ольную форму персикового цвета. Надо сказать, в конце концов этот акцент уже невозможно было слушать. Хотя кинотеатр строили с расчетом на несколько сотен зрителей, по вторникам и средам в зале собирались только самые преданные синемафилы: Коули, я да еще с десяток человек, – но именно это нам и нравилось.
– Опять в кино? – спрашивала Рут, когда нам случалось столкнуться с ней вечером. – На тот же фильм? Потрясающий, наверное.
Но она была слишком занята Рэем, «Салли-Кью» и «Воротами славы», чтобы раскопать правду, к тому же мы довольно хорошо научились держать ее на безопасном расстоянии, что оказалось несложно, так как Коули нравилась Рут и она считала, что новая подруга хорошо на меня влияет.
Сколько я себя помню, билеты в кинотеатр «Монтана» продавал тощий, словно жердь, старикан в неизменных коричневых брюках, коричневом вязаном жилете поверх белой рубашки и коричневом же галстуке. Кондиционер всегда был включен на полную катушку, и в зале стоял арктический холод, так что мы стали брать с собой бабулины дорожные пледы. Плешивый, рыжий в далеком прошлом кассир называл нас кошмарной парочкой и время от времени великодушно позволял пройти без билета, но угадать, когда же на него нападет добрый стих и нам подфартит, было решительно невозможно. Если удача нам улыбалась, мы тратили деньги на попкорн и газировку или карамельки в шоколаде.
Мы пробирались в самый центр последнего ряда. Проектор жужжал прямо над нашими головами. Если там было занято, то по обе стороны от проходов располагались отличные старомодные кабинки, в которых иногда одиноко сидел какой-нибудь жутковатый парень. Папа говорил, что кинотеатр не сильно изменился со времен его молодости. С тех пор как я впервые в нем побывала, там не изменилось ничего вообще: бордовый ковер на полу; большие бра с оранжевыми и розовыми плафонами в стиле ар-деко (я знала, потому что мама все время об этом распространялась); вестибюль с бархатными диванами в пятнах по-прежнему располагался за буфетом, нужно было лишь спуститься на несколько ступеней, а рядом находились двери в потрясающие уборные, где одна сторона помещения была покрыта розовой плиткой, а другая – зеленой. На дверях красовались таблички, на которых тонкими золотыми буквами было написано «Дамы» и «Господа».
Через несколько недель это место стало нашим эдемом, несмотря на тяжелый запах попкорна и леденящую кровь (во всех смыслах) темноту и тишину кинотеатра. Мы держались за руки, переплетали ноги и, если получалось, даже целовались. Даже во мраке последнего ряда это все равно было очень рискованно. Мне это лишь добавляло острых ощущений, но, думаю, Коули наслаждалась именно ими. Хотя не знаю.
Сам сеанс служил нам двухчасовой прелюдией, после которой мы покидали кинотеатр в таком возбуждении, что набросились бы друг на друга прямо в вестибюле, по дороге к грузовику Коули, или в машине, припаркованной в центре города на одной из самых пустынных улочек. Даже если бы мы всего-то держались за руки, это уже был бы вызов общественной морали, поэтому мы шли на некотором расстоянии и следили, чтобы случайно не коснуться друг друга. Это нас только распаляло. Наверное, нельзя назвать прелюдией то, что заканчивается ничем.
Выйдя из кинотеатра, мы могли лишь уныло тащиться по Мэйн-стрит, перекинуться словом-другим с ребятами, собиравшимися у заправки «Коноко», а потом Коули везла меня домой. Вот и все. Мы не могли отправиться в какое-нибудь излюбленное парочками место: ни в заповедник, ни за выставочный центр, ни в давно заброшенный кинотеатр на открытом воздухе, ни даже на Карбон-хилл – нигде нельзя было безнаказанно припарковаться рядом с полураздетыми одноклассниками. После того первого и единственного раза в моей спальне мы негласно объявили наши дома запретной зоной.
Что еще хуже, мы ничего не обсуждали. Ни мимоходом, никак вообще. Мы ходили в кино, целовались, когда удастся, а потом я изо всех сил старалась оставить свои чувства там, в зале, забыть, словно финальные титры на пленке, пока не наступит завтрашний день и все не повторится снова. Пока я тоскливо влачила свои дни, живя одним только ожиданием ночи, одно за другим произошло много важных событий, которые поначалу показались незначительными, но потом все обернулось иначе.
Важное событие № 1: Рут и Рэй отправились в Миннеаполис на библейский уик-энд, совместив его с закрытым показом торговых площадей нового гигантского центра, который собирались запустить в эксплуатацию в ближайшее время. Рут выиграла приглашения за высокие продажи продукции «Салли-Кью». Наши голубки вернулись в одинаковых синих футболках с надписью «Я видел новое чудо света!». А еще они обручились. Рэй заранее спросил меня, что я об этом думаю, – не то чтобы ему нужно было мое благословение, но все же. Я сказала правду: по моему мнению, это отличная идея. Мне нравился Рэй. И, что более важно, мне нравилось, какой становилась Рут рядом с Рэем. Он подарил ей чудовищных размеров золотое кольцо со сверкающими бриллиантами, на оплату которого, наверное, ушли сотни коробок замороженных крабовых щупалец «Шван фудс». Несколько следующих дней Рут сортировала товары «Салли-Кью» исключительно под звуки свадебного марша. Рут полюбила осень в Монтане, особенно сентябрь, поэтому они сверились с календарем церковных мероприятий и назначили свадьбу на двадцать шестое сентября 1992 года.
Все наперебой принялись говорить, что они слишком спешат. Один старый фермер прямо так и заявил во время «кофейного причастия» после того, как преподобный Кроуфорд огласил их помолвку во время других объявлений после воскресной службы.
– Как вы все успеете, Рут? – спросила какая-то женщина. Другие закивали в знак согласия, корча недоверчивые гримасы.
– Я много лет мысленно планировала свадьбу, – ответила Рут. – Все пройдет как по маслу. Поверьте.
«Знаешь, это будет та еще церемония. Голову на отсечение даю», – шепнула мне бабуля чуть позже.
Важное событие № 2: Мона Харрис меня раскусила. Однажды в субботу вечером нас с ней оставили дежурить после закрытия – чистить озеро. Для этого сперва необходимо было отцепить дрянную металлическую лодку, прикованную к забору, протащить ее по пляжу через рогоз и спустить на воду. Потом один забирался внутрь и, прижимая борт к пирсу, принимал тридцатифунтовые мешки с медным купоросом, которые подавал ему второй. После погрузки нужно было забрать весла и прыгнуть в лодку. Дальше все просто: кто-то работал веслами, кто-то другой бросал в озеро ярко-синие кристаллы, похожие на обточенные водой стеклышки, которые находишь иногда на пляже, или камни для аквариумов. Средство активировалось в воде, но в нашем утлом челне вечно удавалось вымокнуть с ног до головы, сульфат на дне мешка под собственным весом превращался в пыль, черпак наш был ненадежен, так что средство то и дело попадало на кожу, вознаграждая тебя россыпью точечных химических ожогов.
Мы даже придумали специальный глагол, которым обозначали происходящее: купоросить. По воскресеньям бассейн был закрыт до полудня, поэтому мы оставались купоросить в субботу вечером. За это время гибли озерные водоросли, улитки, артеи, маленькие рыбки и множество других живых существ, которых мы находили на поверхности озера на следующий день, но для людей через двенадцать часов купорос был уже не опасен.
Я сидела на веслах, Мона разбрасывала кристаллы, и мы почти не разговаривали. Куски медного купороса шлепали по воде, словно тяжелые капли дождя, и бешено бурлили, прежде чем медленно опуститься на дно и раствориться там.
Мы покончили с первым мешком и принялись за следующий, когда Мона спросила:
– Ты уже думала про колледж? В смысле, куда хочешь поступать?
– Да так, – слукавила я. На самом деле я мечтала везде следовать за Коули, что бы она ни выбрала.
– Бозмен – отличный город, – продолжала Мона. – Там много интересных людей.
– Учту на будущее.
– Мир за пределами Майлс-сити широк.
Она напомнила мне Ирен – та тоже любила рассуждать о возможностях, которые открываются за пределами нашего городка.
Мона притворялась беспечной.
– Ты, наверное, уже слышала, что я в этом году встречалась с девушкой. Впрочем, не важно. Я не собиралась ни в чем таком признаваться.
К счастью, я была в темных очках, так что оставалось надеяться, что она ничего не прочтет по моему лицу.
– Не слышала, – ответила я. – Откуда бы?
– Да ладно тебе. Я думала, Эрик или еще кто-нибудь уже растрепал обо всем. Я лишь хотела, чтобы ты узнала, что бывает, когда выберешься из Майлс-сити.
Я отвлеклась, и наша лодка застряла в зарослях рогоза. Пришлось мне воткнуть весло в грязь, чтобы привести ее в движение. Я притворилась, что все мои мысли поглощены веслом, желая избежать неловкого разговора.
Однако, когда наше судно снова плавно двинулись в путь, Мона не отставала:
– Я не хотела смущать или пугать тебя.
– Нет. Все нормально.
– Видишь ли, я старше и опытнее.
– Зато я – сирота, – парировала я. – А тот, кто пережил трагедию, взрослеет как кошка: год за семь. Так что технически я старше тебя.
– Ты забавная, – проговорила она без смеха или даже намека на улыбку.
Мы балансировали на грани чего-то, что я пока не собиралась обсуждать с девушкой, чьи мотивы не понимала. Поэтому я сменила тему, спросив Мону о ее специальности, и она подробно рассказала о биопленочной инженерии, позволив предыдущей теме раствориться на дне озера вместе с химикатами.
Важное событие № 3: «Ворота славы» пригласили Рика Рониуса прочесть проповедь во время воскресной службы. Также была спешно организована встреча преподобного с подростками – участниками клуба «Сила духа», который распускали на лето, не считая похода в выходные в августе, что должно было знаменовать начало учебного года, полного духовности. Поэтому внеочередное собрание выходило за рамки привычного.
Преподобный Рик слыл большой шишкой в христианской общине Монтаны. Он написал несколько книг о месте христианства в