Я не заставила себя упрашивать. В коробке лежали зеленые «рождественские веночки», каждый украшен тремя красными драже. Несмотря на бабулины старания, все они слиплись между собой.
К тому времени, когда Рут с Лидией вернулись к нам, зубы у всех были зеленые, как у Гринча.
– Счастливого Рождества, Кэмерон, – сказала мне Лидия, потрепав по спине. – Твоя тетя Рут составила для тебя план на каникулы. Постарайся придерживаться его.
Мне не пришлось отвечать, потому что Эрин-викинг схватила меня в охапку и закричала:
– Пиши, обещай, что напишешь! Поклянись, что будешь писать! И позвони, а не то я сама тебе позвоню.
– И, пожалуйста, не принеси в подоле, – шепнул мне на ухо Адам, когда мы прощались.
– Ты тоже, – ответила я ему.
Странно было видеть, как все наши исчезают за дверьми аэропорта без меня. Мне почему-то стало грустно, я и сама не смогла бы объяснить причину, особенно учитывая, что мне предстояло вернуться домой впервые за несколько месяцев. Наверное, это кое-что говорило о том, каким стало мое отношение к дому за это время.
Рут ничего мне не рассказала, когда мы уселись за довольно поздний обед в фермерском ресторане. (Нам всем нравился сырный суп с пивом, который там подавали.) Она умудрилась не обмолвиться ни словечком по дороге до самого Майлс-сити, во время которой то и дело поднималась метель, становившаяся все сильнее, чем ближе мы были к концу нашего пути, пока наконец последняя пригоршня снега не полетела нам вслед уже на Мэйн-стрит. Машина неслась сквозь рано опустившиеся сумерки, кое-где густо расцвеченные темными гирляндами, крест-накрест перерезавшими небо. Гигантские красные колокольчики и нарядные венки, которые красовались на светофорах, выглядели чуть вульгарнее, чем мне запомнилось по прошлым годам. Но мне даже нравились их кричащие краски, потому что они были такими же, как и всегда, самыми обыкновенными. Рут и тут не подкачала. Я впервые видела наш дом, украшенный так пышно: всюду вдоль фасада, по углам, вдоль скатов крыши, вокруг окон и дверей были развешены гирлянды, ни одна прямая линия, ни один угол не были забыты – этакий пряничный домик, исчерченный белой глазурью. В центре каждого окна располагался зеленый венок, сверкающий красными огоньками. На парадной двери венок был серебряный, весь из маленьких колокольчиков.
– Ну и ну! – протянула я. – Ты не сидела без дела, тетя Рут. – Я выдавила из себя «тетя» и очень гордилась этим.
– О, это все Рэй, – сказала она. – Он целых две недели занимался всем этим, по выходным, конечно. Нам хотелось, чтобы дом выглядел нарядно к… – Тут она осеклась.
– К Рождеству? – закончила я за нее, хотя решила, что она имеет в виду совсем другое – к моему возвращению, только не хочет говорить об этом прямо.
– Э-э-э… – Она щелкнула кнопкой пульта, открывая дверь гаража. Лицо у нее было напряженное – можно подумать, для того чтобы въехать в гараж, не поцарапав эмбриомобиль, ей нужно было сосредоточить на этом все свое внимание.
День почти уже закончился, а я до сих пор еще ничего не знала. Я поздоровалась с Рэем и похвалила елку, искусственную, но красивую. Потом посидела с остальными в гостиной, болтая о спортивных успехах школьных команд, о детях, родившихся за время моего отсутствия у прихожан «Ворот славы», о новых товарах, выпущенных компанией Рэя. Мы неловко сжимали розовые кружки «Салли-Кью», в которых остывало какао, и не говорили лишь об одном – об «Обетовании», о том, где я была все эти месяцы.
Даже когда я поднялась в свою комнату и убедилась, что кукольный домик никуда не делся, я все еще пребывала в неведении. Я пробегала пальцами по своим поделкам, ощущая холодную гладкость монет, изучая коврик, сплетенный из оберток жвачки, заново открывала эти вещи, удивляясь тому, что сама когда-то создала, когда Рут позвала меня.
– Кэмми? – Голос раздался откуда-то с середины лестничного марша, но, пока я поворачивалась, чтобы ответить ей, она уже стояла в дверях.
В правой руке у нее были два длинных чехла для одежды. Она держала их в вытянутой руке высоко над головой, видимо, не желая помять содержимое.
– Что это? – спросила я.
– Принесла померить, – сказала она притворно бодро, но это была лишь бледная тень ее обычного воодушевления. Она вошла и положила одежду на кровать, как уже делала однажды, много лет назад, перед похоронами.
– Померить что?
– Я собиралась тебе написать, но ведь я не знала, прочтешь ли ты мое письмо до возвращения домой… из-за этих ограничений, ну или как там они называются.
– Из-за того что фломастеры, которые я не украла, довели меня до беды, – съязвила я. – Из-за того что я оставила их там, где взяла. На полке. – Я ничего не могла с собой поделать. На Рут было так удобно злиться, так привычно.
– Да, но ты бы украла, если бы тебя не поймали, – парировала она.
– «Бы» не считается.
Она примостилась на краю кровати, стараясь не смять чехлы.
– Хорошо. Давай не будем начинать все заново. Я не писала, потому что думала, что ты не успеешь прочитать мое письмо, а какой тогда смысл о чем-то сообщать, если ты приедешь сюда до того, как все узнаешь, а когда вернешься обратно, это будет уже совсем не новость.
– Какая новость? – спросила я. Мы словно играли в какую-то идиотскую версию «Угадай мелодию», только у Рут не очень-то получалось давать правильные подсказки.
– Новости о свадьбе. Мы с Рэем поженимся на Рождество.
– Но ведь осталось всего два дня?
– Верно, – тихо ответила она и улыбнулась. – Это ведь не очень печальное известие, правда?
– Вау! – сказала я. – Здорово.
– Да?!
– Это твоя жизнь. Ты можешь выйти замуж когда захочешь. – А ведь она поступила по-другому. Ей хотелось выйти замуж в сентябре. Я не просила ее переносить торжество из-за меня, но она поступила по-своему. – Почему ты выбрала сочельник?
Рут встала и потянула молнию на верхнем чехле.
– Нам не хотелось откладывать, да и ты дома. Все сложилось очень удачно. В храме всегда так красиво на Рождество – свечи, пуансеттии, нам и добавлять-то ничего не придется. – Из пластикового заточения были освобождены платье цвета шампань и подходящая к нему пелерина. – Номер один, – сказала Рут. – Во втором чехле еще два платья, так что на самом деле тут три варианта.
– Это что, платья подружки невесты? – Я хотела спросить не об этом, но не могла подобрать верных слов.
Руки суетливо распутывали узел, которыми были связаны две вешалки, она сосредоточенно смотрела на чехлы.
– Нет, подружками будут Карен и Ханна, ты должна помнить, я тебе о о них рассказывала. Они из Флориды. Мы вместе работали в «Уиннерз». Я завтра жду их из Биллингса. Но ты по-прежнему моя свидетельница.
Вот оно. То, что я хотела знать.
– Я не могу, – сказала я.
Руки Рут замерли, она посмотрела на меня:
– Почему?
Вопрос повис в воздухе. Она сама должна была знать причину. Но она выглядела такой измотанной, так непохожей на себя обычную, что я просто сказала:
– Я буду на свадьбе, мне хочется пойти, но твоей свидетельницей я не буду. – И, не давая ей меня прервать, я быстро закончила: – И не вижу никакого смысла тебе огорчаться из-за моих слов. Это нечестно. Нельзя получить все сразу.
Она покачала головой.
– Что это значит – «все сразу»?
– Ты не можешь одновременно отсылать меня в коррекционное заведение, а потом демонстрировать всем свою куколку-племянницу в нарядном платье в роли свидетельницы.
– Но я не… я даже… – только и выдавила она. Вздохнув, она тихо сказала: – Нет-нет, все в порядке, Кэмми. Я принимаю твой выбор. – Она теребила свой высокий, крупной вязки воротник и вздыхала, словно участница конкурса красоты, изо всех сил сдерживающая подступающие слезы. И у нее получилось. – Я в самом деле думала, что это хорошая мысль, что для нас обеих это было бы терапевтично.
Я повернулась к кукольному домику.
– Я уже прошла достаточно терапии в этом году. Разве каникулы не для того, чтобы я немножко отдохнула от нее?
Рут с шумом выдохнула и бросила так и не раскрытый чехол на кровать, где он громко шлепнулся о второй мешок.
– Я не знаю, как с тобой говорить, когда ты ведешь себя так. – Ее голос стал необычайно резким. Она шагнула ко мне: – Ты думаешь, это смешно? То, что ты сказала? Я спрашиваю совершенно искренне: это такая шутка? Я просто не понимаю.
– А что, было смешно? – спросила я.
– Нет.
– Тогда, надо полагать, шутка не удалась. – С одной стороны подъездной дорожки к домику я когда-то приклеила соцветие полыни. Предполагалось, что оно изображает кусты. Я подцепила его пальцами и дернула. Полынь была с ранчо Коули. Я сжимала сухой стебель все сильнее, слушая, как он хрустит под моими пальцами.
– Отлично, – сказала Рут. – Теперь мне все ясно.
– Да, – согласилась я.
Она подошла к кровати, на которой – одно на другом – лежали наряды.
– Платья красивые. Ты можешь надеть любое, даже если не будешь свидетельницей.
– У меня есть форма «Обетования». Ее и надену.
– Ну если это то, чего ты на самом деле хочешь, – начала она, – тогда я их заберу.
Она подняла с кровати чехлы, на этот раз уже не так бережно, перекинула их через руку и вышла. Я слышала шуршание жесткого пластика, задевавшего ее, когда она спускалась по лестнице.
Потом я позволила себе немножко пострадать: помучилась из-за того, что сказала, утвердилась в правильности решения, еще немножко помучилась, и так несколько раз подряд. Все это время мои руки изучали кукольный дом, ощупывали разные кусочки и клочочки, наклеенные на его поверхности. Я ждала, когда же приду в себя, услышу щелчок и стану собой прежней, ведь я вернулась домой. Но почему-то ничего не щелкало.
Говорили, что свадьба вышла чудесной; не знаю, возможно, это просто дежурные слова. Мне, например, понравилось, хотя, не сомневаюсь, все эти годы Рут мечтала о куда более роскошной церемонии. Но увы. Я вообще-то не часто бывала на свадьбах до того, раза три или четыре ходила вместе с родителями, так что мне трудно сравнивать.