росить? — прозвучала до боли знакомая из прошлой жизни фраза. Как показывала практика, добром это не закончится, обязательно будет какая-то засада.
— Спрашивайте, — устало вздохнул я и неспешно направился в сторону двери.
— Я к вам маму привёз, думал сегодня попасть к вам на приём, а в регистратуре сказали, что на сегодня записи уже нет, — начал тараторить худосочный, похожий на хорька мужчина лет сорока или больше. — Я узнал, где ваш кабинет, подхожу, а тут нет никого, может примете нас?
— Поэтому в коридоре и нет никого, — немного раздражённо ответил я. Опять умники пожаловали, бесит такой подход. — Сегодня у меня тяжёлые пациенты, поэтому приём снят.
— Так и мама у меня тяжёлый пациент, господин лекарь! — опять затараторил человекообразный хорёк. — Вы только посмотрите на неё, она же бледнее простыни!
Я подошёл к двери и выглянул в коридор. На стульчике возле кабинета покачиваясь сидела реально бледная старушенция, отрешённым взглядом вперившись в пространство прямо перед собой. Выглядела она очень нездоровым человеком. Даже язык не поворачивался сказать, чтобы они приехали на приём в понедельник, она просто не доживёт. Можно было бы прямо сейчас отдать её другому лекарю, но я же сердобольный!
— Заводите её в кабинет, — сказал я сопровождающему. — Потом укладывайте на тот стол головой в сторону окна.
— Да, господин лекарь, — заулыбался хорёк и начал кланяться. — Спасибо вам большое! Мы мигом!
Ага, мигом, не тот случай. Если все эти телодвижения — это миг такой, то я комета Галлея. До следующего пациента оставалось полчаса. За это время я должен разобраться с бабушкой, пройти глубокую медитацию и попить кофе. Наверно планам не дано осуществиться.
Когда бабулька заняла нужную позицию на манипуляционном столе, я подошёл поближе и уже собирался провести сканирование. Вид пациентки не внушал здорового оптимизма. Сканирование мне не понравилось ещё больше. Злокачественный рост я увидел практически везде, где только можно: в лёгких, в средостенье, в печени, желудке, брюшной полости, в панкреато-дуоденальной зоне, у корня брыжейки тонкой и толстой кишки, в малом тазу. И вся эта масса ведь продуцирует токсины, которые доводят пациента до ручки. Пытаться сейчас удалить хоть что-то, всё равно что произвести эвтаназию.
Я убрал руку и отошёл на шаг назад, судорожно соображая, что делать. Можно собрать консилиум, но уровень всех наших лекарей я примерно знал и шансов не было ни у кого. А вот один момент стоит попробовать. Я позвонил маме и попросил её срочно прийти.
— Господин лекарь, что-то не так? — спросил похожий на хорька сопровождающий.
— Да всё не так! — в сердцах сказал я и только потом спохватился, не надо показывать свои эмоции, какими бы они ни были. К сожалению, далеко не всегда это идёт на пользу, чаще наоборот.
— Ну что вы сразу начинаете? — взвился хорёк. — Я привёл её к вам не здоровой, но живой. Вы должны! Нет, вы обязаны её спасти!
— Как давно ей стало плохо? — перебил я каскад требований.
— Уже несколько лет она постепенно слабеет, но никогда ни на что не жаловалась. Я предлагал ей раньше обратиться к лекарю, но она каждый раз заверяла меня, что у неё всё хорошо, что она просто устала или не выспалась. За последний год ей стало намного хуже, она вянет быстрее, чем букет подснежников!
О как, а мы ещё и поэты, оказывается. В этот момент в кабинет вошла мама. Её лицо было серьёзным и взволнованным. Наверно догадалась, что я зову не просто так. Бросив один взгляд на изможденную раковой интоксикацией пациентку она сразу всё поняла.
— Что думаешь делать? — спросила мама, положив пальцы на виски старушки.
— Сначала думал собрать консилиум, но теперь думаю отвести её в больницу Обухова, — сказал я. — Ей нужен более высокий уровень, мы не потянем.
— Чего вы не потянете? — вмешался сын тяжело больной пациентки, чуть ли не переходя на визг. — Вы же занимаетесь такими делами, мне рассказали! Я именно поэтому её к вам привёз! Вы должны её вылечить, зачем её куда-то возить? Нечего филонить, лечите!
— Послушайте теперь меня, — сказала мама спокойным тоном, от которого веяло чугунной твёрдостью. — Наше дело спасти вашу маму, и мы будем делать то, что приблизит её к выздоровлению, а не к смерти. Ваше дело слушать то, что мы говорим и помогать нам выполнить свой долг. Если вы будете продолжать наводить панику и мешать нам работать, мы свою ответственность за жизнь вашей мамы с себя снимаем. А теперь решайте, какой из вариантов вас устраивает.
Хорёк выпучил глаза, пару раз открывал рот чтобы что-то сказать, но в итоге закрыл рот, кивнул и отошёл в сторону, продолжая наблюдать и слушать. Ну это пусть, имеет право, лишь бы больше не мешал.
— Транспортировать лучше на машине скорой помощи на каталке, — сказала мама, не отрывая рук от головы пациентки. — Попроси отца, он созвонится с приёмным отделением больницы, а сам вызывай скорую.
— Не надо никуда её везти я сказал! — снова вмешался хорёк. Сейчас как никогда хотелось втоптать его в плинтус, чтобы не вякал, но, не положено.
Не обращая уже внимания на выкрикивания недалёкого товарища, я взял в руки телефон и набрал отца.
— Правильное решение, — согласился отец. — Захарьин, как бы он меня ни раздражал, сможет с таким справиться. Да и то наверно не один. Нужен постоянно маг поддержки, как наша мама, мастер души и один или лучше два сильных лекаря одновременно. Пару раз были подобные случаи и именно эта схема единственная рабочая. Звони в скорую пока, я сейчас подойду.
Пока я отвлёкся на разговор с отцом, хорёк активизировался пуще прежнего. Когда я повернулся лицом к манипуляционному столу, этот дятел начал отрывать руки моей мамы от головы своей, дико вереща при этом. Ну всё, моё терпение лопнуло. Я не со всей дури, но довольно чувствительно ткнул ему кулаком в рёбра. Герой отпрыгнул в сторону, выпучил на меня глаза, хватая ртом воздух, потом его снова прорвало.
— Это что за произвол⁈ — его голос резал по ушам, как болгарка по металлическому профилю. — Вы что себе позволяете⁈ Да я на вас в суд подам! Вы тут все у меня сядете!
Понятно. Просто так это всё не закончится. Какой из голубых кристаллов на медальоне надо тронуть пальцем, я запомнил хорошо и сделал это незамедлительно. Потом протянул поганцу руку, якобы для рукопожатия.
— Приношу вам свои извинения, с этого момента мы всё будем делать так, как вы скажете, — самым елейным голосом и с милейшей улыбкой произнёс я.
Бунтарь на пару секунд задумался, переводя взгляд то на меня, то на мою руку. Потом всё-таки принял решение.
— Вот то-то же! А то устроили тут! — уже тише проскрежетал он и пожал мне руку.
Болван. Его продолжало потряхивать до тех пор, пока я не отцепил его пальцы от своей руки. Я подхватил обмякшее тело под мышки и посадил в угол. Пусть посидит отдохнёт.
— Скорую вызвал? — первым делом спросил отец, появившись на пороге.
— Не успел, этого успокаивал, — показал я пальцем на мирно посапывающего сына пациентки.
— Нокаут? — удивился отец.
— Медальон, — улыбнулся я. — Я наконец-то прочитал инструкцию. Сегодня вечером и вам расскажу, полезная штука.
— Понял, — хмыкнул отец. — Сам в скорую позвоню. Вы одевайтесь пока, вместе поедем.
— Принял, — ответил я и потянулся за висящим в шкафу пальто. — Мам, я схожу пока за твоим пальто.
— А если этот придурок придёт в себя и снова начнёт бунтовать?
— Я по пути к Юдину загляну, пришлю в поддержку.
В Обуховскую больницу мы поехали на двух машинах. Мама вместе с пациенткой в машине скорой помощи, так и не убирая пальцев с её висков. Я, отец и начавший приходить в себя смутьян — на нашей семейной в пассажирском салоне. Это наверно был первый раз, когда отец не сел рядом с водителем. Как он сказал, чтобы помочь если что справиться с буйным родственником. Я так подозреваю, что причина другая — посмотреть на эффект медальона, если родственничек снова будет качать права.
Прямо на пороге приёмного покоя нас встречал не Захарьин, как я предполагал изначально, а Гааз Анатолий Венедиктович. Я знаю, что он Захарьину особо не уступает, но почему-то думал, что он будет вторым номером, а не первым. К тому же он до сих пор оставался для меня тёмной лошадкой и не был ни доброжелателем, ни явным противником. Не знаю почему, но именно потенциальным противником я его видел с большей вероятностью.
— Молодец, Склифосовский, — хрипловатым голосом приветствовал мэтр, услышать от него похвалу для меня было полной неожиданностью. — Сам догадался?
— Сам, — кивнул я. — Она очень плоха, нам не потянуть.
— Эту — да, вам не потянуть, даже если вы все вместе дружно возьмётесь, — сказал он, улыбнувшись одним уголком рта, даже не двумя. — Я тебе даже больше скажу, далеко не факт, что мы её потянем. Такой запущенности даже я на своём веку не встречал. Что-то заболтался я с тобой, езжайте по своим делам, мы её забираем.
— Но… — начал я, но он меня резко прервал.
— Маг поддержки будет через минуту, мы везём пациентку в манипуляционную, с тебя ответственность снята, можешь идти. Вас, Алевтина Семёновна, я тоже больше не задерживаю.
— Понял, спасибо, — сказал я, развернулся и отправился на выход из приёмного отделения вместе с мамой.
— Хм, он даже помнит моё имя, — сказала мама, когда мы уже вышли на улицу.
— Похоже он умнее и загадочнее, чем кажется, — высказал я свои впечатления от встречи. — Ну хоть не орал на меня, как Захарьин, и на том спасибо. Может и к лучшему, что Ярослава Антоновича сейчас не было, вони было бы не продохнуть.
— А вот в Захарьине ты зря видишь врага, — неожиданно для меня сказала мама.
— Очень интересно, а кого же мне в нём видеть? — удивился я. — Больше всех ставит мне палки в колёса.
— Это не обусловлено личной ненавистью к тебе, я это точно знаю, — покачала головой мама. — Он просто слишком правильный и дотошный по каждому пункту. Ещё очень неуравновешенный и эмоциональный, слишком настороженно относится ко всему, к чему прикасается, даже к процессу вдоха. Всё вместе создаёт впечатление, что он люто всех ненавидит. А вот Гааз — гораздо более непонятная личность. Он вроде и не бьёт тебя шваброй по лицу, идёшь себе спокойненько ему на встречу, в глаза смотришь, а перед тобой внезапно образуется пропасть, которую даже не было шансов заметить.