– Спасибо… – без эмоций ответила она.
– Вот только объясни, почему именно эти портреты? Ты рисуешь Машу и Олю – и их убивают. Это что, случайно так совпало?
– Нет, – мотнула головой Измайлова. – Не случайно, конечно. Только все было наоборот: их убили, а потом я их нарисовала… Именно поэтому. Понимаешь… Я подумала: вот они погибли, и кто их вспомнит, когда мы долетим до этой дурацкой планеты? Если, конечно, долетим… Черты сотрутся из памяти – и как будто бы и не было никогда на «Ковчеге» никакой Маши, никакой Оли. А они же были с нами! Так пусть хоть рисунки останутся… Руслана я тоже хотела нарисовать, – показала она на незавершенный, исчерканный рисунок, – но у меня не получилось. Я же говорю: лица быстро забываются…
– А это тогда что такое? – показал Олег на собственный портрет. – Я вроде еще жив, нет?
– Это… – Галя потупила взор, ее щеки заметно порозовели. – Это я еще в первый день нарисовала. До всех этих событий. Просто так… Захотелось…
«Просто так, значит, – усмехнулся про себя юноша. – Я там чуть в штаны не наложил, обнаружив себя в тесной компании покойников, а оказывается – это все просто так…» Вслух он, ясное дело, ничего подобного не сказал.
– Понятно… – проговорил он вместо этого, протягивая руку, чтобы забрать назад рисунки. Первым порывом Измайловой, похоже, было удержать их, но Олег настойчиво потянул листы на себя, и через секунду Галя неохотно разжала пальцы. – Что ж, у меня пока все. Если, конечно, ты больше ничего не хочешь мне рассказать…
«Хочу!» – казалось, прокричали, сверкнув на миг огнем, ее глаза.
– Нет, – бесцветно проговорили губы. – Больше ничего.
Но странное выражение, мелькнувшее на лице девушки, все же заставило Олега, уже собравшегося подняться, повременить.
– Не завтра, так послезавтра Вербицкий собирается устроить суд, – сообщил он. – И над тобой, и над Мамаевым. Тебе нужно продумать свою защиту. Если хочешь, давай вместе подумаем…
– А что тут думать! – вскинула Галя голову. – Мое слово против слова Коры. Буду упирать на то, что врет – или ошибается – она. Неразрешимые сомнения толкуются в пользу подсудимого – разве не так? Презумпция невиновности и все такое… Ну, скажи, ты же юрист!
– Ну да, – кивнул он. – In dubio pro гео, как говорили в Древнем Риме. «В случае сомнения – в пользу обвиняемого». Теоретически так оно и есть…
– Теоретически? – нахмурила брови Измайлова.
– Понимаешь… Мамаев, скорее всего, тоже станет ссылаться на то, что Кора врет – о том, что никто не пользовался регенерационным аппаратом. Там внешне почти один в один ситуация с твоей: у него на руках рубцы от струны. Сам он говорит, что это от веревочной лестницы, которую он использовал, отмывая коридор. И лестница такая в самом деле существует. Но больше ни у кого таких следов на руках нет. Сами по себе они исчезнуть не могли – горло жертв почти разрезано, с ладонями убийцы должно было произойти что-то подобное – разве что он бы действовал в плотных перчатках, но это не наш случай. Убийца мог скрыть рубцы, воспользовавшись регенерационным аппаратом медотсека, но Кора утверждает, что его не включали. Все, что может в этой ситуации Мамаев, – твердить, что она врет. Но, судя по настроению народа, не думаю, что этот вариант у него прокатит. А если не прокатит у него – не прокатит и у тебя. Иначе это уже будет выглядеть как произвол.
– Это в любом случае будет произвол, – буркнула Галя. – На каком основании кто-то вообще берется меня судить?
– На основании права общества на защиту от преступников.
– Преступников?! – воскликнула Измайлова. – То есть я – преступница и поэтому меня судят? Получается, вы меня уже приговорили? До всякого суда?
– Нет, – замотал головой Олег. – Преступником тебя может признать только суд. Но ты под подозрением. Ты – подозреваемая.
– Тогда докажите мою вину! – хмуро бросила она. – И вину Мамаева заодно, раз уж все здесь так завязано одно с другим! А не сможете – идите лесом! Я никого не убивала!
– Я тебе верю, – неожиданно для самого себя проговорил Олег.
– Правда? – осеклась девушка.
– Правда…
Вот только означала эта правда, что они, по образному выражению Инны, выпрыгнули из самолета без парашюта. И неизбежно разобьются. Все. Стыдно признаться, но будь его воля, Олег, наверное, предпочел бы, чтобы Галя оказалась виновной, и с судом над ней и Мамаевым все их проблемы так или иначе завершились бы. Однако он действительно верил ей. Может, и не хотел – но верил. Вот только посмеют ли поверить другие – понимая, что это для них для всех означает?
– Тогда… Тогда помоги мне! Пожалуйста! – прошептала девушка, хватаясь за его руку и едва не опрокинув при этом чашку с изумрудным напитком – цвет ужина на «Ковчеге» был зеленый. Ее тонкие пальцы с острыми ноготками больно впились в кожу, но вырваться Олег не попытался. – Сделай что-нибудь!
– Я… Я постараюсь, – вынужден был пробормотать он, совершенно не представляя, как собирается выполнять это обещание.
25
«Ковчег», день четвертый
– Кора, у вас найдется пара минут, чтобы мы могли побеседовать? – спросил Олег, отставляя тарелку с недоеденной голубой кашей.
– Светские беседы – не мой конек, – любезно улыбнулась хозяйка «Ковчега». – Но на вопросы постараюсь ответить.
– Тогда скажите: кто вы? – краем глаза юноша заметил, что Вербицкий и Инна прервали трапезу и, развернув кресла – девушка полностью, капитан – в полоборота, прислушиваются к разговору. Тёмы в рубке не было – он сегодня завтракал в комнате отдыха. Почему – Олег не знал, но, как видно, с ведома Андрея.
– Я – корабль, – развела руками Кора.
– Нет, – покачал головой Олег. – Корабль – это палубы, стены, двигатели, шлюз… Мне кажется, я не с ними разговариваю.
– Человек – это кожа, кости, сердце, желудок, – заметила его собеседница. – С чем из названного сейчас разговариваю я?
– Человек – это в первую очередь его разум, – покачал головой юноша. – Некоторые еще скажут – душа. Про душу пытать не стану, но ответьте тогда: вы разумны? Наделены разумом?
– Мне уже трижды задавали этот вопрос за последние дни, – сообщила Кора. – Даже забавно, что всех вас интересует именно он. Видишь ли, само понятие «разум» – это всего лишь фикция, придуманная вами для того, чтобы скрыть вопиющее собственное непонимание устройства Вселенной. Скрыть в первую очередь, от самих же себя. Кроме Земли, нигде его в таком виде не фетишизируют и не возносят на пьедестал. Поэтому ответ зависит исключительно от вашего отношения. Сочтете меня достойной этого высокого звания – значит, буду разумной, откажете мне в этой чести – что ж, так и останусь разумом обделенной – опять же исключительно в ваших глазах. Так что могу лишь дать несколько подсказок, каждая из которых – своего рода ответ или часть ответа. Я обладаю абстрактным мышлением. Я рациональна, хотя мне не чуждо и то, что вы назовете эмоциями – пусть они и разительно отличаются от ваших, человеческих. Я способна к познанию нового, к обучению. Моя память не безгранична, но ее объем значительно превышает аналогичный у человека.
– А свобода воли? – спросил Олег. – Свободой воли вы обладаете?
– Еще одна философская фикция, – усмехнулась Кора. – Что такое свобода воли? Вот ты начал этот разговор – вероятно, полагаешь, что начал по собственной воле, произвольно. Но так ли это на самом деле? Зависит ли от тебя твое ментальное состояние, сподвигнувшее тебя его начать? А если, допустим, зависит – подконтрольно ли то, предшествующее, что определило его? Или все же вызвано внешними причинами, полностью или частично? Рано или поздно – и скорее рано, чем поздно, – внешняя причина отыщется, ибо нельзя быть причиной самого себя. Ну и где здесь остается место для свободы? Ты расспрашиваешь обо мне, потому что девушка попросила тебя помочь ей выпутаться из сложной ситуации, в которую она попала. Не спорь – ты сам знаешь, что это так, – предостерегла она его жестом от попытки протеста. – Ну и сколько тут ее воли, а сколько твоей? И сколько в последней химии, биологии, банальной этики? Не такой простой вопрос, согласись. Вернемся ко мне. У меня есть цель: дать вам возможность завершить полет. Она задана мне изначально, это первопричина моего поведения. Дальше я действую сама – но опять же под влиянием внешних факторов. Свободна ли я в своих действиях? Полагаю, такой вопрос просто некорректен.
– Но означает ли это, что для достижения своей цели вы можете вводить нас в заблуждение по тому или иному вопросу? – спросил Олег о том, ради чего, собственно, и затеял весь разговор – понимая уже, впрочем, что собеседница его раскусила.
– Иначе говоря, способна ли я солгать вам? – лукаво улыбнулась Кора. – Интересно, ответь я «нет» – что вам это даст?
– Если она правдива – это будет правдой, если лжива – ложью… – пробормотала себе под нос Инна. – Тупик.
– Зато ответ «да» скажет о многом, – упрямо бросил Олег.
– Ты не получишь его, – елейным голосом сказала хозяйка «Ковчега». – Но не потому, что я хочу скрыть правду. Все намного сложнее. Я допускаю, что в силу тех или иных обстоятельств у меня может возникнуть потребность солгать вам. Только тогда я узнаю, способна ли на это. До сих пор такой необходимости не возникало.
– А вы попробуйте, – предложил ей со своего места Вербицкий. – Вот просто скажите: эта каша оранжевая, – показал он на свою тарелку. – Получится?
– Это не каша, – усмехнулась Кора. – К тому же цветовосприятие у меня совсем не такое, как у вас. Но главное даже не в этом: ложь, о которой я говорю, должна преследовать цель создания у собеседника убеждения в истинности сообщаемой неверной информации. Вы не поверите мне, что еда в тарелке оранжевого цвета, ибо заведомо верите своим глазам, считая ее голубой. Так что извольте: «Эта каша оранжевая». «Ваше имя – Никодим». «У Инны девять пальцев на руках и один на хвосте». Все это ложь, ибо это не истина. Но я не лгу вам, так как я не задавалась целью убедить вас в истинности