но господи, как?.. — прошептал Яков ошеломленно. Звезды на небе молчали.
В первый день осады Лесли был уверен, что удержится. Спустя неделю он уже не был уверен ни в чем. Днем продолжались короткие бессмысленные внешне налеты, перестрелки — драгуны налетали то тут, то там, со стен отвечали беспорядочной стрельбой. Полковник на неизменном белом коне методично объезжал монастырь по кругу, почти у самой подошвы, грозя пальцем, как бы предлагая пострелять по себе. Стреляли и поодиночке и залпами — этого чертового Мероде ничего не брало. Люди уже начали говорить, что чертового — в прямом смысле. Потом Гансу это кручение надоело, и он подстрелил под Мероде коня. Потом еще одного, а на третьем полковник стал держаться подальше.
А ночами продолжались убийства: солдата, отошедшего от своего поста по нужде нашли с перерезанным горлом. Одной из насельниц монастыря в темном углу накинули удавку на шею — хорошо хоть тетка была опытная, сумела вырваться и закричать. На крик прибежали солдаты и вооруженные монашки, но никого не нашли. Нападавший как сквозь землю провалился. Потом была пара солдатских патрулей, расстрелянных в упор; правда, в последнем случае мастер-сержант оглядел каждый камушек и уверенно сказал, что задерганным людям почудилось движение, они запаниковали, открыли стрельбу и ненароком перестреляли друг друга. Плюнул, пошел к настоятельнице советоваться.
По итогам совета во все углы натыкали ламп, извели годовой запас масла, и кое-как осветили все, что можно. На пару ночей помогло, но потом нашли еще один труп. Ублюдок подстерег отставшую от своих монашку. Лоренцо посмотрел на лежавшее тело, хрупкое, почти детское и очень удивленное лицо, со стекающей от уголка губ струйкой крови. Посмотрел, что-то прошептал беззвучно и, не говоря ни слова, ушел во тьму за стенами — вернулся под утро, весь бледный, плечо пробито, стилет весь в крови, на губах волчья усмешка. Капитан одобрил: пусть и во вражеском лагере тоже боятся. Его люди, оглушенные пальбой днем и неизвестностью ночью, уже были похожи на сомнамбул.
Однажды под утро Лесли повел человек тридцать на вылазку — отчасти чтобы разрушить слишком приблизившиеся к воротам окопы, а больше, чтобы люди развеялись. Вышли удачно — увидев повод отыграться за все, его солдаты разломали и сожгли Лоренцевыми самодельными гранатами все, что можно. Веселье испортил Мероде, прискакавший своим на выручку. Люди Лесли отходили медленно, ощетинившись пиками. Шведы шли следом, стреляли иногда, но приближаться не спешили. Их бесноватый командир спешился и что-то крикнул — солнце сверкнуло на его латах и длинном клинке. Вдруг, с замиранием сердца, капитан увидел как один из солдат, бросив пику, бросился на него. Здоровенный большелобый пикинер — муж одной из убитых — Яков вдруг вспомнил, как он тогда стоял над телом. Все случилось быстро — клинки скрестились, большелобый сходу нанес один бешеный удар, Мероде нарочно позволил ему попасть — но пехотная шпага бессильно соскользнула, а ответный удар пробил горло солдату.
Лесли, в бессильной ярости, крикнул было свои: «лови гада», но полковник издевательски поклонился, вскочил на коня и ускакал.
— И ничто его не берет, — услышал Лесли чье-то ворчание краем уха, когда его люди уже входили в ворота, — ни пуля, ни сталь. как есть заговоренный…
«На свинец… на сталь, — невольно вспомнились странные слова, — и что теперь с этим делать?»
Вечером того же дня Яков, как обычно, стоял на верхушке надвратной башни. Вражеские стрелки нашли где-то удобное место и иногда посылали по капитану пулю-другую. Тот не обращал внимания — солдаты привыкли видеть его здесь, а он привык на войне работать живым знаменем. Графиня, как водится, составляла ему компанию — изменять привычки из-за каких-то низкородных с мушкетами она явно считала излишним. Рядом крутилась Магда, втайне надеясь, что графиню убьют, и можно будет с чистой совестью наложить лапу на ее брильянты. То, что пара пуль выдрала клок из ее длинной юбки, она то ли не заметила, то ли посчитала мелочью жизни.
— Что вы думаете о ночных убийствах, капитан? — очередная пуля звякнула о камень. Графиня Амалия, как обычно, была выше подобного.
— Не знаю, что и думать. Люди просто боятся спать. Если это Мероде, то как он проникает за стены? Если мои, — тут он задумался, — у меня, конечно, народ разный и учудить могут много чего. Но совсем уроды у мастер-сержанта не выживают. Да и выглядело бы после моих совсем иначе. Как будто демон из ада.
— Ну, иной человек может быть страшнее демона.
— Мои орлы, например, когда напьются… — Лесли слишком устал и говорил, что думает. — Но это явно не тот случай.
— Демон, который бегает от сержанта и его патрулей, — сказала она задумчиво, — да и выглядело бы иначе. Брильянты в ее волосах сверкнули багровым в солнечном свете.
Магда меж тем подошла поближе.
— Кстати, милочка, — тому, что их светлость графиня Амалия фон Как-то-там дальше может запросто разговаривать с солдатской женой неизвестного происхождения, Якова уже не удивляло, — на случай, если в меня все-таки попадут, на что вы, без всякого сомнения, надеетесь — имейте в виду, эти камушки стоят не меньше ста тысяч талеров. Это если у голландцев, здешние евреи цены не дадут — просто не знают восточной работы.
Магда, надеявшаяся от силы на сотню, на миг потеряла дар речи. Это было настолько необычно, что про стрелков, Мероде и осаду Яков напрочь забыл.
Тут мушкетер Ганс наконец заметил, что его жена опять крутится под обстрелом и поднялся на башню. Не обращая внимания ни на недовольное ворчание жены, ни на приветствие графини, упер ствол на сошку, прицелился, сделал выстрел, потом еще один, потом у врага стрелки закончились. Стало тихо. Ганс без лишних слов вскинул мушкет и сошку на плечо и пошел вниз. Магда, поняв, что здесь добычи больше не ожидается, пошла с ним.
— Решительная женщина, — задумчиво сказала графиня Амалия, проводив ее взглядом.
— Не боитесь, что она вас теперь где-нибудь подстережет?
— Вот теперь точно не подстережет. Просить за них меньше ста тысяч ей теперь профессиональная гордость не позволит, а на войне такую кучу денег достать негде. И она это знает. Где вы ее только, такую, нашли…
— Это она меня нашла. В буквальном смысле нашла, под забором и раненого. Я тогда еще шведам служил.
— И вылечила? Доброе сердце.
— Да… — ответил капитан коротко. Его сапоги русской кожи после того случая носил Магдин муж, на зависть всей роте. Впрочем, это была честная цена.
Под стенами меж тем опять проезжал Мероде на неизменной белой лошади — табун у него их, что ли? — плащ откинут и развевается на ветру, пробитый сотню раз за осаду латный нагрудник начищен и сверкал на солнце. «Зачем ему эти латы дурацкие, интересно? — подумал Яков провожая глазами его непропорционально длинную фигуру, — уже не латы а решето. — Зачем ему латы, если он и так неуязвим?»