ожими, но, несмотря на то что сказал бармен, Дойл увидел и несколько белых, и ни один из них не был явным ирландцем. Большинство зрителей прижались к стеклу, вперившись в один из экранов, подвешенных под куполом в центре стадиона и образующих куб размером с дом.
Прозвучал гонг, и начался третий раунд разогревающего поединка. Участники – гладкий темнокожий человек по имени Шабаз и бледно-розовый увалень Уилланд – совершенно не соответствовали друг другу. Дойл не особенно разбирался в боях, но мог сказать, что Уилланд, шатающийся, с опухшим лицом, был явно слабее. Шабаз танцевал вокруг него, нанося быстрые удары, управляя схваткой, выжидая, когда тот откроется, и бой будет выигран. Дойл постепенно пробрался в угол у окна, откуда мог лучше разглядеть толпу. Как ему найти Дойла в этом бардаке?
– Единственное, что удается белому, – не упасть, – говорил один из зрителей.
– Смотри, что делает Шаб, – сказал другой.
– Дерьмо, я бы сам мог уделать этого розового сукина сына, – ругнулся третий.
– Твоя мама могла бы уделать этого розового сукина сына, – вставил первый. – Причем держа руки за спиной.
– Посмотрел бы я на это, – сказал кто-то еще, смеясь. Невысокая, привлекательная негритянка в коротком узком платье из переливающейся ткани повернулась к Дойлу. Ростом она едва доходила ему до подбородка, и Дойл поймал себя на том, что смотрит в вырез ее платья, и ему нравится то, что он там видит. У нее была темная гладкая кожа и большие черные глаза лани.
– Что не так с вашими белыми парнями? – жеманно спросила она. – Не могут даже драться прилично.
– Ответ прост, – сказал Дойл. – Мы сдались.
– Рада слышать, что хоть один из вас это признал, – усмехнувшись, сказала шоколадка.
– Как вас зовут? – спросил Дойл.
Но в этот момент из толпы донесся крик, Дойл посмотрел вниз и увидел, что розовый муравей упал. Негритянка пронзительно завизжала и подпрыгнула на фут от земли. Тут же замедленный повтор на экранах показал роковой удар: поперечный, прямо в челюсть. Мышцы Шабаза блестят, изо рта Уилланда вместе с брызгами слюны летит загубник, и вот он падает взмыленной грудой.
– Семь! Восемь! Девять! – Голос рефери рокотал в динамиках. – Десять! – И «Арена солнечного побережья» взорвалась ревом, прокатившимся по всем окрестностям Билокси.
– Индоника Пинкни, – сказала женщина, когда рев затих. – Так меня зовут.
– Индоника, тебе знаком человек по имени Дойл? – спросил Дойл.
Индоника долго и пристально его рассматривала.
– Ты ищешь неприятностей? – наконец спросила она.
– Просто ищу Дойла, – сказал Дойл. – Дело жизни и смерти.
Индоника грустно помотала головой.
– Ты ищешь неприятностей, мистер, это очевидно, – сказал она. – Любой, кто ищет Дойла, ищет неприятностей. Я задам тебе вопрос, и не вздумай лгать мне. Я чувствую, когда люди лгут, у меня дар. Ты хороший или плохой человек? Я не имею в виду «хороший» в смысле «хожу в церковь по воскресеньям», я имею в виду «хороший» в смысле «я не продаю друзей ниггеру за доллар». Понял?
– Я на стороне ангелов, – сказал Дойл со всей искренностью, на какую был способен.
Индоника обдумала это, ее черные глаза сузились. Внизу, на ринге, люди в белых комбинезонах смывали кровь с пола, подготавливая площадку к финальному поединку.
5
VIP-VIP-ложа Грека была маленькой уютной комнатой, смежной с большой, с приглушенным освещением, хорошим кондиционером, стенами, обитыми белой кожей, и мебелью из кожи и хрома. Там тусовалось около пятнадцати человек. Они тихо переговаривались друг с другом, держа в руках коктейли. За стойкой в углу стоял в ожидании сдержанный молодой человек в безупречной рубашке для смокинга. Индоника подошла к бару.
– Дайте мне «Реми Мартен», – сказала она.
На лице молодого человека появилась тусклая улыбка, он налил коньяк со всей серьезностью священника, дающего прихожанам вино во время обедни.
– Он здесь? – прошептал Дойл.
– Тихо! – шикнула на него Индоника.
Она указала в сторону дивана из белой кожи, повернутого к стеклянной стене. Там спиной к бару сидел широкоплечий молодой человек, обнимая двух темнокожих девиц, глядя на отрывки боя Шабаза и Уилланда. Девицы выглядели карикатурно в своих коротких платьях, которые едва держались на их обширной плоти. Дойлу был виден только его затылок. В глубоком кресле рядом с диваном расположился белый мужчина лет шестидесяти. Его седые волосы были стянуты в хвост, обнажая резкие, жесткие, истинно греческие черты лица. Одет он был в шелковую рубашку с ярким рисунком, расстегнутую на увешанной золотыми цепями волосатой груди, – в стиле диско, как двадцать пять лет назад. Очевидно, это и был Грек. Дойл видел таких и раньше – на террасе «Короля Альфонсо», в разгар сезона, с молоденькими девчонками, которые могли сойти за подруг их дочерей. А может, так оно и было. Он был из тех, кого французы называют un numйro, игрок. Они изобилуют на пляжах от Коста-Брава до Лазурного Берега, носят узкие плавки, имеют «феррари» и дорогие сотовые телефоны, обогатившись в сомнительных предприятиях, сумев извлечь выгоду из слабостей одних и пороков других. Но в этом «numйro» было что-то еще, какая-то печаль в глазах, словно он давно понял, что все это – «феррари», быстрые деньги, подружки, едва достигшие половой зрелости, даже эта ложа – ничего не стоит. Зола.
Индоника взяла напиток у бармена.
– Ставрос, – позвала она мужчину в глубоком кресле, – я привела друга.
Ставрос выпрыгнул из кресла, сразу же придя в ярость, и в два длинных прыжка оказался у бара.
– Сколько раз говорить тебе, Индоника, – здесь что-то вроде моего личного кабинета. Общедоступная вечеринка за дверью. Не смей приводить незнакомцев в мой личный кабинет без специального приглашения.
Он грубо схватил Дойла за локоть и подтолкнул к двери:
– Выходи, приятель.
Дойл отдернул локоть.
– Мне нужно поговорить с Дойлом, – сказал он довольно громко, чтобы Дойл услышал.
Грек бросил взгляд на диван. Дойл не пошевелился и не обернулся.
– Он сейчас занят.
– Это очень важ… – начал Дойл, но Грек уперся руками ему в грудь и толкнул. Дойл налетел на стойку бара, стаканы для виски стукнулись друг об друга с хрустальным звоном.
– Эй, Дойл, – позвал Дойл. – Меня прислал О'Мара.
Мужчина на диване заметно напрягся, мышцы на его плечах затвердели. Потом он медленно повернулся.
6
Два Дойла вышли в вестибюль, опустевший в последние минуты перед главной схваткой. Эскалаторы ползли с глухим бряцающим звуком на всех семи уровнях. Даже Крошка, дежуривший у бархатного каната, покинул свой пост.
– Говори, что надо, и побыстрей, – прорычал Дойл с знакомым акцентом парней из Коннахта.[155] – Я поставил пару фунтов на этот бой и не намерен пропустить его из-за Старого Фрукта или кого-либо еще.
– Боюсь, в ближайшем будущем ты многое пропустишь, – сказал Дойл и рассказал об О'Маре, о Фини, курящем сигарету внизу, в темном салоне «мерседеса», припаркованного где-то под «Ареной солнечного побережья», там, где обитают лишь крысы размером с собак и бомжи. Об Иисусе, который ждет где-то в блочном домике, на кровати, аккуратно разложив на полотенце инструменты для пыток и слушая, как тихие воды залива плещутся о грязный берег.
Дойл слушал, постепенно бледнея. Он был примерно того же роста, что и Дойл, возможно, немного шире в плечах, но с такими же темными волосами, со спокойным, зовущим взглядом молодого Митчума и таким же немного искривленным носом. Они могли оказаться братьями или кузенами. В этот вечер он был одет как щеголь: гуайябера[156] с ярким цветочным орнаментом, серебристо-серые брюки и дорогие итальянские кожаные туфли на босу ногу.
– Этот человек, Иисус, – сказал он, когда Дойл закончил, – он разговаривает?
– Не совсем, – ответил Дойл. – Он мычит. Он кажется тупым, медлительным…
– Нет, – прервал его Дойл, дрожь пробежала по всему его телу. – Он не медлительный, совсем нет. Он смертельно быстр, как змея.
– Так что ты собираешься делать? – спросил Дойл.
– Нет, что ты собираешься делать, парень? – сказал Дойл. Тут до них донесся приглушенный рев стадиона. Боксеры вышли на ринг. Дойл покосился на дверь и начал пятиться. – Как я уже сказал, я поставил пару фунтов…
– Минуточку, – оборвал его Дойл. – Я проделал этот путь из Виргинии с двумя головорезами, протирая зад, чтобы ждать, когда ты узнаешь счет? Ты должен оказать мне услугу.
– Какую услугу? – подозрительно спросил Дойл.
– Мне нужно, чтобы ты помог мне затащить человека в багажник. Ты с этим справишься?
– Мертвого?
– Живого, к сожалению, – ответил Дойл. – С мертвым я бы справился сам.
Дойл колебался.
– Как насчет того, чтобы сначала посмотреть бой?
Дойл кивнул, соглашаясь, и они оба прошли обратно в VIP-VIP-ложу Грека. Первый раунд еще не закончился. Зрители толкались возле окна. Индоника и девицы Дойла прыгали на своих «трахни-меня» каблуках, пронзительными воплями подбадривая громадное изображение Флеминга на гигантском телеэкране. Было видно, как на его лбу появились крупные капли пота. С первого взгляда борьба казалась равной: боксеры танцевали друг вокруг друга, делая элегантные выпады в пустоту. Но темная плоть Флеминга быстро стала влажной, а Эспозито оставался спокойным и сухим, как пудра.
Грек упал в свое глубокое кресло и застыл, прижав пальцы к подбородку. Женщины кричали до хрипоты. Дойл прошел и занял свое прежнее место на диване как раз в тот момент, когда прозвучал гонг и раунд кончился.
– В следующем раунде смотри, как бы Эспозито не добил его, – сказал Дойл Греку.
Грек покачал головой.
– Это победа по очкам, друг мой. Эспозито, конечно, но по очкам. И я бы сказал, что она требует времени.
– В следующем раунде, – ухмыльнулся Дойл. – Нокаут. Хочешь поднять ставку до тысячи?