— Неандертальцы не водили машину; это прямые факты. И этот парень не выглядел достаточно взрослым, чтобы быть пастором.
— Ему 23.
— Как я уже сказал, — отвечает Картер.
— Если ты пытался сделать мою жизнь менее приятной, поздравляю, ты это сделал. Кассир, перед которым ты меня вчера “подлизывал”? Его младший брат. Теперь вся их семья будет молиться за мою душу.
Картер ухмыляется, как будто это приносит ему удовольствие, а не смущение. — Рад помочь, принцесса.
— Это ужасно, — сообщаю я ему, неодобрительно качая головой. — Я думаю, что у пастора Джеймса есть какой-то спасительный стояк для падших женщин, так что теперь он, вероятно, будет торчать у меня в заднице в молодежной группе следующие пару недель. Обычно я могу держаться особняком и просто помочь минимальной суммой. — Театрально вздохнув, я откинула голову на сиденье. — Мужчины хуже всех. Я всех вас ненавижу.
— Этот парень казался худшим, — кивает Картер. — Тебе не следует с ним тусоваться. Его скучность может передаться тебе.
— Я буду тусоваться с кем захочу, большое спасибо, — сообщаю я ему.
Он пожимает плечами. — Посмотрим. Мне не нравится, как он на тебя посмотрел.
— Это абсурд.
— Я знаю, что я видел, — отвечает Картер.
— Джеймс — пастор. Женатый пастор. Ты можешь расслабиться, он не хочет прижимать меня к своей кушетке и делать со мной все по-своему, он хочет спасти меня от плохого влияния, которое может захотеть делать такие вещи.
— В любом случае, он не похож на того, кто должен следить за твоей задницей, когда ты садишься в мою машину. А это выражение его лица, когда я поцеловал тебя? Это было не осуждение, это была зависть.
— Стоп, — говорю я, затыкая уши. — Перестань пытаться извратить все в моей жизни. Мне нужно кое-что, чтобы оставаться чистой, черт возьми.
— Люди нечисты, принцесса, — говорит он мне, качая головой, когда включает сигнал поворота. — Когда ты собираешься принять это?
18
Картер ковыряется в корзине с картофелем фри, стоящей между нами на столе, и слушает, как я рассказываю о тематических корзинах, которые мы собираемся сделать и продать с аукциона на церковной кухне в следующие выходные. Все это часть сбора средств — мы будем делать еду и корзины, люди будут покупать еду и разыгрывать лотерейные билеты для корзин, а все собранные деньги пойдут на то, чтобы помочь женщине и ее ребенку получить самое необходимое и новую одежду. Место для жизни.
Картер откидывается на спинку стула, качая головой. — Посмотри на себя, сияющий ореол. Ты, должно быть, пытаешься ослепить им кого-нибудь.
Я улыбаюсь ему, украв картошку. — Нет, но, может быть, я пытаюсь не отставать от всего того, что ты наносишь на него.
— Я запятнал твой ореол? — спрашивает он с нелепой невинностью. — Это совсем на меня не похоже.
— Сегодня я сидела в церкви и думала о том, что ты сделал со мной прошлой ночью на своем диване. Это самые отвлекающие факторы, которые у меня когда-либо были.
— Эх, часть взросления, — пренебрежительно говорит он. — Ты и твоя маленькая группа фанатиков Библии немного отстали в этом процессе, вот и все.
— Мы не фанатики Библии, — бормочу я.
— Грейс стукнула бы меня Библией в мгновение ока.
— Кто-то должен тебя чем-нибудь ударить, — парирую я.
Картер улыбается еще одной из тех улыбок, которые начинаются медленно и распространяются, вовлекая меня прямо в его озорство.
— Можно вопрос? — спрашиваю я.
Он хватает еще одну картошку. — Валяй.
— Это личное, — предупреждаю я его. — Мне просто интересно… со сколькими девушками ты был?
— Сколько у меня было секса на самом деле? Или это плюс девушки, которые меня отсосали, а я их не трахнул? — Мои глаза широко раскрыты, поэтому он не ждет моего ответа. — Знаешь что, давай просто начнем с первого числа.
— Значит, я не буду участвовать в этом подсчете, — заявляю я.
— Правильно. — Он делает паузу в раздумьях, просматривая в уме список и щелкая пальцами на руках. Я смотрю, как все 10 быстро изнашиваются, а потом он начинает сначала. Вот дерьмо.
Я хватаю свою диетическую колу и делаю глоток, глядя на его пальцы.
— Девятнадцать, — наконец говорит он.
— Девятнадцать, — повторяю я немного тупо.
— Подожди. — Он снова прокручивает счет, затем качает головой и хватает еще одну соленую картошку. — Двадцать. Я забыл Мелиссу. Это было на одну ночь. Все еще считается.
— Ух ты. Это… больше, чем на каждый год твоей жизни.
Пожимая плечами, он говорит: — Это растянулось на шесть лет. Это не так много. Могло быть намного больше, но футбол не дает мне скучать.
— Твой первый раз было 13?
Он кивает. — Два в этом году. Когда мне было 14, я встречался с 16-летним. Затем в 15 лет я стал немного активнее, в 16 лет я был довольно активен. Прошлый год был самым высоким. Не лучший год для свиданий с Эрикой; Я много трахался с ней.
Я морщусь. — Замечательно. Мне нравится это слышать.
— Эй, я думал, ты хочешь знать правду.
Неохотно кивая, я уверяю его: — Да. Я хочу. Я просто не в восторге от перспективы встречаться с серийным изменщиком.
— Я не серийный изменщик. Она была занозой в заднице. Я несколько раз пытался с ней расстаться, но она не отпускала. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Меня не собирались принуждать к отношениям, поэтому я делал все, что, черт возьми, хотел, и если она хотела продолжать сходить с ума, то ей придется с этим смириться. В противном случае она могла бы смириться с тем, что я не хочу быть с ней и могу заниматься своими делами.
— Как учительница, — предлагаю я.
— Да, это ее действительно разозлило. В любом случае, пока я честен с тобой, тебе не о чем беспокоиться. Честные мужчины не изменяют.
— А кто изменяет? — спрашиваю я, любопытствуя узнать его точку зрения.
— Ну, мужчины, которые не хотят быть в отношениях, очевидно. Плохие коммуникаторы или мужчины, слишком робкие, чтобы сказать женщине, чего они на самом деле хотят, — явно не то, с чем я борюсь. Из каждого правила есть исключения, но, как правило, изменщики — трусы, слабаки, нуждающиеся засранцы. Никто не стоит того, чтобы его не стало.
Его жестокое обращение с неверными мужчинами вызывает у меня облегченную улыбку. — О, хорошо. Я полагаю, ты не относишь себя ни одной из этих вещей?
— Нет, — говорит он, качая головой. — Я хочу манипулировать тобой, а не изменять тебя.
Думаю, с первым я справлюсь гораздо лучше, чем со вторым. За последнее я бы его на месте бросила, но поскольку он уже выразил свою позицию, не вижу смысла ее добавлять.
— Ты когда-нибудь спал со своей фанаткой? — Я спрашиваю его.
— Да.
Я немного напрягаюсь, но киваю, пытаясь оставаться на месте. — А теперь не будешь?
— Конечно нет. Это был бы паршивый способ завоевать твоё доверие, не так ли?
Он говорит правильные вещи, и мне хочется его поцеловать. Я воздержусь, так как мы на публике, но сейчас я этого хочу. Это приятное отличие от того, что он говорит всякие неправильные вещи, а я пытаюсь отразить его ракеты неприличия, как нерушимая человеческая стена.
Эта мысль вызывает дикое напряжение сомнения. Мой разум роется в файлах Картера и напоминает мне, что я знаю, что он и раньше манипулировал, что я видела, как он играл с Джейком, как на скрипке, говоря правильные вещи, чтобы повернуть ситуацию в том направлении, в котором он хотел. Джейк вошел в класс, желая, чтобы я отказалась от своей истории, довести меня до отчаяния, чтобы сдаться и дать ему именно то, что он хотел, но Картер убедил его не принимать это, играя на его слабостях.
Не сводя глаз с картофеля фри, который я разбиваю на части, я спрашиваю Картера:
— Как ты думаешь, в чем мои слабости?
— Что?
Я смотрю на него, но он выглядит искренне сбитым с толку моим вопросом. — Мои слабости. Когда ты смотришь на меня, когда ты оцениваешь меня так, как ты оцениваешь других людей, ты подводишь итог и раскладываешь мои черты и склонности по клеточкам. Мы все это делаем, так мы обрабатываем людей. Каковы, на твой взгляд, мои слабости?
Этот вопрос делает его неудобным, я вижу это по тому, как он меняет позу и отводит мой взгляд. Неудобно, потому что он хочет залезть ко мне в штаны и считает, что обидеть меня — не лучший способ добиться этого, или неудобно, потому что он использует мои слабости в своих интересах и не хочет раскрывать свои карты?
Если второе, то он солжет. Попробует перенаправить мое внимание на какую-нибудь слабость, которую он не считает полезной, может быть, на то, что вообще слабостью не является.
— Я не думаю, что ты слабая. Я же говорил тебе, я думаю, что ты чертовски сильна.
— Я знаю. Я верю тебе. Но у каждого человека, каким бы сильным он ни был, есть слабости. Это часть человеческого бытия. Люди несовершенны. Как ты думаешь, какие у меня?
— Ты не любишь футбол.
Я босаю на него слегка недовольный взгляд. — Я серьезно.
— Ты крадешь все плоские крылышки и оставляешь меня с барабанными палочками, — заявляет он.
— Вот что ты получишь, заставив меня поделиться. Давай, что-нибудь настоящее.
Он игнорирует меня, как всегда. — Почему их вообще называют барабанными палочками? Барабанные палочки длинные и тонкие, они совсем не похожи на куриные ножки.
— Я погуглю позже, — говорю я, приподняв бровь. — Давай, Махони, ответь на мой вопрос. Я обещаю не чувствовать себя атакованной. Я та, кто инициировала этот разговор; Я приглашаю тебя ответить на мой вопрос. Я не буду злиться на тебя, я просто хочу увидеть себя твоими глазами.
— Отлично. — Он откидывается на свое место, скрестив руки на груди и встречаясь со мной взглядом через стол. — Я не жалуюсь, на самом деле мне это в тебе очень нравится, но я назову это слабостью, потому что тобой легко воспользоваться. Ты слишком стараешься видеть в людях хорошее, что чертовски странно, потому что мне больше всего в тебе нравится то, что тебе, кажется, наплевать на то, что о тебе думают. Я видел, как люди издевались над людьми с гораздо меньшей злобой, чем с тобой, подвергаясь пристальному вниманию, но ты плывешь по залам, как королева, как будто мы все ниже тебя, и наше мнение на законных основаниях не имеет значения. Люди