Мостков было три: два длинных, ровно в пятидесяти метрах друг от друга – между ними находилась официально охраняемая спасателями зона купания, и квадратная площадка поменьше в самой глубокой точке озера. Нужно было поднырнуть под нее, нащупать руками деревянный настил над головой и подняться, оказавшись в воздушной яме прямо под ним. Для посетителей Сканлана не было провинности хуже, чем совершить все эти недопустимые действия. И не без причины: нам было не разглядеть детей, забравшихся под настил, поэтому если бы они начали тонуть или вздумали сорвать запретный плод-другой, мы бы никак об этом не узнали. Именно поэтому подростки всеми силами стремились улизнуть под площадку.
Секс и Сканлан были неотделимы друг от друга. Мона Харрис, по слухам, потеряла девственность на металлической лестнице на дальней стороне трамплина поздно ночью; Медвед и Эрик-студентик хвастались якобы бесчисленными (и поэтому сомнительными) минетами, которые им сделали прямо в раздевалках в нерабочие часы. Но почти никто из нас не мог устоять перед притягательностью подмосткового мира, где можно было почувствовать себя в относительном уединении: перед убаюкивающим плеском озера и мягкими солнечными лучами, пробивающимися сквозь неплотно подогнанные доски из мягкой древесины, перед теснотой, заставлявшей вас тесно прижиматься к любому полуголому (купальник не в счет) купальщику, которого вам удалось заманить с собой. Иногда кому-нибудь удавалось протащить выпивку на эти наши подводные вечеринки, и тогда мы заплывали туда глотнуть пивка, открывая банку под нагретыми солнцем деревянными досками.
Первые недели без Бретта мы с Коули старались не оставаться в этой подводной будке для поцелуев одни. Несмотря на то что мы снова проводили время вдвоем, без посторонних, тяжесть того, что произошло между нами на ранчо, все еще лежала на нас, и безусловно сексуальная атмосфера под мостками заставляла нас обеих нервничать.
После озера мы забрасывали мой велосипед в кузов грузовика Коули и отправлялись в «Тако Джонс», чтобы выклянчить бесплатное мороженое и начос у Джейми. Иногда мы шли ко мне и подолгу стояли под душем (по очереди, конечно же, не вместе), съедали все, что оставляла нам Рут, и смотрели телевизор, но даже там мы из кожи вон лезли, лишь бы не оказаться наедине в моей спальне, разве настежь распахнув дверь. В начале лета между нами постоянно присутствовало напряжение, о котором мы обе упорно молчали; оно же, напротив, звенело и трещало, словно шум, который слышишь, настраивая приемник на нужную волну.
Как-то вечером, когда Коули была у нас, мы вместе с бабулей смотрели вполглаза повтор «Частного детектива Магнума». Окна были нараспашку, и большой дряхлый вентилятор жужжал, словно черный жук, но толку от него было мало – он только теребил занавески и обдувал нас горячим воздухом. На журнальном столике стояла миска с замороженным виноградом, который стремительно таял, вызывая интерес у жирной мухи.
Во время перерыва на рекламу бабуля сказала:
– В субботу идем на кладбище. Загляни в цветочный, закажи красивые букеты. – Она достала из кармана халата две новенькие хрустящие двадцатки и протянула мне. Очевидно, она спланировала этот момент заранее, но от ее поручения мне сразу же стало невыносимо грустно.
Я еще в начале сезона попросила Хейзел дать мне отгул на этот день, но тогда до него было еще совсем далеко, и вот он уже наступил.
– Рут в субботу уезжает на встречу дистрибьюторов «Салли-Кью», – сказала я громко и посмотрела прямо на нее, потому что бабулин слух стал совсем ни к черту, да и телевизор орал что есть мочи.
– Я знаю, – ответила она театральным шепотом, потому что Том Селлек снова появился на экране и уже бежал трусцой по белому гавайскому песку. – Будем только мы с тобой, детка.
– Я не знала, что уже так скоро, – сказала Коули, накрывая мою ладонь своей. Мы обе вздрогнули, но она не стала сразу отнимать руку. – Прости.
– Все в порядке, – успокоила я ее.
– Я никогда раньше не бывала на кладбище Майлс-сити.
– А разве твой отец… – заканчивать предложение мне не хотелось.
Она покачала головой.
– Его кремировали. Он хотел остаться на ранчо.
Это была территория, на которую мы с Коули почти никогда не захаживали в наших беседах. Теперь мне кажется странным, что мы обе избегали этой темы, поскольку помимо мертвых родителей между нами, в сущности, было не так уж много общего.
– Честно говоря, я не знаю, чего хотели бы мои родители. Но им достались могильные плиты в Майлс-сити.
Коули сжала мои пальцы.
– Хочешь, я поеду с вами в субботу?
– Да. Было бы здорово.
Поэтому на кладбище нас было трое, а не двое. День выдался такой же сухой и жаркий, как и три года назад, а бабуля надела тот же наряд: черное платье, украшенное брошью со стразами. На Коули была юбка с цветочным принтом и льняной топ, а на мне – шорты цвета хаки и белая оксфордская рубашка на пуговицах, которую купила мне Рут. На месте, где предполагаешь увидеть карман, красовался крошечный игрок в поло. Повод был такой, что я даже погладила одежду, хотя вышло не очень, и заправила рубашку в шорты, но рукава все равно закатала. Солнце пекло нещадно.
На бабулины сорок долларов я купила два больших букета, составленные из самых разных цветов, кроме белых лилий, которые я ненавидела. Рут расстаралась, и на участке родителей были установлены два очень красивых медных вазона, в которых росли красная герань и плющ. Коули сказала, что надгробия очень хорошие, и сжала мою руку, а я в свою очередь стиснула бабулину. Я убрала несколько пожелтевших листьев, которые сиротливо ютились на холодном граните. Бабуля вынула вышитый носовой платок, вытерла глаза и рассказала небольшую историю о том, как папа однажды пытался приготовить что-то вкусненькое для мамы в самом начале их отношений, но все испортил и устроил пожар на кухне. С этого участка на вершине холма открывался вид на главную дорогу и дальше. Вдалеке мы заметили бирюзовую горку, по которой маленькая девочка съезжала в воду. Вверх по лесенке, с горки вниз, и так без конца. Ее длинная темная косичка смешно подпрыгивала, пока она бегала туда-сюда.
– Я рада, что ты здесь, – сказала я Коули, не отрывая глаз от девчушки.
– Я тоже, – ответила она. – Хорошее место, совсем не то, что я ожидала.
Через несколько минут бабушка захотела спрятаться от солнца, и мы пошли в кафе «Дейри Квин». Мы с Коули ели вишневый десерт, а бабуля сначала жевала луковые кольца и жаловалась, как же сильно ей хочется мороженого, а потом не выдержала и, наплевав на то, что ей запретили сладкое, заказала себе порцию, которую съела подчистую; пришлось нам поспешить домой, потому что ей нужен был укол инсулина.
Потом, когда бабуля задремала у себя, мы с Коули поднялись ко мне. Она присела на край кровати, а я опустилась в кресло. Я включила «Приключения няни», Коули никогда его не видела, но не думаю, что кто-то из нас горел желанием смотреть, как белокурая кудрявая Элизабет Шу, поймав попутку, натыкается на настоящего Капитана Хука за рулем, поет в чикагском блюзовом баре и сражается с мафией (и все это за одну ночь).
Во время тренировок по сердечно-легочной реанимации я взяла десяток или больше спиртовых салфеток из мягкой белой бумаги в индивидуальных конвертах с синими буквами на одной стороне. Они напоминали крошечные подушечки. Я думала пустить их на отделку одной из спален кукольного домика, пока же они ждали своего часа, сложенные аккуратными стопками, с которыми я без конца возилась. Коули сняла с телевизора фотографию моей мамы на озере Квейк и внимательно изучила ее, хотя видела ее и раньше. Я даже успела рассказать ей знаменитую историю.
– Мама очень на тебя похожа, – заметила она.
– Только когда была маленькой. В старшей школе она стала совсем другая.
– И какая же?
– Очень хорошенькая. Прямо королева стиля.
– Ты тоже хорошенькая, – как бы между делом сказала Коули.
– Нет, вот ты, Коули, красавица. Это всё не для меня.
– А что для тебя?
– Украшение кукольного домика. – Я подошла к спортивной сумке, которая валялась на полу со вчерашнего вечера. В ней лежала пачка жвачки, правда, вощеная бумага отсырела за неделю, проведенную в компании мокрых полотенец.
Коули вернула фотографию на место, а когда я хотела протиснуться к своему стулу, она застыла, перегораживая узкий проход между комодом и кроватью.
– Хочешь? – Я протянула ей пластинку жвачки с апельсиновым вкусом.
– Нет, – пробормотала она. А потом наши губы встретились. Именно так все и произошло. У меня на зубах еще похрустывала сахарная крошка, а рот Коули уже прильнул к моему. Дверь в комнату была настежь открыта, и пути назад уже не было, но теперь это не имело значения. Мы упали на кровать, и я оказалась на Коули, потому что она сама так захотела. Мы не разделись, просто целовались под фильм «Приключения няни». Коули вела себя очень уверенно, явно знала, что делает, и мы бы так и продолжали, если бы бабуля не крикнула снизу:
– Ужинать!
– Сейчас спустимся, – проорала я в ответ, не слезая с Коули.
– Но Бретт по-прежнему мой парень, – шепнула Коули, как будто это что-то меняло.
Я думаю, что Коули неплохо удалось убедить себя в том, что наши страстные поцелуи и объятья, которые повторялись вечер за вечером под жарким небом Монтаны, были всего лишь преждевременным, однако же неизбежным экспериментом, которому следовало бы начаться в колледже. Я изо всех сил старалась подыгрывать ей. По крайней мере, отчаянно старалась, втайне надеясь, что между нами происходит совсем другое.
Нашим новым увлечением стали походы в кино. Коули заезжала за мной на озеро, отвозила домой, где я быстро принимала душ, пока она болтала с бабулей. Потом мы отправлялись взглянуть на афишу. Единственная проблема заключалась в том, что в нашем кинотеатре всю неделю гоняли всего два фильма: один начинался в семь, а другой в девять. К первому сеансу мы никогда не успевали. Тем летом мы посмотрели «Их собственная лига», «Баффи – истребительница вампиров», «Бэтмен возвращается» и «Смерть ей к лицу» по три-четыре раза каждый. Мы оценили лапки Мишель Пфайффер в роли Женщины-Кошки, усилия Брюса Уиллиса, сыгравшего наконец-то не крутого парня в боевике, а туповатого пластического хирурга, на редкость фальшивый бруклинский акцент Мадонны, одетой в старомодную бейсб