Во время занятий нам разрешалось пропускать детские эпизоды и рассказывать о недавних проявлениях гомосексуального влечения или греховного поведения, хотя довольно часто Лидия прерывала наши монологи: «Достаточно, мы здесь собрались не прославлять прошлые грехи, а осознавать и отвергать их» или «Слишком много деталей, Стив! Слишком подробно. Ты помнишь, кто кроется в деталях?» Лишь однажды она попыталась сострить, что трудно поставить ей в вину, потому что веселого на этих встречах было мало.
Дейн и Хелен подверглись растлению. По словам Лидии, те, кто переживал подобный опыт, часто начинали испытывать противоестественный интерес к представителям своего пола. Сексуальные домогательства со стороны дяди Томми убедили Хелен в том, что женственность означает слабость и уязвимость, к тому же развили у нее страх перед интимной близостью с мужчиной. Брошенный в раннем детстве отцом Дейн проявил нездоровое любопытство к другим мальчикам, которое со временем переросло в настоящую одержимость, после того как один из них, уже довольно взрослый, силой заставил его пойти «побаловаться». Это случилось в приемной семье. Дейн, подсевший на метадон, постоянно убегал в поисках денег на дозу, и его рассказы, полные описаний взрослых мужиков и их обшарпанных жилищ, вызывали ужас, хотя он опускал подробности сексуального характера.
После первых встреч я утвердилась в мысли, что ни мне с моим сиротством, ни Стиву, в котором безошибочно угадывался гей, ни Марку с его папашей-проповедником никак нельзя было тягаться с Хелен и Дейном. Сама судьба сделала их теми, кем они были, вложила в их головы извращенные гомосексуальные идеи. В нашем прошлом ничего подобного не было. Больше всего меня удивлял Марк Тернер. Посмотришь – образцовый подросток, хоть сейчас на плакат о плюсах христианского воспитания, однако он тут, в «Обетовании», как все остальные. Только, конечно, он не мы. Он такой идеальный, такой хороший. Мы с Адамом и Джейн часто шутили, что Марк – подсадная утка и он вовсе не борется со своими гомосексуальными наклонностями, а послан в «Обетование» с особой миссией – стать нашей ролевой моделью, продемонстрировать успехи, которых может добиться каждый. Так и было до одного прекрасного дня в начале марта, когда подошла очередь Марка рассказывать.
Лидия перелистывала страницы своей старомодной школьной тетрадки, освежая в памяти, на чем Марк остановился в прошлый раз. Так она делала всегда, чтобы задать потом ученику, чей черед был говорить, какой-нибудь наводящий вопрос, предполагавший развернутый ответ. Марк терпеливо ждал. На коленях у него лежала Библия, ощетинившаяся сотнями закладок, и тут Лидия спросила: «На чем именно ты хотел бы сосредоточить свое внимание на этой неделе, Марк?»
Я замерла: в ее голосе была не только неожиданная мягкость, вкрадчивость доброго полицейского, когда обычно он бывал злым; она смаковала свою власть, возможность контролировать ученика, а такого я точно никогда прежде за ней не замечала. Марк, видимо, тоже не ожидал. Он передернул плечами, насупился и тихо сказал:
– Не знаю. О чем скажете.
Я запомнила, что в прошлый раз он поделился с нами одной или двумя нечистыми мыслями о викарии, служившем у его отца. По-моему, ничего порочного, очень целомудренно. Он представлял, что они гуляют, взявшись за руки. Не помню, возможно, они были раздеты по пояс. Но на этом все. Можно предположить, что он несколько смягчил краски, утаил неподобающие подробности, но мне в это не верится. Думаю, как и остальных, Марка одолевали мысли и желания, с которыми он боролся. Некая часть его существа тянулась к мужчинам, но только мыслями, – плотью он не согрешил.
– Хорошо. – Лидия притворилась, что ищет что-то в тетради, но только для вида, ей просто надо было собраться с мыслями. – Я знаю, что последние несколько недель дались тебе особенно тяжело и, возможно, тебя гнетет что-то еще.
– Каждая неделя дается особенно тяжело. – Марк не смотрел на нее, его пальцы теребили обложку Библии. – Меня гнетет все.
– Хорошо, – Лидия попробовала зайти с другого конца, – но ведь есть что-то…
– А если не что-то, а всё? Каждая минута. – Он повысил голос, и это было так неожиданно, так непохоже на него. В нем словно что-то забурлило, какая-то дикая энергия, точно внутри его хрупкого тела скакала бешеная белка и ему стоило усилий не выпустить ее наружу. Я сидела напротив него и видела его одеревеневшую вмиг шею, каждый напрягшийся мускул. Однако он мужественно продолжал: – Если вы хотите, чтобы я что-то сказал об отце, так и скажите.
Ручка Лидии замерла над тетрадкой:
– По-моему, это ты хотел бы обсудить решение твоего отца.
– О чем еще говорить? – ответил ей Марк. – Вы ведь тоже читали письмо, Лидия. – Он помолчал, оглядел нас и со странной усмешкой продолжал: – Но я могу поделиться с группой, во всяком случае основной мыслью. – Он сел ровнее на стуле и заговорил каким-то чужим, низким голосом: – «Твой приезд домой на Рождество подтвердил мои худшие опасения. Ты так же слаб и ничуть не возмужал. Я не потерплю подобной слабости дома. Моя паства может решить, что я одобряю подобное, а это не так. Ты останешься в школе на лето, мы вернемся к вопросу в августе. Пока ты еще не готов вернуться домой». – Марк откинулся на спинку стула, показывая, что он закончил. Ему хотелось улыбнуться, принять довольный вид, но вместо этого его лицо страшно исказилось. – Не готов вернуться домой, – повторил он.
Лидия даже глазом не моргнула. Никаких комментариев, словно он никогда не упоминал ее роли в перлюстрации нашей почты. Она сделала какую-то пометку и спросила:
– Так что же именно случилось на Рождество, Марк? Что заставило твоего отца принять такое решение?
Марк всхрапнул:
– Ничего. Всего лишь я. Как обычно. Стоило лишь мне зайти в комнату, мне, такому, какой я есть.
– Какой же ты, Марк?
– Я бы хотел прочесть вам кое-что. – Его голос стал громче, в нем уже слышались нотки приближающейся истерики, но пока что Марк держался. – Могу я прочесть вам один отрывок? Отец очень его любит. И освежает его в моей памяти при каждом удобном случае.
– Да, пожалуйста, – разрешила Лидия.
Тогда Марк встал и прочел вслух строки, которые я не слышала прежде, но потом часто к ним обращалась. Это был фрагмент Второго Послания к Коринфянам (12:7–10). По правде говоря, глагол «прочел» выбран мной не совсем удачно, потому что, хотя он и раскрыл свою Библию, ему почти не нужно было сверяться с текстом.
– «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня, но Господь сказал мне…»
Марк помедлил и поднял глаза к потолку, хотя вряд ли в тот момент его заинтересовала убогая лепнина. Все в нем было такое миниатюрное, ладное, и обычно он не выходил из себя. Я много раз слышала, как он читает Библию, его чистый, твердый голос, словно в воскресной радиопрограмме «Библейский час». Теперь же этот голос опасно вибрировал.
– «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи. И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. – Он опять замолчал, прикрыл глаза, из последних сил сдерживая слезы, несколько раз потряс головой, очень быстро, а потом, не разжимая плотно сомкнутых губ, закончил отрывок. И каждое выдавленное слово было его победой над собой. – Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен».
Он стоял, тяжело дыша, словно атлет, только что взявший вес, как вдруг Библия, которую он только что закрыл, выпала у него из рук. Она летела, словно в замедленной съемке, невероятно долго, однако уже через секунду раздался громкий, до невозможности неприятный звук, ознаменовавший ее приземление.
Лидия попыталась сгладить момент в своей типичной манере.
– К чему этот дешевый мелодраматизм? Если ты вернешься на место, мы сможем обсудить выбранный тобой отрывок, – крайне холодно заметила она.
Однако Марку мелодраматизм еще не наскучил, и возвращаться на место он явно не собирался.
– Я не выбирал. Вы не слушали меня? – ответил он Лидии. – Его выбрал для меня отец. Он бы распорядился выбить эти слова у меня на теле, если бы не Левит 19:28, где сказано: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен. Я Господь».
Лидия привстала и потянулась к нему, желая усадить его обратно на стул.
– Сядь, Марк. Давай поговорим обо всем этом.
Но вместо того чтобы послушаться и сесть, Марк выскочил в середину круга, этакий фермер в лощине, и произнес:
– Знаете, что самое лучшее в этом отрывке? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Боже мой, оно же там, в самом тексте.
И тут он начал прыгать вразножку – прямо, ноги врозь, руки вдоль корпуса – резкий прыжок, ноги в стороны, одновременно с ногами развести руки и соединить их в хлопке над головой – прыжком вернуться в исходное положение… раз, два, три, повторить, раз, два, три… и еще раз… Выбрасывая руки, он начал скандировать:
– «Ибо, когда я немощен, тогда силен!» Вот что отец выбрал для меня, слабость на самом деле равна силе. А это значит, что я силен, как десять Марков! Как двадцать! Как восемьдесят пять! Все мои слабости делают меня самым сильным человеком на свете.
Он стремительно переместился вниз, элегантно, словно отлично обученный солдат, поместил ладони на пол, рывком поставил свои кукольные ноги в упор, выровнял корпус и начал отжиматься, продолжая ритмично повторять: «Во имя Господа, один, во имя Господа, два…»
После пятого, кажется, раза Лидия еще раз велела ему остановиться и, воспользовавшись тем, что его грудь только коснулась пола, неожиданно опустила правую ногу в черной мягкой туфле ему на спину, не давая подняться. Она удерживала его в таком положении некоторое время, а потом сказала:
– Я уберу ногу, когда к тебе вернется способность контролировать свое поведение и ты будешь готов встать.