Эверетт был юристом по делам с недвижимостью.
Мама наклонилась над столом.
– Там куча денег, в этом фонде, Эллен. Куча.
Официантка принесла наш кофе, я почувствовала исходящий от него слабый ореховый аромат.
– Ваши маффины будут готовы через минуту, – сказала официантка. – Их как раз вынимают из духовки.
Я налила в кофе немного молока из молочника и начала его размешивать.
– О чем это ты? – спросила я маму.
Мама понизила голос до шепота.
– Шесть миллионов долларов. Там, в этом фонде…
Я перестала мешать и уставилась на нее.
– Что?!
Она не моргала.
– Я видела все бумаги.
– Да ты шутишь.
– Нет, Эллен, я не шучу.
Я не могла выдавить из себя ни слова. Бабушка оставила мне шесть миллионов долларов. Шесть… миллионов… долларов. Я не знала, что сказать. У меня была неплохая зарплата, и у Хайдена тоже неплохая, но шесть миллионов долларов… что ж, это весьма неплохой запас на черный день. Очень даже неплохой.
Я качнула головой.
– Я… не знаю, что сказать.
Я представила, как бабушка сидит в кабинете Эверетта, на одном из этих его высоких стульев из красного дерева, и изучает документы фонда, лежащие перед ней на столе. Я почти видела, как она берет ручку, придерживает свободной рукой лист бумаги и ставит свою размашистую подпись ярко-голубыми чернилами.
– Мне бы так хотелось, чтобы она была сейчас здесь, – сказала я, чувствуя, как в груди встает комок и мешает мне дышать. – Чтобы я могла сказать ей спасибо. Она так много сделала для меня, так много хорошего, и до сих пор делает. Я так скучаю по ней…
Мама потянулась через стол и взяла меня за руку:
– Я тоже по ней очень скучаю.
– Я же даже не могу поблагодарить ее за это!
– Ты уже поблагодарила, – возразила мама. – Ты очень любила ее – вот в этом и заключалась твоя благодарность.
Мы посидели некоторое время молча, пока официантка ставила перед нами тарелочки с маффинами. Потом мама взяла нож, нарезала маффин на маленькие кусочки и положила один из них в рот.
– Мммм, – сказала она. – Знаешь, а он весьма неплох… даже, можно сказать, хорош… хотя и не так хорош, как у твоей бабушки.
– За бабушку! – провозгласила я, поднимая кружку с кофе вверх, и мама подняла свою и чокнулась ею с моей.
– За бабушку! – повторила она.
Когда мы покончили с завтраком, мама спросила:
– Никак не могу понять… как тебя угораздило оказаться в этом богом забытом заведении, которое и гостиницей-то трудно назвать? Там же в номере даже мини-бара нет!
Она бы еще спросила, почему там нет SPA.
Мама изучала ногти на правой руке.
– Мне нужен маникюр. И, наверно, хороший массаж. Кажется, я потянула мышцу на теннисе в прошлые выходные, сильно болит, – и она потерла ногу в области икры.
О господи, да она и в самом деле хотела в SPA!
– Мне ужасно неприятно это говорить, но… SPA закрыто на ремонт, – ответила я. – Они откроются тогда же, когда закончат ремонт в фитнес-центре… и сделают поле для гольфа.
Тут я невольно начала улыбаться.
Мама фыркнула:
– Что ж, я поняла. Никакого SPA, – она оглядела закусочную и перевела взгляд на вид из окна. – Это такой реально маленький городок, да?
– Да, он маленький, – согласилась я, – но очень приятный. В нем есть много чего. Например, у них есть…
– О, я уверена, что все это весьма мило, – перебила меня мама, наклоняясь поближе. – Но я тебя умоляю: возвращайся скорее домой. У нас столько дел со свадьбой и так мало времени! Я просто искренне не понимаю, что может задерживать тебя здесь так долго! – Она открыла сумочку и достала список. – Вот смотри, – она провела указательным пальцем сверху вниз. – Нам нужно еще раз примерить платье… и подогнать платья подружек невесты, – она сделала паузу. – И еще раз просмотреть цветочные композиции, – она перевернула листок: – Да, забыла тебе сказать. Бизи и Гэри Бриджес точно придут на свадьбу. Они переносят свое сафари, поэтому смогут присутствовать.
Я судорожно вспоминала, кто такие эти Бизи и Гэри Бриджес, и тут перед глазами у меня возникла картинка моей собственной свадьбы. Собор Сент Томас, десять подружек невесты, десять дружек жениха… три сотни гостей… в горе и в радости, в болезни и здравии…
Горло у меня сжалось. Это было так… окончательно.
– Как это мило с их стороны, – сказала я, стараясь казаться тронутой. И, вспомнив наконец, кто это такие, добавила: – А я думала, они собираются разводиться.
Мама повертела один из браслетов на запястье:
– Да, – преувеличенно бодро ответила она – они собирались. Но потом решили вместо этого купить новый дом.
Я кивнула, хотя и не могла понять внутреннюю логику этого поступка. А мама поставила свою чашку на блюдце с легким звяканьем.
– Итак, скажи-ка мне, – произнесла она. – Почему ты все еще здесь, почему не перезванивала мне? Как можно так долго доставлять одно-единственное письмо? И почему Хайден здесь? Что происходит, Эллен?
Я задумалась, с чего начать. И о чем вообще рассказывать. О картине на чердаке? О Лиле Фальк? О Шугар? О причале я решила не упоминать совсем – это точно вогнало бы ее в ступор.
Я поведала ей о том, как вручила письмо Рою, о том, как выяснила, что Чет Каммингс умер. Потом я рассказала о картинах и местах, в которых я эти картины находила, закончив отчетом о посещении дома Шугар Хоули.
– Ты знала, что бабушка была художником? – спросила я.
Мама допила кофе.
– Мне трудно в это поверить, Эллен. Скорей всего эти картины нарисовал кто-нибудь другой, не бабушка. Твоя бабушка никогда не была художником.
Я перегнулась через стол:
– Мама, я видела эти картины. Парусную регату, портреты, черничную ферму, которой когда-то владела семья Чета Каммингса. Это она нарисовала их все. И если ты думаешь, что она не была художником… – пожалуй, я говорила чуть более резко, чем требовали приличия, – значит, ты никогда ее не знала. Тебе бы стоило послушать, как она учила меня фотографировать.
Мама слушала без особого интереса.
– Ну, думаю, если бы у нее действительно был талант – я бы об этом уж как-нибудь знала.
– Я отведу тебя к Портерам и в Историческое общество – и ты сама все увидишь, – пообещала я. – И все сама поймешь.
К нам подошла официантка с кофейником.
– Еще налить, дамы?
– Нет, спасибо, – ответила мама.
– Мне достаточно, – сказала я.
Официантка покосилась на меня. Потом еще раз. А потом уставилась на меня в упор. Наконец она ушла, но через мгновение появилась снова, неся в руке что-то свернутое в рулончик.
– Да, точно, так я и думала, – заявила она, глядя на меня, склонив голову набок. – Точно – это вы и есть, – она кивнула. – Я надеялась, что вы придете и я смогу взять у вас автограф.
– У меня авто… – начала было я, но слова застряли у меня в горле.
– Ну да. Я сохранила этот экземпляр как раз на такой случай, – она развернула то, что держала в руке. Это был «Вестник», и она разложила его на столе. И там, на первой странице, красовалось фото Роя и меня, как мы стоим в океане, по пояс в воде, белая футболка облепила мое тело, как вторая кожа, руки мои обвивают шею Роя, а губы впились в его губы страстным поцелуем.
Я могла только кивать, лишившись дара речи.
– Вы ведь подпишите это для меня? – продолжала она. – Напишите, пожалуйста, «Долорес с любовью от Пловчихи».
– Это что? – поинтересовалась мама, придвигая газету поближе и надевая очки для чтения. Она шепнула мне, скривив рот в сторону: – С чего она просит у тебя автограф?
– Ну… наверно, мне стоит кое-что объяснить, – пробормотала я. Во рту у меня было слишком сухо, а еще я чувствовала, как мой желудок сжимается в комок.
– «Бейконский Вестник»? – Глаза мамы заскользили по строчкам заметки сверху вниз.
Я подняла руку:
– Мам… мне нужно кое-что тебе рассказать. Очень нужно. Давай вернемся в…
– Вот здесь, – официантка ткнула пальцем в мое фото. – Можете написать прямо здесь, на фото?
Мама посмотрела туда, куда указывал палец официантки. Начала читать заголовок. Мне хотелось схватить эту газету и убежать, но ноги отказывались мне повиноваться. Я не могла пошевелиться. Все, на что я была способна – сидеть здесь и чувствовать, как меня прошибает холодный пот.
Мама спустила очки для чтения ближе к кончику носа и уставилась на фотографию. Несколько секунд ей понадобилось для того, чтобы осознать увиденное, а потом она завизжала:
– О господи! Господи!
Она схватила газету и сначала поднесла ее к самым глазам, потом наоборот, вытянула руки как можно дальше, надеясь, что если смотреть на снимок таким образом – то изображение исчезнет или изменится.
– Это же ты! Эллен, что твое фото делает в газете?! И что это за мужчина, господи помилуй, с которым ты целуешься?!
– Я же сказала – мне нужно кое-что объяснить.
Глаза мамы стали круглыми от ужаса, а в лице не осталось ни кровинки. Я взяла газету и накорябала: «Долорес с любовью от Пловчихи» прямо на фото. – Заберите это, пожалуйста, – попросила я, протягивая газету официантке. Она ушла, несколько раз сказав мне «спасибо».
– Кажется, мне нужно выпить еще кофе, – сказала я.
– Кажется, мне нужно выпить виски!
– Ты же не пьешь виски, мам.
– Сейчас как раз очень подходящий момент для того, чтобы начать, – ее серо-стальные глаза превратились в детектор лжи и сканировали меня без всякой жалости и сострадания. – Так что произошло? Ты тонула? И кто этот мужчина? – с каждым новым вопросом голос ее становился все выше.
Я выставила вперед палец:
– Сразу уточним… – не то чтобы я по-настоящему тонула. Это ошибка. Я просто немножко…
– Вот почему ты мне не звонила?! Потому что у тебя интрижка с этим мужчиной? О господи… – она закатила глаза к потолку и стала с силой тереть лоб ладонью.
– Нет, мам, послушай. Нет у меня никакой интрижки. Я все могу объяснить. Я провалилась там, на причале, в воду и…
– На причале?! – она выпрямилась на стуле.